Ознакомительная версия.
Направо от стола с холодцом должна стоять не очень чистая газовая плита со следами борьбы. Налево от холодца обязана быть необъятная женская задница в халате. На тугомясую женскую задницу следует смотреть сурово, исподлобья, уверенно. Даже нагло. Все же понимают последовательность шагов, никто (и в первую голову задница) не сомневается, чем всё закончится, каким процессом.
Человек, употребляющий студень, способен на многое. Он может сутками бежать по тайге под низкий лай овчарок, может на уроке литературы научить учеников открывать глазом пивную бутылку, может свернуть водопроводный кран двумя пальцами, предварительно с их помощью высморкавшись в раковину. Он может взглядом заставить соседку раздеться, лечь, встать, принести пива, сплясать голой перед дверным глазком, получить по роже и радоваться новой встрече. При этом ещё полчаса назад этот человек был кандидатом исторических наук и писал про Руссо. «Слышь, эта… ты нормально в общем-то всё тут так набубенила…» – единственная похвала от кандидата исторических наук, допустимая и ожидаемая в подобной обстановке.
Музыка при поедании студня – вздор! Стихи – бред! Дискуссии – смешно даже думать! Телевизор – «Дежурная часть»!
2. Долгое время я занимался проблемой оборотничества в земледельческих обществах. И сталкивался со сложностью объяснения для непрофессиональной публики феномена негативного восприятия оборотня, сопряжённого со стремлением к соединению с ним.
Для девочек-блонди – это я сейчас про вариант «Красавица и Чудовище» говорю.
Недавно понял, что прекрасной иллюстрацией притягивающего низменного шока служит наблюдение за семейством, которое начало готовить холодец. Нормальная семья превращается за короткое время в каких-то полулюдоедов и упырей. Если подслушать их разговоры, теребя себя за пионерский галстук, то что услышишь?
– Ножки надо нарубить некрупно! Ножки! А ушки? А ушки проварились?! Потом мы голову вынем, не спеши, я с неё сейчас всё мясо соскоблю!
Только послушаешь да перекрестишься в красной шапочке на Белоснежку.
Если же наблюдать за людьми, варящими холодец, то ночные кошмары обеспечены стопроцентно. Маслянистые лихорадочные улыбочки, глаза бегают, на лицах отблески от огня, щёки лоснятся не пойми от чего. Сидят. Много лысых. Животы на коленях. Смотрят на кастрюлю. Отойдут, а потом спохватятся и снова сидят. Ложкой не мешают, пробу не снимают, не закладывают в кастрюлю ничего. Вообще ничего не делают, как кажется с первого взгляда. На самом деле происходит абсолютная магия, происходит абсолютный ритуал. Беспощадный, кстати сказать. При каком ещё занятии у бабушки, мамы, папы, дяди и Николая Алексеевича могут быть совершенно одинаковые лица с бессмысленным полуоткрытым ртом и остановившимися глазами? А ещё, может быть, обратили внимание на то, что холодец редко варят при включённом свете?
3. Холодец во всём его многообразии – это волшебный театр. Для многих – возвращение в прошлое. На рабочую химическую окраину. Потребление холодца, при кажущейся простоте, тяжёлая актёрская работа с перевоплощениями. С задачей, сверхзадачей, игрой на публику и вживанием в образ. Как пекинская опера! С вытьём, катанием по полу и полётами на верёвках. В шанхайской опере ещё и визжат, как рассказывали. А визжат оттого, что я забыл в этой холодцовой эпопее указать необходимость чеснока, меленько так нарезанного или просто откусываемого. А вы не напомнили – грех на вас…
P.S. Я вот, например, сейчас вернулся в своё холодцовое прошлое. Только вслушайтесь, только произнесите эту фразу в современной смысловой среде: «Наш сын весело играет во дворе с друзьями костями домашних животных, которые мы не доели на прошлой неделе и отдали ему». И как только вы эту фразу произнесёте и осмыслите, то, вероятно, поймёте про ту глухую бездну, которую я сейчас осознаю, бросая в неё камни.
И вообще интересно – с костями играть можно, а с сердцами как-то не принято. Или с кишками.
Мир как-то так устроен странно.
Один совет могу я дать молодым отцам: дома ешьте первыми. Пока позволяют силы. Вы ещё успеете прослыть добрым и тонким человеком, остроумным собеседником и мудрым патриархом. Это всё вам пригодится, когда силы вас начнут покидать. Вот покинут силы – тогда седые кудри по воротнику халата, лучистые морщинки и добрая улыбка.
А пока силы не покинули – жрите первым!
Особенно это касается завтраков.
Вбежал в столовую в майке-женобойке, повязывая портянку под подбородком. Как всегда по утрам, хохоча и вздыбая пегую шерсть на загривке.
