— От чего?
— От этого русского бизнеса. Ты знаешь, что он нам предложил?
— Нет.
— Любые свежие человеческие органы в течение двадцати четырех часов после заказа. С доставкой.
Изложив эту леденящую душу историю, я замолчал. Моих баек, если их как следует «распушить», Пьеру должно было хватить на увесистый том. Значит, я добросовестно выполнил его просьбу. Теперь можно было сворачивать на тему моих парижских неприятностей. Но сделать это нужно было плавно и ненавязчиво, чтобы все выглядело как естественное продолжение нашей безответственной трепотни. Прежде чем нагружать Пьера своими проблемами, я решил рассказать ему, как и почему я оказался на Западе. Тем более что приятель, размягченный шабли, настроился слушать.
И я продолжил:
– Жуткое это было времечко, скажу я тебе, Пьер. На границах великой империи начались религиозные и национальные войны. Всюду царил хаос. Бандитские разборки с перестрелками стали чем-то обыденным, улицы превратились в барахолки, на каждом перекрестке – бездомные дети, нищие. После перестроечного бума в советском кино тоже произошла катастрофа. Пузыри частных студий полопались, производство остановилось, а на «Мосфильме» павильоны стали сдавать под склады для ящиков с водкой и мешков с чаем. Многим сотрудникам пришлось уволиться из-за отсутствия хоть какой-нибудь работы.
Я подался в «вольные фотографы», то халтурил на Арбате, то снимал по заказу свадьбы и даже похороны. Но душа моя к этому, как ты понимаешь, не лежала.
Однажды на том же Арбате я случайно заметил очень занятную парочку. Голубки сидели в открытом кафе и мурлыкали. Вот они — арбатские Ромео и Джульетта, умилился я. Вставил в свою «зеркалку» телеобъектив и принялся ловить их самые нежные моменты. «Щелк, щелк», — приговаривал я, когда нажимал на спуск. Дома я проявил пленку, сделал отпечатки, полюбовался и забыл об этих снимках. Но как раз в эти дни в мою маленькую мастерскую наведался приятель — журналист и хронический алкоголик. Мы с ним хорошенько выпили, и он остался у меня ночевать. А утром он перепутал дверь ванной с моей лабораторией, где сушились снимки.
Вадик, так его звали, вошел в кухню, где я заваривал кофе, с пачкой отпечатков в руках.
— Твоя работа? — спросил он.
— Моя.
— И куда ты собираешься эти снимки запихнуть?
— В архив.
— Шутишь?
— А что с ними еще делать?
— Ты знаешь, кто это?
— Какие-то школьники…
Тогда Вадик просветил меня. Разглядывая лица «Ромео и Джульетты», он узнал в них несовершеннолетнюю дочку известной певицы и оболтуса-сынка известного музыканта.
— А нам-то какое дело? — спросил я.
— Старик! — продолжил Вадик. — В твоих руках бабки. Знаешь, сколько на этом можно заработать?
— На чем? — Я упорно не понимал своего приятеля.
— Ты «Хромосому» видел?
После отрицательного ответа Вадик просветил меня по части новой русской журналистики. Я-то думал, что народ еще ходит кругами вокруг «Огонька», «Московских новостей» и «Известий» — эти перестроечные издания были тогда на слуху. Но оказалось, что интерес к ним начал падать и публика устремилась к чтению первых российских таблоидов, среди которых самым популярным оказалась «Хромосома» — скандальный еженедельник, выворачивающий наизнанку грязное белье наших так называемых звезд. Тиражи «Хромосомы» зашкаливали за миллионы, а авторские гонорары были там самыми высокими.
В этой самой «Хромосоме» Вадик, изгнанный за пьянку из центральной газеты, нашел свою гавань — пристроился ответственным секретарем. Он предложил мне там сотрудничать.
— Старик, это будет бомба! — восклицал он. — Ты хоть знаешь, с кем сейчас крутит роман эта самая звездная мамаша?
— Понятия не имею.
Эстрадная дива не отличалась особо примерным поведением. За ней тянулся шлейф бесконечных скандалов, связанных с любовными похождениями.
— А я имею! — потер руки Вадик. — Мне вчера принесли информацию…
— Да какая разница с кем?
— Разница большая. Узнаешь — упадешь.
— Ну, тогда не тяни!
Но Вадик сделал драматическую паузу и изобразил барабанную дробь:
— Д-РРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРР!!!
— Говори уже… — не выдержал я.
