«Башка» настолько велика, что привычная нам поэтика загаживания памятников голубями здесь не работает. Кропотливый, самозабвенно-героический труд всех голубей города Улан-Удэ остается практически незамеченным. Может быть, если бы в Улан-Удэ водились летающие страусы, они бы смогли слегка припудрить уланудинского Ильича. Но страусы не летают и в Бурятии их нет.
В Улан-Удэ можно встречаться и у других знаменитых мест, например, у колоннады, называемой «Санта-Барбара». Или у туманной романтической скульптурной композиции по кличке «Кама-Сутра». Но все же центр, пуповина города — «Башка».
С Зинаидой Васильевной Серых мы, разумеется, договорились встретиться утром у «Башки».
Мы с Зинаидой Васильевной, моей московской сотрудницей, приехали в Улан-Удэ в командировку на несколько дней. Было самое начало зимы. Солнечно и где-то минус семь-восемь.
За пару дней мы сделали все, что полагается. Отчитали лекции. Потом долго покупали Зинаиде Васильевне дубленку. Купили. И это были самые неприятные и трудоемкие часы в моем пребывании в Улан-Удэ: ненавижу магазины.
А на третий, свободный, мы договорились съездить на Байкал (это где-то три с половиной часа на машине), а по пути заехать в знаменитый Иволгинский дацан, где в своем дворце сидит знаменитый лама Этигэлов. Тот самый, который в 1927 году добровольно ушел в нирвану, а через 75 лет, в 2002, при вскрытии саркофага обнаружилось, что лама остался нетленным. Везти нас должен был родственник Зинаиды Васильевны.
Дело в том, что покойный отец Зинаиды Васильевны был родом из Улан-Удэ и поэтому у нее в Бурятии куча родственников. Она здесь никогда не бывала, и вот подвернулась командировка. На двоих. Я поехал до кучи. Меня все время куда-нибудь то ли тянет, то ли влечет, то ли несет. И чем дальше, тем лучше. Такой уж я уродился.
Треть родственников Зинаиды Васильевны — русские, многие из старообрядцев, которых здесь называют «семейскими», другая треть — буряты, третья — полукровки. Смешанных браков в Бурятии очень много.
Сама Зинаида Васильевна явно унаследовала весь этот богатырский евразийско-сибирский букет. Кровь у нее термоядерная. Сама про себя она говорит так: «Во мне всё свиристит и произрастает».
Приехав, она поселилась у своих родственников, а я — в очень уютной гостинице «Гэсэр». Гостиница прекрасная, душевная. Можно даже сказать, задушевная. Каждый вечер, часов в одиннадцать, когда я только-только начинал засыпать, раздавался телефонный звонок и печальный женский голос то ли умоляюще, то ли безнадежно вопрошал:
— Девушку не желаете?
— Нет, не желаю, — печально отвечал я и вешал трубку.
А через час-полтора, когда я снова только-только засыпал, раздавался новый звонок и тот же голос грустно заклинал:
— Массаж не желаете?
— Нет, не желаю, — скорбно отвечал я.
— А девушку? — тосковала трубка.
— Нет, и девушку не желаю. Дайте поспать, — умолял я.
— Да и спите, мне-то чо… А девушки-то хорОши, ага?..
Я вздыхал и вешал трубку.
Раньше я думал, что это самое сибирское «ага?» — находка покойного Михаила Евдокимова, Царствие ему Небесное, и Васи из фильма «Любовь и голуби». Но в Бурятии я убедился, что «ага?» — реальность.
Покупаю сушеных омулей на уланудинском рынке. Омулей продает пожилая бурятка, удивительно похожая на свой товар:
— Вам омуля-то скока?
— Не знаю, штуки три…
— Так чо — штуки три-то? Штуки три-то — только мараться, ага?.. Берите кило, чо…
— А это сколько штук?
— Так, чо, штук десять, ага?.. Кружка-то пива под два омуля идет, ага?.. А чо?.. А пять-то кружек, это чо? С пяти-то кружек, доброму-то человеку и не пос…ать по-людски, ага?.. Берите два кило, чо…
Я взял десять омулей… Ага? А чо!
Их-то мы и жевали в машине по дороге на Байкал. Правда, омуль шел не под пиво, а под байки водителя. К «Башке» за нами подъехал троюродный дядя Зинаиды Васильевны на своих пегих от антикоррозийки жигулях начала восьмидесятых — и мы двинулись в путь.
Дядя — Петр Петрович Сухоруких, конкретный сибирский старикан лет семидесяти пяти, розовощекий, с бородой и васильковыми глазами, всю дорогу что-то рассказывал.
Сушеный омуль — божественная рыба. Как бы полурасплавленный солоновато-сладкий янтарь. Не оторваться.
Петр Петрович недобро пожевал омуля и, сердито выплюнув в окно, сказал:
— Омуль-то простылый, сухой, ага? Санки свернешь… Челюстя, значит.
— Да где же сухой, Петр Петрович, во рту тает… — возразил я.
