– Но ведь Гасси разделался с Симмонсом еще до моего ухода.
– Так казалось, сэр. После вашего ухода мистер Финк-Ноттл снова принялся за юного мистера Дж. Дж. Симмонса. Если помните, сэр, он и раньше выражал сомнения по поводу bona fides юного джентльмена, а потом начал его обвинять в самых суровых выражениях, утверждая, что он не завоевал бы приза за хорошее знание Священного Писания, если бы не прибегал к постоянному мошенничеству в крупных масштабах. Мистер Финк-Ноттл даже выразил предположение, что юный мистер Симмонс состоит на заметке в полиции.
– О господи!
– Да, сэр. Слова мистера Финк-Ноттла произвели сенсацию. Реакцию присутствующих на выдвинутые мистером Финк-Ноттлом обвинения я бы расценил как неоднозначную. Юные учащиеся школы выразили удовлетворение и поддержали оратора бурными аплодисментами, а матушка мистера Дж. Дж. Симмонса встала и в резкой форме выразила мистеру Финк-Нотт-лу свое возмущение.
– Неужели Гасси не пошел на попятную?
– Нет, сэр. Мистер Финк-Ноттл заявил, что теперь он все понял, и намекнул на преступную связь матушки юного джентльмена с директором школы, который, по выражению мистера Финк-Ноттла, состряпал хорошие оценки юному мистеру Дж. Дж. Симмонсу, дабы завоевать расположение вышеупомянутой леди.
– Не может быть!
– Увы, сэр.
– Ну и ну, Дживс! А потом?
– Они спели государственный гимн, сэр.
– Что вы говорите?!
– Да, сэр.
– В такой момент?
– Да, сэр.
– Ну да, ведь вы там присутствовали и своими глазами все видели, однако я бы никогда не подумал, что в подобных обстоятельствах Гасси и эта дама начнут петь дуэтом.
– Вы меня не поняли, сэр. Гимн пели все присутствующие. Директор школы подошел к органисту и что-то тихо ему сказал. После чего органист заиграл государственный гимн, и процедура завершилась.
– Очень вовремя.
– Да, сэр. Миссис Симмонс была настроена чрезвычайно агрессивно.
Я задумался. Конечно, то, что я услышал, было крайне неприятно и достойно сожаления. Более того, я упал духом, и меня охватили дурные предчувствия. Короче, я бы погрешил против правды, если бы сказал, что доволен положением дел. Но, с другой стороны, все дурное было уже позади, и мне казалось, что сейчас уместнее не скорбеть о происшедшем, а думать о светлом завтра. В том смысле, что хоть Гасси побил вустерширский рекорд идиотизма и потерял шансы стать любимцем Маркет-Снодсбери, однако он сделал предложение Мадлен Бассет и она его предложение приняла, этого нельзя сбрасывать со счетов.
Я изложил свои соображения Дживсу.
– Безобразная история, – сказал я, – о ней, наверное, будут здесь рассказывать из поколения в поколение. Но мы не должны забывать, Дживс, что, хотя Гасси выставил себя последним идиотом, зато у него несомненный успех на другом фронте.
– Нет, сэр. Я не понял.
– Дживс, когда вы говорите: «Нет, сэр», вы подразумеваете: «Да, сэр»?
– Нет, сэр. Я подразумеваю «нет, сэр».
– То есть он не преуспел на другом фронте?
– Нет, сэр.
– Но ведь он помолвлен.
– Уже нет, сэр. Мисс Бассет расторгла помолвку.
– Вы шутите?
– Нет, сэр.
Интересно, заметили ли вы в моих мемуарах одну странную особенность? В тот или иной момент практически все действующие лица хватаются за голову. Мне не раз приходилось быть участником самых драматических событий, но чтобы все вокруг то и дело хватались за голову – такого я пока не наблюдал.
Надеюсь, вы помните, как дядюшка Том хватался за голову. И Гасси хватался. И Таппи тоже. И хотя я не располагаю точной информацией, думаю, что Анатоль еще как хватался, а уж плакса Бассет и подавно. Тетя Далия тоже схватилась бы, уверен, только она боится помять свою аккуратную прическу.
Да, так вот, я хочу сказать, что теперь и я схватился за голову. Руки взлетели вверх, голову потянуло вниз, и Бертрам пополнил сплоченные ряды хватающихся за голову.
Я все еще тер свою черепушку, задаваясь вопросом, что теперь делать, когда кто-то забарабанил в дверь, будто вознамерился ее высадить.
– Вероятно, это мистер Финк-Ноттл, сэр, – сказал Дживс.
Однако чутье его подвело. Это был не Гасси, а Таппи. Он ворвался в комнату, дыша с трудом, как астматик. Невооруженным глазом было видно, что придурок взволнован до крайности.
