— Это спекуляция, — сказал кто-то.
— Не мурлыкай, братец мой. Какая тут спекуляция? Морозы страшные, каких Уфа еще не видела, гражданская война, и если захочу, и пятьдесят два рубля за фунт заплатишь. Наше дело купеческое, маленькое. Ты нам деньги, мы тебе товар.
— Тридцать рублей даю за фунт, — говорит несмелым голосом кто-то из публики, как бы опасаясь, что за это слово поведут на плаху.
— Издевайся, — отвечает лавочник Букалин, — тридцать рублей за фунт конопляного масла! Уничтожить меня хотите, сделать нищим, что ли? Хочешь, чтобы я утопился? Ведь у меня, чай, ребятишки есть!
Бакалейная публика понимает, что все пропало, и покупает фунт конопляного масла за сорок рублей.
— Почем колбаса? — спрашивает новый покупатель. Лавочник долго молчит и чешет затылок. Неделю тому назад колбаса продавалась по три рубля фунт. В среду — двенадцать рублей, в субботу — шестнадцать рублей, а сегодня, в понедельник…
Вопрос тяжелый.
— Это самая хорошая колбаса, — рекомендует он смесь лошадиного мяса с мукой, — это настоящая краковская, цена двадцать два рубля за фунт.
Лавочник Булакулин опять слышит слово «спекуляция» и обиженным тоном твердо заявляет:
— Говорить и рассуждать вам нечего, вы посмотрите в Уфе, как в других бакалейных лавках. Разве мне ради вас обанкротиться, что ли?
В полном восторге бывал обыкновенно лавочник Булакулин, когда его кто-нибудь спрашивал, нет ли спичек. Первый ответ его был самый неутешительный.
— Можете из меня щепы щипать, а спичек не найдете. Не стоит продавать, цена очень высокая. Я сам покупал десяток за сто двадцать рублей.
В амбаре у него спрятаны два ящика еще от того времени, когда коробка стоила копейку.
— Если хотите, я вам могу отпустить, — предлагает дальше кровопийца, — коробку за двенадцать рублей.
— Не хочу, не надо.
Лавочник Булакулин потрясает кулаком:
— Какой неблагодарный народ, харя.
Испуганный уфимский обыватель машинально вынимает из кармана двенадцать рублей, берет коробку спичек и шепчет:
— Простите меня, окаянного, больше не буду дразнить, — и выбегает из бакалейной лавки с убеждением, что случайно спас себе жизнь.
Никогда в жизни мне не было страшно, только один раз. Это было в лавке Булакулина. При воспоминании об этом случае еще сегодня у меня бегают мурашки по телу.
Я пришел в этот страшный день спросить в бакалейной лавке Булакулина, сколько стоит холодная котлета, которую я видел среди сыра и колбасы.
— Двадцать рублей, — сказал Булакулин таким страшным голосом, от которого у меня зашевелились волосы на голове.
В этом было все: и «руки вверх» и удар обухом, топором.
Далее ничего не помню. Лежу в лазарете, и врачи говорят, что у меня воспаление мозга.
…Вчера я спросил санитара, что случилось с лавочником Булакулиным. Говорят, что его за спекуляцию расстреляли и что он упорно молчал и только перед смертью, когда он уже стоял у стенки, спросил себя: «А может быть, я очень дешево продал колбасу? Может быть, спрятав ее, я бы нажил на две тысячи рублей больше?..»
Из полка Иисуса Христа
Март (Златоуст).
Возлюбленные о господе архипастыри, пастыри и все верные чады православной церкви российской вместе с божьей милостью царем всероссийским Александром IV (Колчаком) объявили гонения на язычников-большевиков. Из нашей братии сформирован батальон, к которому прибавили два батальона из татар и башкир. Это полк Иисуса Христа. Когда мы выехали из Челябинска, то купеческая публика на вокзале кричала нам: «Да здравствует капитализм!», «Вперед за православную веру!» Все татары и башкиры в нашем полку строго ответили: «Ура!»
Март (Бирск).
Меня, по милости божьей, назначили полковым адъютантом. Надеюсь, что приведу в порядок свои финансы, разоренные большевиками — гонителями церковнослужителей.
Отделением церкви от государства они лишили нас жалованья, говоря, что мы занимаемся не трудом, а обирательством. Поэтому мы, все священники, и собираемся вокруг Александра IV, богом нам данного, собирателя и строителя новой монархии на святой Руси.
И да поможет ему бог в этом великом деле, снизойдет на народную армию благословение божие.