— С папашей бойфренда своей любимой доченьки!
— Ну и семейка! — опешил я.
— И я о том же! — воскликнул Вадик. — У нас уже есть фотографии этих горе-любовников, а если добавить твои фотки… Такой материал сразу пойдет на обложку! А кроме того, мы посвятим этим двум парочкам по развороту. Текст я напишу убойный, ты в этом можешь не сомневаться! У этого номера будет дополнительный тираж! Мы всех умоем!!!
— Подожди, — попытался сопротивляться я. — Как я буду выглядеть во всей этой истории? Я еще ничего не решил…
— А тебе и решать ничего не надо. Считай, что эти фотки у тебя украл. И приходи за гонораром!
С этими словами Вадик начал демонстративно засовывать фотографии за пазуху своей рубашки.
— А если я запрещу?
— Запрещай! Мы все равно их опубликуем. А ты можешь подать в суд. Что ты выиграешь? Денежную компенсацию за нарушение авторских прав? Получишь через суд мизерную сумму. А мы можем заплатить тебе гонорар в двадцать раз больше!
— Во сколько?
— В двадцать, в тридцать — какая разница! А еще мы можем взять тебя на постоянную работу. Будешь нашим папарацци — свободным охотником за знаменитостями.
— Но это как-то противно — ковыряться в грязном белье.
— Что более противно — приставать к прохожим на Арбате, предлагая им «художественный портрет» за копейки, или же за большие гонорары фланировать из клуба в клуб и снимать наших доморощенных звезд, упавших мордой в салат, задирающих юбки выше головы и тэ де и тэ пэ?
Это были веские аргументы. Но окончательно я поддался на уговоры приятеля из чистой романтики. Тогда моим кумиром был герой известного фильма итальянского киноклассика Микеланджело Антониони «Блоу-ап» — модный фотограф, подрабатывавший репортером светской хроники. Я согласился отдать снимки в «Хромосому». Мои фотки опубликовали вместе с язвительной статейкой Вадика. Это вызвало громкие разборки в звездных семьях, порку несостоявшегося Ромео в Москве и отправку Джульетты в закрытый пансион в Англии. А я в одночасье стал модным папарацци.
– Представляю, сколько еще личных тайн ты узнал… — засмеялся Амель.
– Ты не поверишь, дорогой Пьер, эти тайны были не только личными, но и государственными.
– Как жаль, что ты не можешь их рассекретить.
– Для тебя, дорогой друг, я сделаю исключение. Одну тайну могу раскрыть.
– Ты сильно рискуешь?
– Как сказать. Представители спецслужб подписку о неразглашении с меня не брали, хотя настоятельно советовали помалкивать. Сегодня ради тебя я готов пойти на риск.
– Спасибо. А ты позволишь мне ее записать?
– Чтобы потом опубликовать?
– Если она пригодится для моей книги.
– Еще как пригодится…
– Ты меня заинтриговал. Так можно ее записывать?
– Записывай пока, а насчет публикации посмотрим…
Фигурант агентурного сообщения «Вешалка»
Случился тогда грандиозный международный скандал. А произошло вот что: на ту часть Красной площади, что именуется Васильевским спуском и располагается между Кремлем и храмом Василия Блаженного, сел маленький спортивный самолет, которым управлял гражданин Федеративной Республики Германии Матиас Руст.
Приземление произошло в ясный солнечный день, и было зафиксировано множеством фотоаппаратов и видеокамер. Толпы туристов обступили совершивший посадку самолет. Молодой пилот вылез из кабины и принялся раздавать автографы. Он вел себя как звезда шоу-бизнеса, а на деле был преступником, нарушителем государственной границы. Руст вылетел из Финляндии, не имея ни виз, ни разрешений, незаконно проследовал над нашей территорией и приземлился в Москве. Там его и повязали. Острые на язык москвичи с этого дня стали называть Красную площадь аэропортом «Шереметьево-3».
Воздушный хулиган был препровожден в тюрьму. Началось следствие. Его вели лучшие специалисты. Изучались все возможные мотивы поведения этого странного молодого человека. Из множества версий следователи склонялись к двум следующим: либо это коварная провокация со стороны реакционных сил империализма, либо поступок сумасшедшего. Впоследствии Руст был осужден за нарушение государственной границы СССР и несколько лет провел в советской тюрьме. Однако ни суд, ни освещавшая его мировая пресса так и не сказали ничего внятного о подлинных причинах прилета к нам немецкого любителя острых ощущений.
