Фульвия, откинув голову, громко и весело расхохоталась.
— До чего же ты забавный! — давясь от смеха, сказала она.
Моррис неуверенно улыбнулся, поскольку вовсе не хотел показаться таким уж забавным.
Фульвия снова встала с дивана и рывком подняла Морриса на ноги.
— Ну, пошли, забавник, я напомню тебе о том, чего ты лишился.
— Что ж, если ты настаиваешь, — сказал он и загасил сигару. — Обстановка разрядилась, и Фульвия больше не казалась ему столь устрашающей. — Поцелуй меня, — попросил он.
— Поцеловать тебя?
— Да, может быть, помнишь, это то, что идет между словами «привет» и «давай трахнемся». Я в этом смысле ужасно старомоден.
Фульвия улыбнулась и прижалась к нему всем телом. Затем, нагнув к себе его голову, впилась в него долгим и яростным поцелуем. Моррис пробежал руками по ее спине и бедрам. Оказалось, что под белым платьем на ней ничего не было. Он почувствовал, что в нем пробуждается желание. Так после весеннего дождика у старого пня оживают сухие корни.
Спальня представляла собой устланный ковром восьмиугольник, стены и потолок которого были выложены розовыми дымчатыми зеркалами, и каждое движение умножалось в них, как в калейдоскопе. Целая стая Фульвий, как боттичеллиевские Венеры, выступила из своего пенно-белого платья и устремилась к Моррису сотней распростертых рук. Целая футбольная команда Моррисов Цаппов с неловкой торопливостью разделась до трусов и сомкнула волосатые лапы на уходящих в бесконечность нежно-розовых ягодицах Фульвий.
— Тебе нравится? — промурлыкала Фульвия, сжимая в объятиях Морриса на малиновых простынях огромной круглой кровати.
— Потрясающе! — сказал Моррис, — Как будто участвуешь в оргии в постановке Басби Беркли.
— Довольно шуток, Моррис, — сказала Фульвия. — Это неэротично.
— Извини. Что я должен делать?
Ответ у Фульвий был наготове:
— Свяжи меня, заткни мне рот, а потом делай что твоей душе угодно.
Из тумбочки она вытащила пару наручников, кожаную плеть, липкую ленту и повязки.
— Куда тут нажимать? — спросил Моррис, вертя в руках наручники.
— А вот куда. — Фульвия надела ему наручники и с легким щелчком замкнула их. — Ха-ха! Теперь ты мой пленник! — она повалила Морриса на кровать.
— Эй, что ты делаешь?!
Она стягивала с него трусы.
— Я думаю, твоя жена лишь слегка преувеличила, — сказала она, садясь перед ним на колени и пуская в ход прохладные ловкие пальцы.
— Ars longa[41], а в жизни короче, — пробормотал Моррис. И, больше не в силах противиться, закрыл глаза и отдался во власть ощущений.
Вдруг внизу раздался глухой стук закрываемой двери, и мужской голос выкликнул имя Фульвий. Моррис открыл глаза, и от дурных предчувствий все его тело мгновенно напряглось, за исключением одной его части, которая тут же обмякла.
— Кто это? — прошипел он.
— Мой муж.
— Что?— Табун Моррисов Цаппов в наручниках выскочил из кровати, в ужасе и тревоге озираясь по сторонам. — Ты же сказала, что он застрял в Риме?!
— Наверное, он все-таки решил приехать на машине, — спокойно ответила Фульвия. Она подняла голову и, повысив голос, что-то прокричала по-итальянски.
— Что ты делаешь? Что ты ему сказала? — требовательным тоном спросил Моррис, пытаясь натянуть трусы. Как выяснилось, сделать это в наручниках совсем не просто.
— Я сказала ему, чтобы он поднимался в спальню.
— Ты с ума сошла?! Как мне отсюда выбраться? — Он запрыгал по комнате в приспущенных трусах, открывая дверцы шкафов в поисках выхода или места, где он мог бы спрятаться, и в результате споткнулся о собственные ботинки. Фульвия залилась смехом. Он поднес наручники к ее гордому римскому носу.
— Будь любезна, сними с меня эти долбанные наручники, — проговорил он шепотом, более похожим на сдавленный визг. Фульвия неторопливо стала искать ключ в ящике ночной тумбочки. — Быстрее! Быстрее! — отчаянно взмолился Моррис Было слышно, как кто-то поднимается по лестнице, напевая популярную песенку.
— Расслабься, Моррис, Эрнесто трудно чем-либо удивить, — сказала Фульвия. Она вставила ключ в замок наручников и со щелчком выпустила Морриса на свободу. Однако в этот самый момент раздался щелчок открываемой двери, и в спальню вошел загорелый седовласый мужчина в элегантном светло-сером костюме. — Эрнесто, это Моррис, — сказала Фульвия, поцеловав мужа в обе щеки и подводя его к Моррису, который поспешно натягивал на себя трусы.
