Хорек славился в полку своим удивительным аппетитом. Причем в данном случае это следует понимать и как любовь к пище, и как пристрастие к представительницам слабого пола. В идеале обе эти «любови» должны были объединяться в единое целое.
Кстати, это на первый взгляд трудноисполнимое условие претворялось в жизнь без особого труда. В таких случаях необходимо было обращаться к своеобразным, я бы сказал, «маркитанткам» – в негативном, приписываемом этому слову, значении. Одна из таких барышень по имени Света проживала на первом этаже, что представляло дополнительные удобства ее посетителям. Однажды Хорек решил пообедать у Светы, но по каким-то причинам задержался с началом визита, упустив, как выяснилось, свой шанс. Как рассказывал потом сам виновник этого «облома», водитель упоминавшейся мною штабной «колбасы», Сашка Слюсарев, он сидел у открытого окошка и покуривал, ожидая, когда на кухне закончится процесс приготовления чего-то сытного и обильного. В какой-то момент, отвлекшись от романтического лицезрения луны, Слюсарев увидел торчащий из травы зад, который медленно приближался к дому. Остановившись в паре метров от окошка, зад спрятался, а на его месте появилась голова Хорька.
– Света! – свистящим шепотом начал завывать Хорек. – Свееетааа!
Реакция Слюсарева не заставила себя долго ждать. После третьего, сдвоенного, вызова – «Света, Света!», он высунулся из окна по пояс и гаркнул изо всех сил:
– А ну, пшол на хуй отсюда!!!
По его словам, последовавшее отступление Хорька напоминало бегство ящерки от какого-нибудь грозного хищника: никого не видно, только заметно, как трава шевелится все дальше и дальше от места событий. Хорек потом все отрицал, конечно, но ему никто не поверил. Во-первых, потому что он вообще любил заливать по любому поводу, так что веры ему никакой не было, а во-вторых, потому что славой человека исключительной честности пользовался в нашей компании другой Витька – Траповский.
Трап был удивительным человеком. Он не то чтобы не врал, он просто не видел смысла в том, чтобы что-то придумывать. Изъяснялся он столь лаконично, что незнакомые с ним люди часто делали ошибочный вывод, приписывая Витьке доведенную до состояния идеала интеллигентность. На самом деле по сравнению с Трапом Эллочка-людоедка выглядела настоящим Цицероном. Для выражения любой мысли ему хватало двух слов: междометия «ну» – с вопросительным или восклицательным знаком – и глагола: «Ебет». Почти всегда с вопросительной интонацией. Приведу пример. Когда Трапа отправили в незапланированный отпуск, хоронить отца (у многих моих друзей семьи был неполными из-за разводов родителей), он ухитрился за эти несколько дней еще и жениться. На вопрос: «Ты что, правда женился?» – он отвечал: «Ну!» А на проясняющее: «Как же так – и свадьба, и похороны?» – следовало безапелляционное: «Ебет?»
Высшим проявлением жизненной индифферентности Траповского все единогласно считали историю, приключившуюся с ним однажды во время наряда по КПП. Днем он позвонил мне в кабинет.
– Нор?
– Я.
– Приходи хавать!
– К тебе приходить, на КПП? – спросил я. Мы вроде ничего не планировали, поэтому я и удивился.
– Ну!
– А чего там у тебя, много? – опять спросил я. – Ребят звать?
– Ну! – снова буркнул Витька и повесил трубку.
На обед мы – человек шесть – отправились на главный полковой КПП. У Трапа там была, как принято говорить, «накрыта поляна»: на столе лежали хлеб, колбаса, газировка, фрукты, зелень. Обрадованные этим неожиданным изобилием, мы накинулись на угощение. Темп по традиции задавал Хорек.
– А откуда это все? – спросил Мороз, уже после того, как с набитыми животами мы развалились на затянутых дерматином диванчиках в комнате отдыха.
– Из магазина, – вполне логично ответил Трап, но это не удовлетворило интерес собравшихся.
– А чего, перевод был, что ли? – сказал Ерошенко. На лице нашего полкового почтальона появилось легкое сомнение. Он явно не помнил, чтобы приносил Траповскому извещение.
– Не, – Траповский по-прежнему был немногословен.
– Так откуда ты бабки-то взял? – тут уж и я не удержался от вопроса. Хотя и предполагал, каким будет ответ.
– Ебет? – Трап, похоже, и сам уже был не рад тому, что позвал нас всех разделить с ним эту трапезу. Но теперь остановить допрос было уже невозможно. На него насели все сразу и в конце концов наш сфинкс сдался.
– Голубой приходил.