В городе мы расстреляли несколько дюжин большевиков, с которых сняли сапоги и продали в полковой цейхгауз. Сегодня я высек нескольких солдат, чтобы не забывали, что дисциплина — это страх божий!
Апрель (Уфа).
Наш полк Иисуса Христа устроил еврейский погром. Всякий, кому дорога возобновленная родина и жизнь церковная, кто дорожит святым учением евангельским, кому дороги заповеди Христовы, шел бить евреев. Я сам зарубил шашкой на центральной улице одну старушку.
Да укрепит нас господь на служение правде божией и на славу временного сибирского правительства!
Апрель (Белебей).
В Белебее мы построили ряд виселиц. Да будут виселицы Александра IV истинной школой жизни, источником воды живой, которую господь наш Иисус Христос дал нам в своем евангельском учении.
Май (Уфа).
На фронте торжествует антихрист. Красные прогнали нас из Бугуруслана. Завтра преосвященный епископ Андрей устроит ход по всему городу.
После крестного хода опять будет еврейский погром, так как уфимский гарнизон, бригады уральских горных стрелков нуждаются в обмундировании.
Июнь (Уфа).
Мне кажется, что мы напрасно мобилизуем татар и башкир вокруг забытого алтаря православной церкви.
Наши сдали Мензелинск. Красные гонят нас по Каме. К ним в плен попал один батюшка, служивший у пулемета в 27-м Челябинском полку, и они его, вместо любви христианской, расстреляли. Гонение жесточайшее воздвигнуто красными стрелками на армию царя Колчака. Вчера епископ Андрей в своей проповеди в соборе сказал: «Лучше кровь свою пролить и удостоиться конца мученического, чем допустить сдачу Уфы на поругание красным», а сегодня уже выехал из Уфы.
В особом послании зовет нас последовать за ним, идти на подвиг страданий, в защиту святынь. Наш эшелон отправляется завтра утром, в шесть часов, на Златоуст. Надеюсь, что бог поможет и мы еще успеем расстрелять до утра последнюю партию заключенных в тюрьме красных.
Июль (Челябинск).
Мужайся, Александр IV.
Иди на свою Голгофу. С тобою крест святый, дворянство, купцы, офицеры и помещики. Твое войско, побиваемое красными, переходит на их сторону, но с тобой воинство небесное.
Красные взяли Уфу, Пермь, Кунгур, Красноуфимск, идут на Екатеринбург и подходят к Златоусту. «Оскудеша очи мои в слезах, смутиша сердце мое» (Плач Иеремии, 2 гл., 11 ст.).
Эвакуируем Челябинск.
Июль (Омск).
Господи! Прости наш страх перед большевиками. Мы запуганы красными стрелками. Нас тревожит безвестный конец. Эвакуируем Омск.
Везде в железнодорожных киосках в Восточной Сибири можно встретить империалистические газеты: английские — «Маньчжуриян Дей Нью», «Руссиян Дей Нью», «Азиатик Нью Аженс», и Французские — «Журналь де Пекин», «Журналь де Сибери».
Перед духовными очами всех господ редакторов этих иностранных газет яркой звездой горит только одна точка: Россия — в качестве страны со старым царским строем, с генералами, капиталистами, губернаторами, городовыми, вокруг которых вертятся «союзники».
Что же препятствует осуществлению этих радостных для буржуазии дней?
Русский рабочий и крестьянин, который хватает режиссеров из императорского театра за руки и отбирает у них колчаковскую Сибирь и другие декорации и бутафории черносотенной «Святой Руси».
Поэтому роль всех этих английских, французских и американских газет на политическом рынке Лиги наций очень жалка.
Захудалый журналишко, скажем «Азиатик Нью Аженс», дает на огромную пролетарскую революцию, лает на русского рабочего и крестьянина, который сегодня уже взял винтовку в руки, чтобы двинуться через Омск, Томск, Иркутск на Владивосток. Журналишко предлагает буржуазии вязать большевикам руки по всей Сибири и доставлять их к становому в качестве «царских супротивников».
Все эти английские и французские газеты врут не хуже белогвардейских.
«Журналь де Пекин» сообщает 7 мая сего года, что Петроград занят финнами и что большевики и жители убежали в Москву.
Даже после падения Уфы и разгрома Колчака за Белой и под Златоустом «Руссиян Дей Нью» пишет 26 июня: «Армиями адмирала Колчака водворен полный порядок в центре России».
Все-таки известия о поражении Колчака дошли на Дальний Восток. И вот вдруг эти журналы, полные до тех пор победных гимнов, выкидывают флаг пароходных обществ.