—Felice di conoscerla, signore[42], Эрнесто расплылся в улыбке и протянул руку, которую Моррис принял в слабом рукопожатии.
— Эрнесто не говорит по-английски, — пояснила Фульвия, — но многое понимает.
— Я тоже хотел бы кое-что понять, — пробормотал Моррис. Эрнесто открыл одну из зеркальных дверок шкафа, повесил туда пиджак, сбросил ботинки и пошел в ванную, стягивая через голову рубашку и что-то невнятно бормоча по-итальянски.
— Что он говорит? — изумленно спросил Моррис, когда за Эрнесто закрылась дверь.
— Он собирается принять душ, — ответила Фульвия, взбивая подушки, — а затем присоединиться к нам.
— К нам? Где?
— Здесь, разумеется, — ответила Фульвия, устраиваясь в центре круглой кровати.
Моррис уставился на нее во все глаза.
— Эй! — со злостью сказал он, — я уверен, что ты все это подстроила заранее!
Фульвия ответила ему улыбкой Моны Лизы.
В ванной комнате крошечной квартирки на Фитцрой-сквер Тельма Рингбаум с особой тщательностью совершала вечерний туалет. Прошедший день был долгий и утомительный. Сначала в агентстве, через которое они сняли квартиру, потеряли ключи, так что пришлось ждать несколько часов, пока сделают дубликат. Затем, когда они, наконец, попали в квартиру, выяснилось, что в ней каким-то непостижимым образом отключена вода, и опять пришлось обращаться в агентство, а для этого надо было выйти на улицу и обойти округу в поисках неиспорченного телефона-автомата, поскольку телефон в квартире тоже был отключен. Плита на кухне была такая грязная, что Тельма, прежде чем приготовить чашку кофе, решила ее вымыть. Морозильную камеру в холодильнике пришлось разморозить, поскольку она походила на вековой ледник в миниатюре и пользоваться ею было невозможно. Проведя прошлую ночь без сна, Тельма, к тому времени когда она справилась со всей этой работой, а также сходила в ближайший магазин за продуктами и приготовила ужин, едва держалась на ногах. Однако между ней и Говардом было условлено о рандеву, и Тельма, чья жизнь не изобиловала романтикой, решила, что не может себе позволить пренебречь им. К тому же Говард нуждался в утешении, обнаружив на коврике перед дверью письмо от Морриса Цаппа, забраковавшего его доклад для конференции в Иерусалиме.
Невзирая на усталость и убогий интерьер ванной комнаты, облезлые стены которой покрылись паутиной, Тельма, готовясь услаждать Говарда, почувствовала прилив возбуждения. Она напустила в ванну ароматной пены, потом умастила себя
душистым кремом, побрызгала за ушами и в других укромных местечках своего тела французскими духами и надела свою самую эротичную ночную рубашку из черного прозрачного нейлона. Затем она сто раз провела по волосам щеткой и слегка покусала губы, чтобы они стали поярче. Закончив, Тельма на цыпочках подошла к гостиной, распахнула дверь и в соблазнительной позе встала в проеме. — Говард! — воркующим голоском позвала она.
Говард сидел на корточках перед старомодным черно-белым телевизором и крутил ручки, глядя на экран с мерцающим серым пятном.
— Да? — отозвался он, не поворачивая головы.
Тельма хихикнула:
— Вотсейчасты можешь мною овладеть, милый.
Говард Рингбаум повернулся и взглянул на нее с холодным безразличием.
— Асейчася тебя не хочу, — сказал он и продолжил возню с телевизором.
В эту минуту Тельма Рингбаум твердо решила при первой же возможности наставить своему мужу рога.
В разных концах земного шара самые разные люди в одежде или без, в одиночку или парами бодрствуют или спят, работают или отдыхают. В то время, когда Перс МакГарригл в Ирландии бредет среди ночи по сельской дороге в треухе Морриса Цаппа, тот же самый луч солнца, который, отразившись от луны, указывает ему путь, высвечивая во тьме домики и фермы, где дремлют, похрапывая, люди и животные, несколько секунд назад разбудил спящих на тротуаре бродяг Бомбея, а также рабочих города Омска, украдкой просочившись сквозь щели в ставнях и дырки в занавесках или прямо ударив в их закрытые глаза.
А дальше к востоку утро уже в разгаре. В городе Куктаун, штат Квинсленд, в своем университетском кабинете Родни Вейнрайт трудится над докладом о будущем литературной критики. Дабы восстановить движущую силу своей мысли, он заново переписывает то, что написал раньше, — так прыгун с
