Ознакомительная версия.
– Места надо знать.
Я не понял:
– Какие еще места?
– Те самые, – подмигивает, – которые у женщин зудят!
У нас разговор этот состоялся в кафешке, куда повел он меня свою творческую удачу обмывать. Взяли мы бутылку портвейна, по кружке пива, сидим, а он весь светится, как майское утро. Может, если бы не выпивали мы с ним, скрыл бы Алик от меня всю правду, а тут, по-дружески, раскололся. Он, оказалось, переспал с Федуловой, а та, соответственно, такой подарок ему сделала. У меня глаза на лоб полезли.
– Ты что? – поразился, – она же старуха!
– Ничего она не старуха, – отвечает, – ей всего тридцать шесть годочков, для бабы самый сок. И все, что надо, при ней имеется, ты приглядись хорошенько. И вообще, – снова подмигивает мне, – средства оправдывают цель. – А потом и вовсе меня оглушает: – Думаешь, я у нее один такой был? Она молоденьких любит, жадная до них. – И добивает меня: – О тебе, кстати, хорошо отзывалась, ты давай, братан, пробуй, не пожалеешь…
Я после этого нашего с ним разговора, честно сказать, в большом смятении был. Постыдным казалось таким путем в большую литературу лезть, но зацепило меня крепко. Не поверите, спать плохо начал, ум нараскоряку. Если бы еще не сказал он, что Федулова хорошо отзывалась обо мне. До того хотелось тоже свою фамилию на журнальной странице увидеть, стихи мои, типографским шрифтом набранные, что ничто другое в голову не лезло. Ради этого ничего не жалко. Понимал, однако, что я же не Алик, во всех отношениях. Насчет внешности своей никогда не заблуждался, мне тогда вообще казалось, что на меня ни одна женщина не посмотрит. И если бы только это. Мне к тому времени уже двадцать сравнялось, а я девственность сохранил. Это я в стихах был смелый да умелый, в жизни все иначе происходило. И даже если бы – один шанс из тысячи – ответила мне Федулова взаимностью, чем бы покорил ее настолько, чтобы сражалась она из-за меня с главным редактором? Но мне, признаться, от одной мысли, что нужно будет миловаться с Марьей Дмитриевной, дурно делалось. Как это, если женщина тебе не нравится? Можно разве себя заставить? А если не получится заставить? И потом, что значит «хорошо отзывалась»? Лестно, конечно, было думать, что ей стихи мои нравятся, но все остальное…
И еще. Я ведь, если называть вещи своими именами, подлизывался к ней, цветочки дарил, и что-то не заметил я, чтобы она хоть однажды как-нибудь многозначительно на меня поглядела, намек какой-то сделала. И как понимать Алика слова, что он у нее не один такой был? Наплел мне, чтобы почище выглядеть? Попадались, вообще-то, мне в том журнале стихи молодых откровенно слабенькие, удивлялся, за какие достоинства выбрали их, – неужели все они Алика путь проделали? В такое поверить невозможно было. Вот тебе и «синий чулок»! Как они с ней, интересно, сговаривались? И как дошли до жизни такой? Как дошли, как дошли! – шпынял себя. – Будто сам ты сейчас не отвергаешь с негодованием этот вариант!.. Ведь не отвергал же…
И так меня эти мысли разбередили, что пошел я на следующий день в журнальную редакцию. Просто поглядеть внимательно, такая ли она, как Алик мне расписал, любопытство взяло. Ну, конечно, не с пустыми руками пошел – новые стихи ей понес, чтобы причина была. Она в комнате сидела с другим редактором. Типом, должен сказать, пренеприятным. Очень хотелось мне, чтобы он в это время отсутствовал, потому что всегда при нем общаться с Федуловой неуютно мне было, смущало, что он мои с ней разговоры слышит. Повезло, делся он куда-то, но была Марья Дмитриевна не одна – сын к ней пришел. Сына, Витей его звали, восемь лет ему, второклассник, я не впервые в редакции видел, забегал он к маме. Очень на маму похож был, такой же бледненький, очкастый. Федулова как раз его чаем с коржиками поила, я извинился, сказал, что за дверью подожду, но Марья Дмитриевна велела заходить, присаживаться, скоро она освободится.
Сел я на свободный стул, искоса на Федулову поглядываю. Пытаюсь представить ее в постели с Аликом. Но даже моего поэтического воображения на это не хватало. И все-таки другими глазами уже на нее смотрел. Действительно, не старуха, в теле хорошем, и если подмалеваться ей и оправу очков сменить, вполне терпимой была бы. Но если я с Аликом ее в любовных сценах вообразить не мог, то уж с собой… Сижу, невольно слушаю, о чем она с сыном толкует. Витя жалуется ей, что к завтрашнему дню задали им лошадь нарисовать, а у него никак не получается, нисколько на лошадь не похоже. И тут мне удачная мысль в голову пришла. Я неплохо рисую, грех было не воспользоваться такой возможностью. Говорю ей:
– Извините, Марья Дмитриевна, что вмешиваюсь, подслушал нечаянно. Я могу вашему Вите лошадь нарисовать. Можно у вас листок бумаг попросить и карандаш?