— Это у вас там в Москве всё тает. Вам портянку в зубы втисни — всё вкусно. Был я в Москве-то, ага?.. Воблю мне свояк дал. Свежая, говорит, вобля, кусай, чо… Я куснул — мать чесная! Гайка, не рыбь. Я говорю: вы что ж, этта, всегда такое кушаете? Рыбь, она же должна мягкая быть, как шанежка. А это чо? Я ж тебе не щука блёсны шамать. Я в Москве-то на свадьбе был внучки, Вальки, ага?.. Сбили, значит, свадьбу. Пять лет как назад. Бабочки на стол налаживают. Мы сидим с мужиками, воблю эту гранитную сосем с пивом, про жись говорим. Муж внучки-то моей, бывший уж, ага?.. Артемка… кем он мне приходился-то, своячником?..
— Так они что, развелись? — удивилась Зинаида Васильевна.
— Через два года после. Порушили венцы.
— Это что значит?
— Развелись, чо… Ага? Они только свадьбу-то потушили и сразу лаяться. Вот таким вот самым образом. И правильно Валька его от себя отшугала. Он-то, этот своячник мой бывший, ботало енисейское, сразу на свадьбе напился до Алёшки, ага?.. Себя забыл. Бьёт себя в рёбра: я, говорит, москвич! А ты кто, чалдонка некультурная! Орёт: я терминатор, чо!.. Дурак-осина. Он в этом работал, как его… отт… на уме болтается… ну, где все сидят и ничего не делают… Как «опись» зовется, контора по-прошлому.
— Офис.
— О! Я, кричит, в описе работаю! А чо он там, в этом описе, ага? На потычках был.
— Это как?
— Верхоплавка, чо?.. Васька-принеси-чаю. В пятом сарае шестой венец. Сидел в описе с девками округлыми днями, сплётки тёр…
— То есть?…
— Сплётничал. Ляля да ляля. Еще и Вальке измены бил с описными-то этими подмалёвками. Москвички, они да, симпатичные, ага?.. если накрашенные. А если всю живопи́сь с ых смыть — затоскуешь. Наши-то девки — крепки, как шишки кедровые, аж все звенят от жизни, ага?.. А ваши-то, московские — подвывалы. Все у них не то, не так. Вечно с печали курють, как Сталин. Солнца у вас в Москве мало. Хмурь неделями. Отсюда люди без огонька. У нас-та триста дней в году солнце, ага?.. Ну, вот, чо… Вальке моей в Москве что делать? Пошла по помойкам.
— Ой! Что это?..
— Да нет… Этта того… по богатым домам убираться стала. На этой вашей… как её?.. с башкой рассталося… а! на Рублеве… Вот. А тут опись у Артемки описали — он и никто! Туда-сюда — никто не берет. Кризис, ага?.. А кому он нужон, перекати-шаланда. Ну и в хмель вошел. С утра до ночи зелено дымится. Ему, конечно, Валька пару раз придала ума. Веником по кумполу, ага? А чо? Он на день-два вошел в совесть, в потом — за своё, ушел взадпятки. Лежит на диване, как нерпа дохлая, а Валька пашет. Ну, и порушила она венцы. Сняла квартиру. И через месяц, чо, нашла мужика. Хороший, умный. На все скуки руки. Мастер, ага? Автосресаль. Москвич. Четыре года живут. Вот таким вот самым образом.
— Хорошо живут?
— Нормально. Ни в рай, ни в муку, а на среднюю руку. ПравнучкА смастерили, чо…
— А что этот… бывший, Артемка?
— Бывший-то?.. Говорят, перегорел в конец. Землю год как парит. Да… об ём уж собаки не лают, ага?..
— Сколько вашему правнуку? — спросил я.
— Полтора, чо?.. А твоя-то доча, Зинаида, когда рожает?
— Должна через неделю. Но родит или сегодня, или завтра, — спокойно ответила Зинаида Васильевна.
— Да ну! — воскликнул я. — Так вы ей позвоните, узнайте, как там дела.
— А чего звонить-то… Еще не родила.
— Откуда вы знаете?
— Чувствую.
— Ну и ну!
— Правильно, — сказал Петр Петрович. — Чего раньше срока икру метать, ага?.. Онна! Подъезжаем к дацану.
В слегка припорошенном сладким снегом дацане было тихо. Пахло подмороженными мочеными яблоками и березовым дымком. У ворот нас встретила бригада местных собак. Штук десять очень упитанных и очень похожих друг на друга шавок. Их дизайн колебался от карликовых пони до длинношерстных поросят. Они деловито и молча поставили нам на грудь, спину и плечи свои лапы, стараясь лизнуть в лицо. Скидывать их было бесполезно. У собак был радостно-покровительственно-торжественный вид президентов, вручающих вам государственную награду. От розовых языков шел голубоватый парок. Обвешанные любвеобильными псами, мы двинулись внутрь монастыря.
В жизни я такое видел в первый раз. По сути дацан — нормальная русская деревня. Бревенчатые избы с разноцветными резными наличниками. В них живут ламы. Серые дровяники из горбыля с рубероидными крышами. Правда, заборов нет. И рядом разноцветные буддийские храмы с летящими китайскими крышами. Где я? Бритый лама в оранжевом халате и валенках колол дрова около своей избы и мурлыкал что-то из Юрия Антонова.