Повисла пауза. Каждый из нас пытался понять, что он только что услышал. То, что по ночам на первый КПП иногда приходил проживавший через дорогу гомосексуалист, очевидно, один из самых несчастных жителей Кутаиси (думаю, причины его несчастий – вполне понятны), всем было хорошо известно. Но смысл Витькиных слов пока от нас ускользал.
– Зачем приходил? – Мороз задал дурацкий вопрос. Все знали, что ночной посетитель предлагал дежурным заняться с ним, в качестве «принимающей стороны», оральным сексом. До сих пор я ни разу не слышал о том, чтобы его просьбы увенчались успехом.
– Ебет? – опять риторически спросил нас Траповский.
– Ну… Да! – неуверенно подтвердил Олег.
– Так это… В рот просил, – разъяснил ему Витька.
Ерошенко как-то по-женски, срывающимся голосом, выдохнул:
– Так ты чего, ему в рот дал?
– Ну! А бабки-то откуда? – наш приятель, очевидно, был расстроен и общей непонятливостью и отсутствием ярко выраженной благодарности.
– Блядь, – сквозь зубы процедил Хорек и выбежал из комнаты на улицу. Блевать. Со своей всеядностью – во всех смыслах – он ухитрялся сочетать гипертрофированную брезгливость. Всех остальных подробности ночного заработка Траповского нисколько не оскорбили и не расстроили. Наоборот! Авторитет нашего друга, как человека, которого ничто не может выбить из колеи, под раскаты хохота взлетел на дополнительную высоту.
Однако вернемся к истории, начало которой осталось немногим выше. Хорек выехал за командиром полка, но как только штатный командирский «газик» миновал шлагбаум, двигатель заглох. Все попытки реанимировать его к успеху не привели. С КПП позвонили в штаб, чтобы вызвать другую машину, а наш взвод, который как раз возвращался с завтрака, развернул «газик» и стал дружно толкать его к штабу.
Тут меня посетила гениальная мысль. В кабину мы посадили нашего Женю, недавно появившегося в полку москвича с грозной по нынешним временам фамилией – Кличко. На самом деле Женя ничем не походил на знаменитых братьев-боксеров. Он был худенький, маленький, совершенно безобидный, да еще и в кругленьких очочках. Женя сел на место командира, а я побежал вперед.
У штаба курили несколько офицеров, туда-сюда сновали только что позавтракавшие солдаты, да к дверям приближался караул, менять часового на первом посту. Я же спрятался под деревом. Ребята в это время растолкали «газик» до такой степени, что он уже был в состоянии пару десятков метров катиться самостоятельно, тем более что дорога шла под горку. Скрипнув тормозами, машина остановилась. Тут я заорал страшным голосом: «Полк, смирно!»
Такую команду должен был подавать дежурный по части при появлении на территории командира полка или какого-то более высокого начальства. Дежурный, естественно, знал, что в машине никакого командира нет, он ведь пару минут назад сам распоряжался отправить за ним другой автомобиль. Поэтому команды и не давал. Но все остальные-то были не в курсе! «А мужики-то не знали!» Офицеры побросали под ноги бычки, караул и все праздношатающиеся остановились, вытянув руки по швам. И, надо отдать должное Кличко, мы с ним об этом не договаривались!
Вальяжно выбравшись из машины, Женя громко хлопнул дверью и пискнул:
– Вольно!
Пару секунд все молча хлопали глазами, пытаясь понять, что произошло. Первым раскололся дежурный по штабу, за ним другие офицеры, а потом уже и все остальные. Самым довольным, по-моему, был рядовой Кличко, пусть и всего несколько мгновений, но командовавший целым артиллерийским полком!
Полноценное же руководство нашей частью для подполковника Ухова и майора Кашина началось с ЧП. На первых порах ничего особенного не отмечалось – замначальника штаба, майор Ларцев ушел в запой. Дело, как говорится, житейское. Может, что-то у него не сложилось с новым начальником, может, дома какая неприятность произошла… Так или иначе, запил мужик.
Утром ко мне зашел подполковник Жилин, уже избавившийся от обязанности замещать начальника штаба и вернувшийся в свой «кабачок».
– Андрюха, ты послушай-ка! Сбегай к Ивану домой, узнай, чего там. И мне потом расскажешь, лады?
– Хорошо, товарищ подполковник, сейчас сбегаю, – я вытер перепачканные тушью руки и пошел в городок. Дверь квартиры Ларцевых открыл их сын, старшеклассник.
– Привет! Отец дома? – спросил я его.
– В гараже он. Ты же знаешь наш гараж?
– Ну, как не знать! – за это лето я изучил этот гараж вдоль и поперек. Он служил майору Ларцеву не только для хранения его «Москвича», но и в качестве то ли выездной дачи, то ли тайного укрытия.