Дает она мне – и я в несколько секунд изображаю им конягу. Федулова восхищается моими способностями, но вздыхает, что Вите нести этот рисунок в школу нельзя: никто не поверит, что он сам рисовал. И вообще не гоже это – выдавать чужой труд за собственный, нечестно. Я и тут выход нахожу. Беру у нее линейку и расчерчиваю лошадь на клеточки. Теперь, объясняю, все проще простого – Витя должен такие же клеточки на чистом листе изобразить, в каждую перенести линии из соответствующей клеточки моей лошади, точно такая же получится, а потом клеточки стереть. И никакого выдавания чужого за свое. Идея понравилась, мы с Витей, не теряя времени, сразу же мое предложение воплотили в жизнь, за четверть часа управились. Сын счастлив, мама благодарна, а я кую железо пока горячо:
– Хотите, Марья Дмитриевна, научу вашего сына рисовать? Это совсем не сложно, меня самого так учили. И меня это вовсе не затруднит, мог бы разок-другой в неделю с мальчиком позаниматься.
Федулова отнекиваться начала: нехорошо, мол, что я время свое буду тратить, да и неудобно как-то, но тут Витя мне на помощь пришел, сказал, что он бы хотел, если это в самом деле не сложно, потому что всегда мечтал научиться рисовать. Федулова еще посопротивлялась для виду, выпытывала, в самом ли деле не обременит это меня, под конец мы сговорились, что завтра вечером я к ним зайду. А потом она попросила, если опять же не затруднит меня, проводить Витю домой, здесь недалеко. Сын покажет, где они живут, и вообще ей спокойней будет, если мальчик пойдет не один – такие ужасы по телевизору показывают, что сердце у нее не на месте, когда Витя один оказывается на улице. Стихи у меня взяла, пообещала, что буквально сегодня же ознакомится с ними.
Ушли мы с Витей, я прямо ликую, благодарю провидение за такой подарок. Понимаю же, что совсем другими теперь станут наши с Федуловой отношения, – не каждому выпадет в гостях у нее побывать. И ведь первый звоночек уже прозвенел: сказала, что стихи мои сегодня же почитает. Обычно большой удачей считалось, если через месяц удосужится. Привет Алику. Не обязательно, значит, ее постели добиваться, чтобы расположение заслужить, у меня по уму все будет и естественно. Мне и Витя понравился – разговорились мы по дороге. Смышленый оказался мальчик и контактный, такой маленький, а книжки уже читает, стихи наизусть помнит. Мама его, наверное, большое внимание этому уделяла.
И вот на следующий день ровно к семи, как условились, прихожу я к ним. Вите в подарок несу акварельные краски и кисточку. Дома у меня давно без дела валялись, пригодились сейчас. Открывает мне Федулова, какой не видел ее раньше и не представлял себе, – в цветастом домашнем халатике, в шлепанцах. Такой она мне куда симпатичней показалась, не отпугивала. Спрашивает меня, поужинал ли, я, конечно, отвечаю, что недавно поел, но все равно приглашает почаевничать с ней – за чаем, мол, и обсудим мои стихи. Как я понимал, своеобразная плата за мое репетиторство. Я упираться долго не стал – тоже на мою мельницу вода, – отправились мы с ней на кухню. Знать бы, что так удачно события будут разворачиваться, тортик какой-нибудь прикупил бы или цветочки. Выставила она печенье к чаю, конфеты – уж не знаю, для меня специально припасла или так всегда у нее; сидим вдвоем, Витя воспитанно в комнате. Федулова, пока мы пьем, листочки мои перед собой разложила, впечатления свои высказывает. А мне слушать ее – бальзам на душу. Нашлись у нее кое-какие мелкие замечания, но похвалила меня, сказала, что это совершенно печатабельная – слово такое употребила – поэзия, и надеется она, что, возможно, удастся опубликовать в одном из ближайших номеров. Посожалела, что редакционный портфель стихами на год вперед заполнен, но тем не менее шансы у меня очень неплохие. А я снова порадовался, что все у меня так удачно складывается, в нужную минуту вместе с Витей в редакции оказался. Оценила, значит, Марья Дмитриевна мой благородный порыв, в долгу себя почувствовала. И мой подарок ее сыну тоже впечатление произвел. Эти мои стихи были ничем не лучше предыдущих, однако ж ни о какой печатабельности раньше и речи не было.
Потом мы с Витей учились рисовать кувшин, объяснял ему, как руку надо держать, что такое пропорции, светотень. Марья Дмитриевна изредка к нам подходила, тоже слушала, глядела. Я сына ей нахваливал, говорил, что талантливый он, скоро мы к краскам перейдем. Каждой ведь матери приятно, когда о ребенке хорошие слова говорят. Простились мы тепло, снова благодарила она меня, договорились, что в пятницу вечером я опять навещу их. Возвращался я домой, не оставляло меня ощущение, что крепко я удачу за хвост ухватил, – если так дальше пойдет, можно будет и на поэму замахнуться. Совесть меня не беспокоила – уверен был, что стихи мои, по меньшей мере, не уступают большинству того, что у них печаталось, даже членов Союза писателей. Просто кому-то суждено было попасть в редакционный портфель, кому-то не суждено, кому-то раньше из него выбраться, кому-то позже, кому-то вообще никогда. И в немалой степени зависело это от случая, от удачи зависело, мне, значит, повезло больше, чем другим. Но учитывать нужно и то, что везет тому, кто везет, кто умеет что-то. От способностей зависит. Если бы не умел я рисовать, ничего бы этого не произошло. И Алику с его «места надо знать» очередной привет передавал.
Ознакомительная версия.
