Фрагмент 69. Авиабилет от черных братьев.
Где-то в ночи, когда дым обживался в легких, когда девушки на подоконнике раскрашенного дома-курильни, дразнясь, показывали синие языки, — в это самое время доблестные негрилы рубились на кочковатом поле за мой билет в Москву. Вероятно, у них были и какие-то свои дополнительные, факультативные черные интересы, но в тайне от самих себя они работали на меня.
Чем больше я вмусоливался в косячок, что с жалостливой любовью наворачивал мне бармен, тем явственнее это ощущал. А для кого им еще играть, этим африканским бездельникам? Собственно, и матч организован ФИФА исключительно для меня. Ну ладно — еще для Кулачова. Прицепом! Ни на какой чемпионат мира Буркина-Фасо и прочая нечисть не попадут, поэтому всех их ждет небытие. Если бы не работа на меня. Только работа на меня делает их бездарное существование осмысленным. Я курю, а в это время они обогащают меня. Они дают мне надежду. И с этой надеждой я засыпаю. И сквозь сон я понимаю, что Софи — распутница. И Кристина — распутница. И Ксения, которой понравился Соломон, тоже.
И лишь футбол мне верен. Он дает новых друзей. И друзья — буркинафасольцы — за четыре с полтиной помогают в беде далекому русскому брату. И дым покрывает поле сражения. И дым уходит. Его уносит ветер. Остается серое утро и мелкий дождик, бьющий мне в лицо. Холодный дождик. И сверху холод, и снизу. Снизу сильнее. Потому что подо мной камень. Плохо спать на камне. Вредно. А я спал. Промерз насквозь. Сунул руки в карманы, чтобы согреть, и не обнаружил там денег. Видимо, пока они были, я покупал косячки и пиво. А когда они закончились, меня выставили из Bulldog. Или девчонки, что сидели на подоконнике, все отобрали. Они могли… Такие могли. Но, с другой стороны, они проявили высший гуманизм — ставочка сохранялась в слегка помятом, но не обезображенном виде.
Изобилия вариантов не намечалось — только пугь в контору. Правда, за ночь улицы успели перестроиться. Пока я спал, произошла полная перепланировка города. Или той его части, где я находился. Я ничего не узнавал вокруг, прохожие шарахались из-за моего бедового вида. Жопа!
Контора возникла ближе к обеду — судя по тому, как я проголодался. Еще минуту назад она, кажется, и не представляла себе, что возникнет в этом месте. Потому что я шел по улице и не замечал ее. А затем столкнулся с нею лоб в лоб. Тут, конечно, подвох. Но я не стал разбираться в подлых замыслах врагов. Не стал смотреть табло результатов. Я сразу сунул листок в окошко. Если проиграл, то мне просто вернут бумажку с вежливой европейской улыбкой, а если выиграл… Никаких если!!
Рука в окошке отсчитала шестьсот семьдесят пять евро.
— А какой счет? — глупо спросил я.
Ответ, впрочем, пропал. Потонул ответ… В крике! Все клеточки моего организма мобилизовались в децибелы. Они звучали, как дудки пьяных фанатов. И мой крик услышали повсюду.
Наверное, Клипа, дернувшись с перепугу, измазался мороженым. Ванечка порвал от неожиданности древний манускрипт. Кулачов промахнулся из ружья, охотясь в лесу рядом с дачей. Даже Софи выронила коктейль на палубу гламурной яхты. В «Нефтюге» на резонанс эха сработала сигнализация, и служба охраны уже оцепила офисный особняк — сейчас на пол кого-нибудь мордой вниз положат. Сириус, пытаясь узнать время окончания войны, взывал к духу императора Нерона и тоже услышал мой вопль, смешавшийся со знойным дуновением ветра из-за Иордана. Вся свита Тита дружно обосралась от этих зловещих звуков, и теперь вообще непонятно, когда римляне осмелятся штурмовать Иерусалим. А старикан Дандоло — тактот просто зачехлил коньки от моего победного клича. Испугался — решил, что это боевые трубы византийцев. И помер…
Одного Думбадзе не зацепила моя радость. Он вел репортаж, был в здоровенных комментаторских наушниках, ничего не слышал и продолжал нести привычную пое…нь.
Но кричал я не потому, что на шестьсот семьдесят пять евро можно купить билет в Москву. Нет! Я кричал потому, что «доехал». «Доезд» — это счастье…
Фрагмент 70. Инквизиторский шпиль.
Суббота. Половина второго. Никого из наших. До начала первого матча ожидать аншлага глупо. За последним столом Хвича читает «Спорт-экспресс». Надеется там найти совет, на кого поставить. Хачики, как дети. Нет, хуже детей… Дети доверяют родным и близким, а эти всем подряд.