Я внимательно в него вгляделся. Его вид мне совсем не понравился. Я хочу сказать, что никогда не считал его красавцем, ибо Природа, творя этого благородного англичанина, подсунула ему нижнюю челюсть куда более массивную, чем требуется, и глаза-буравчики, какие нужны разве что столпу Британской империи да регулировщику уличного движения. А в данный момент его физиономия не только оскорбляла мое эстетическое чувство, но еще и имела явно угрожающее выражение, так что я пожалел, что Дживс, черт его подери, чересчур тактичен.
Разумеется, весьма похвально, что он, как привидение, бесследно растворяется в воздухе, стоит только какому-нибудь визитеру у меня появиться, но бывают минуты – сдается мне, что сейчас как раз именно такая минута, – когда тактичнее всего сплотиться вокруг Бертрама и, случись потасовка, протянуть своему молодому господину руку помощи.
Итак, Дживс испарился. Я не видел и не слышал, как он уходил, но его уже и след простыл. Насколько хватало глаз, везде был только Таппи. И, как я уже упомянул, его вид вселял тревогу. По-моему, он пришел, чтобы вновь поднять вопрос о лодыжках Анджелы, которые я растирал.
Однако его вступительное слово рассеяло мои опасения. Оно звучало вполне миролюбиво, и я вздохнул свободно.
– Берти, – сказал он, – я должен перед тобой извиниться. Для этого и пришел.
Когда я понял, что нет и намека на лодыжки Анджелы, я, как вы уже знаете, почувствовал огромное облегчение. Однако удивился еще больше. Со времени прискорбного случая в «Трутнях» прошло несколько месяцев, и до сих пор Таппи не выказывал никаких признаков раскаяния или сожаления о содеянной им пакости. Более того, как я узнал из достоверных источников, на обедах и званых вечерах он постоянно рассказывает о своей идиотской проделке, хвастает и хохочет как сумасшедший.
Поэтому я не мог взять в толк, как это он столько времени спустя докатился до того, чтобы просить у меня прощения. Возможно, у него совесть заговорила, но с чего бы вдруг?
И тем не менее факт остается фактом.
– Таппи, дружище, – со свойственным мне великодушием сказал я, – забудем об этом.
– Как это «забудем»? Я не забуду.
– В том смысле, что не стоит вспоминать. И думать не стоит. Все мы порой теряем голову и делаем глупости, а потом жалеем. Ты ведь тогда был сильно навеселе.
– О чем, черт подери, мы говорим?
Мне его тон не понравился. Что за бесцеремонность!
– Поправь меня, если я ошибаюсь, – сухо сказал я, – но мне казалось, ты извиняешься за свою дурацкую шутку в «Трутнях», когда ты закинул кольцо за стойку и мне пришлось прыгать в бассейн во фраке.
– Вот осел! Я совсем о другом.
– О чем же?
– Об истории с этой Бассет.
– О какой истории?
– Берти, когда вчера ты мне сказал, что любишь Мадлен Бассет, я сделал вид, будто верю, но на самом деле усомнился. Уж очень невероятно. Но потом я навел справки, и твои слова подтвердились. Я пришел извиниться за то, что не поверил тебе.
– Говоришь, навел справки?
– Я спросил Бассет, делал ли ты ей предложение, и она сказала, да, делал.
– Таппи! Ты с ума сошел!
– Еще чего!
– Это же верх бестактности, неужели ты не понимаешь?
– Нет.
– Нет? Ну тогда конечно. Хотя, по-моему, тебе следовало бы вести себя деликатнее.
– К черту деликатность. Я должен был убедиться, что не ты похитил у меня Анджелу. Теперь я знаю, что не ты. Ладно, раз уж речь идет об этом, не стоит его упрекать в отсутствии деликатности.
– А, ну тогда все в порядке, слава богу.
– Я выяснил, кто похитил Анджелу.
– Что-что?!
Он мне не ответил. В глазах у него разгорался мрачный огонь. Он угрожающе выдвинул челюсть, и теперь она выпирала, не уступая Дживсову затылку.
– Берти, – сказал он, – помнишь мою клятву? Помнишь, что я хотел сделать с тем гадом, который отбил у меня Анджелу?
– Если не ошибаюсь, ты собирался оторвать ему голову…
– …и выпустить кишки. Правильно. Программа остается в силе.
– Но, Таппи, уверяю тебя, никто не похищал у тебя Анджелу в Каннах, готов засвидетельствовать под присягой.
– Ее похитили, когда она вернулась сюда.
– Что?!
– Перестань чтокать.
– Но после возвращения она ни с кем не виделась.
– Ни с кем? А тритонофил?
– Гасси?
– Ну да. Финк-Ноттл, змея подколодная. Нет, это уже полный бред.
– Послушай, ты бредишь! Он влюблен в Бассет.
– Не может быть, чтобы вы все были влюблены в эту малохольную Бассет. По-моему, в нее вообще невозможно влюбиться. Говорю тебе, он влюблен в Анджелу. А она в него.
– Но Анджела дала тебе отставку еще до приезда Гасси.