А что на столе?! Катается какое-то запоздалое, какое-то несмелое яичечко всмятку, холодное. И тост лежит с надкусом до обгорелого. И ещё две ложки какого-то мармелада подозрительного. Потыкал пальцем – а он ёжится, что ли, не пойму.
А ели ведь всякое, по запахам чувствуется. И то ели, и другое, и горчица была… Помидоры жарили. И грибы.
И запеканка была с изюмом.
Из-за кромешного ночного загула в городской библиотеке весь день чувствовал себя прекрасно. Потом уснул. Потом проснулся с криком «Не надо!» и решил наготовить очень много лукового конфитюра.
Бывают в жизни любого мужчины такие моменты. Мне мой конфитюр нравится, кроме того, он бесит домочадцев, и дома оказалась пропасть лука.
Главные ингредиенты моего лукового конфитюра: свекольный сок и ненависть домашних.
Беру в руки нож. Улыбаюсь. Немного смущенной улыбкой улыбаюсь. Я бы ещё и мурлыкал что-то, но во рту вода и мурлыкать не очень удобно. Вода во рту, чтобы не плакать при чистке и нарезке луковиц: это знают все, кроме моей семьи. Я этот секрет им не открою, пусть рыдают после меня поколениями.
Мельчу лук в кашу. Некоторые настаивают на полукольцах, а я в кашу. Я все режу в месиво, трудно себя удержать, когда огонь, нож и блеск стали.
Луковое бросаю на сковороду. В сливочное масло. Когда лук зажелтеет – специи. Обязательно розмарин. Потом свекольный сок. Вино. Мёд гречишный. Ещё перцу. Уксусу немного. Лимонной цедры. Огонь маленький. Крышка. Полчаса. Да и всё.
Позже доделаю ростбиф и буду меланхоличен. Буду задумчив. Тихо зайду на кухню, робко наложу себе полную тарелку всего, а во вторую тарелку тоже всего положу: ростбиф, пюре с каперсами, там, не знаю, горошек, трогательно навалю конфитюру, несмело выйду, застенчиво поднимусь к себе, осторожно прикрою дверь и начну дикую оргию с мясом, конфитюром этим и что там ещё, горошком.
Ещё есть немного утиного жира. Я его месяц назад засолил с чесноком. И есть ещё хлеб с тмином.
А сегодня повезло украсть манты. Иногда и мне везёт.
Украл и съел шесть мантов. Или двадцать шесть. На шестом отказала память, чуть раньше отказала речь, на втором покинули самокритика и представление об основах французского Просвещения. Помню, что нюхал всё (пальцы, волосы посетителей, полотенце). Помню, что смеялся колокольцем под дугой. Звонко и прелестно.
Первый ел внимательно и не веря. Говорил с ним, понимая ответы. Спорил. Второй – немного пригорюнясь. Третий предлагал соседям по столу. Отдергивал руку с протянутым мантом и смеялся соседскому доверчивому недоумению.
Четвёртый ел целиком. Вытирал чувственные губы удачно выбранным утром галстуком. Пятый ел, телесно развалившись и видя желтое пламя над Каракорумом. Шестой ел… Вероятно, несколько мантов втёр себе над миской в лицо. Полезная привычка. Секрет красоты и просто моя симпатичная особенность.
Манты сначала предлагают быть с собой осторожными. Скусывать уголок, дышать сквозь зубы мясным паром, надеяться на сметану с красным перцем. А потом манты, поняв, что перед ними не случайный любитель, а пылкий поклонник, позволяют с собой многое.
Умное блюдо, так скажу. Отзывчивое.
Очнувшись, пил чай с мелкими заварными пироженками.
Всегда считал, что выкладывание икры в каких-то там вазочках на стол – нездоровый шик и купечество.
Затратные холостяки так себя ведут.
Сейчас сюда придут люди с сообщением, что они ели в детстве икру ложками и пухли от избытка соли в паюсной накануне приёма в пионеры. Такие люди есть в любой компании. Что с ними делать, даже я знать не хочу.
Сам-то я по икре в детстве ходил.
Но я не об этом. Хотя ходил по икре, напомню.
Икра в вазочках – признак зажиточной лености и недоверчивой суеты. Как можно нормально покрыть икрой блин? Никак. Икры будет или много, или мало.
Любители приводить пример чеховского Подтыкина безусловно ошибаются. Ибо сами не пробовали, как Семён Петрович Подтыкин, «места, на которые не попала икра», облить сметаной.
Это свинство в чистом виде. Обмазывать блин (который скользит, кстати, он же в масле) икрой (и не пальцем, а каким-то прибором столовым), а потом обливать сметаной какие-то «места». Неряшливый, медленный вздор. Эдак изнуришь себя на втором блине.
Ознакомительная версия.