Решил сухо поздороваться с Хвичей — сейчас опять начнет теребить, расспрашивать, но он грустно посмотрел на меня, протянул вялую руку и даже «привет» не сказал.
Я попросил на reception в конторе, чтобы вызвали официантку, сел за ближний к экрану столик, о чем пожалел. Перед экраном возились сомнительные личности — от них попахивало потной одеждой. Они конструировали помост, постукивали молотками.
Наверное, готовится лотерея для лохов, шпилящих на автоматах. Дескать, вы проиграли все, но вот вам немножко на счастливый конец вашей никчемной жизни, каковую рекомендуем ненавязчиво прекратить где-нибудь подальше от нашего благополучного заведения, которое вы имели честь обогатить… Поздравляем, вы выиграли ящик отличного шотландского виски «Glen-fiddich». Напейтесь и сгиньте на здоровье!
Подошла официантка, каких обычно изображают на рекламе респектабельных пивных, — в кружевных платьях, кожаных юбках и жилетах. И вдобавок с чепцом на голове. Она средних лет — что удивительно, так как тут старше двадцати пяти я никого, кроме менеджера и хозяина, не встречал. И самое главное — у нее весьма чувствительный размер бюста. Я думал, такие в рекламе подрисовывают на компьютере, а они вот… живые. И не силиконовые, потому что оттянуты вниз. Может, накладные? Точнее, навесные…
— Извините, у нас специальная акция. — Она изъяснялась по-французски. — Кружка нефильтрованного «Астаротского» от заведения за причиненные неудобства смягчит вас?
— Меня уже смягчили ваши… м-м-м… ваши обходительные манеры. От кружки не откажусь. А что здесь намечается?
— Их уже везут — бросила она неопределенную фразу и пошла к барному балкончику с балюстрадой.
Да, видимо, старый добрый «Игровой вертеп» меняет имидж — костюмы старинные, барышни сочные, вежливость и предупредительность… Правда, и публика теперь другая: прибывал простой люд — ремесленники, крестьянские семейства, снарядившиеся в поход из своих дыр с самого утра и надевшие лучшие наряды. Попадались дамы аристократической наружности с прислугой, но дам, по правде говоря, было не много.
Много было мужичья — неказистого, внесословного, вонючего, галдящего, нетрезвого, сквернословящего, бездельничающего мужичья. Мужичье взревело, когда из-за угла букмекерской стойки выехала зарешеченная повозка, из которой раздавались рыкающие, хрюкающие и мяукающие вопли трех женщин. Кто из них на каких звуках специализировался, сразу определить было невозможно. Похоже, каждая в совершенстве овладела арсеналом звуковых эффектов, используя нужный тембр по настроению или в зависимости от специфики момента — то разогревая публику патетическими завываниями, то снимая напряжение утробным бульканьем.
За повозкой с шумными женщинами, обряженными в расхристанные одеяния, следовала карета в металлических клепках. Процессия остановилась, из кареты с достоинством вышли монахи с большими кистями, кнутами и бадьями с водой. Рожи у них были гнусные до невозможности. В их припрятанных под капюшонами глазах я, как опытный эксперт, разглядел жгучие угольки хищного азарта. На сцене появился ведущий мероприятия.
Чернь заполонила практически все пространство — фигуристая официантка еле протолкнулась ко мне с огромной глиняной кружкой пива. Я дозаказал лягушачьи лапки. Не потому, что хотел есть, а просто для того, чтобы она постояла рядом и подождала, пока я выберу. Она подыграла (вот что значит опытная женщина!), наклонившись ко мне якобы для того, чтобы в шуме и гаме расслышать мою просьбу, а на самом деле для того, чтобы свесить свое добро.
Я мялся, экал-мэкал, расспрашивал о вкусовых качествах блюд — короче, делал вид, что выбираю, и сделал заказ в тот момент, когда тянуть дальше уже становилось неприлично.
Букмекерский сектор забит под завязку, так что даже меня иногда стали задевать случайные тычки в спину, а в зале игровых автоматов народ заполонил проходы. Особо любопытные и беззастенчивые забрались на автоматы, и оттуда их не могли согнать даже секьюрити. Впрочем, они не усердствовали — им и самим стало интересно, чем обернется выезд замысловатой процессии.
Глашатай на сцене развернул огромный свиток и начал зычно бросать в уши собравшихся чеканные фразы, умело перекрикивая а-капеллу из зарешеченной повозки. Он имел протяжную бородку, которую противным образом гладил и ласкал. Соединив большой палец с указательным и преобразив ладонь в трубочку, он медленно водил ею вверх-вниз по бородке. Когда он останавливал взгляд на дебоширящих женщинах, то движения убыстрялись. Что-то подобное, как мне показалось, делали и мужики близ подиума — правда, не доставая рук из карманов.
