Джордж удивился. С этой стороны он никак не ожидал встретить сочувствия своим теперешним взглядам на мир.
— Я и сам сейчас думал, — сказал он, уже не впервые замечая, как не похожа Билли на тех, с кем сталкивала его профессия, — я и сам думал, что это все пошлость. Весь этот шоу-бизнес, эти чертовы премьеры, гулянки после спектакля. Честное слово, бросить хочется!
Билли Дор кивнула.
— Всякий, у кого есть хоть капля здравого смысла, готов это бросить. Я и сама почти готова. Если ты думаешь, что я обручена с искусством, поверь — при первой же возможности беру развод. Да, занятная штука эти театры… Прибивает тебя к ним, и как-то ты застреваешь. Возьмем, к примеру, меня. Самой природой мне предназначено быть этакой тетушкой Полли. Купила бы бумазейный чепец и доила коров. Но нет, приезжаю в огромный город и озаряю жизнь измученных бизнесменов.
— Я и не знал, Билли, что ты так любишь деревню.
— Я? Да больше всего на свете. Я ведь деревенская. Мой отец содержал приют для цветов, я их называла по имени. Он был садовником в Луизиане. Когда я встречаю розу, я здороваюсь с ней и говорю: «Здравствуй, Розита, как поживаешь? Как Джо, и Джек, и Джимми, и прочие там, дома?» Знаешь, что я делала первые дни в Лондоне? Бродила вокруг Ковент-Гардена и принюхивалась. Мальчишки, которые крутятся с цветами, вечно на меня натыкались.
— Вот куда надо было пойти вчера вечером.
— Да уж, конечно. Слушай, Джордж, ты заметил эту жуткую ошибку природы, с которой явилась Бэби Синклер? Заметил, заметил, он занимал куда больше места, чем положено человеку. Некий Спенсер Грей.
Джордж вспомнил, что его представили толстяку примерно его возраста, который откликался на это имя.
— Стыд и страм, — сказала Билли. — Бэби еще совсем дитя, это ее первый спектакль. Я случайно знаю, что в Нью-Йорке очень симпатичный парень сходит по ней с ума, хочет жениться. А этот шар, я уверена, играет нечисто. С неделю назад он принюхивался ко мне, но я не так проста. Наверно, считает, что с Бэби легче. С ней говорить бесполезно, она в полном восторге. Вот еще это плохо на сцене: становишься такой дурой! Ну, ладно. Интересно, сколько же времени требуется нашему толстяку, чтобы достать мою почту? Эгей, где вы там?
Появился Мак с письмами.
— Виноват, мисс. Недоглядел, поставил вас на букву «Т».
— Все хорошо, что хорошо кончается. «Поставь меня на букву „Т“. Хорошее начало для песни, Джордж. Не обращайте на меня внимания, я копаюсь в почте. Могу поспорить, половина — записочки от поклонников. Вчера, между первым и вторым актами, я получила целых три. Никак не пойму, почему мещане и знать считают меня доступной только из-за того, что у меня золотистые волосы, причем — совершенно настоящие, и я честно зарабатываю фальшивым пением!
Мак вальяжно подпер стену здания и возобновил разговор.
— Вы, наверное, радуетесь, сэр?
Джордж подумал. Да, с тех пор, как пришла Билли Дор, ему получше, но все равно он еще не в своей тарелке.
— Должен, вроде бы, но не радуюсь.
— А! Устали значит. По-французски -блязе. Избаловались, вот я что скажу. В Америке тоже хвалили?
— Да. Она больше года шла в Нью-Йорке, а теперь еще в трех других местах.
— Я и говорю. Вы и забурели. Объелись успехом, как говорится. — Голова у Мака закачалась, как луна душной летней ночью. — Вы неженатый, а?
К этому моменту Билли Дор завершила просмотр корреспонденции, смяла письма в большой комок и отдала его Маку.
— Почитайте на досуге, Мак. Если придет в голову, что вы — не Спиноза, пробегитесь по ним взором и утешьтесь, умных людей мало. Что вы такое говорили — женат, неженат?
— Мы тут с мистером Бивеном беседуем, что он избаловался.
— Избаловался ты, Джордж?
— Мак так считает.
— А почему, мисс? — риторически вопросил Мак.
— Это вопрос не ко мне, — сказала Билли. — Я тут ни при чем.
— А потому, что неженат. Вы ж неженаты, так или не так?
— Я ничего не говорил, но это так.
— Вот видите! Много чего можно делать, а все равно устанешь, если никто тебя не похлопает по спине. Да я и сам, когда жил один… Бывало, случится поставить наверняка, кое-что и цапнуть, а все ни к чему. Зато вот теперь, если кто из этих, что сюда ходят, подкинет мне верняк, выиграю малость, так принесу домой и вывалю на стол, чтобы она хоть как обрадовалась.
— А если проиграете?
— Тогда ей не говорю, — просто ответил Мак.
— Да, Мак, вы овладели секретом счастья.
— Какой там секрет, сэр! Просто надо найти подходящую жену, и чтоб был дом, чтоб было куда прийти.
— Ну, Мак, — сказала Билли восхищенно, — вы прямо как песню поете, как романс, только что без цветов и без луны. И ведь совершенно правы; мне тоже подавай простую, семейную, домашнюю жизнь. Если бы я нашла подходящего человека, который не знал бы меня тут, в этой дребедени, я бы немедленно пошла к алтарю под музыку Мендельсона. Уходишь, Джордж? Не забудь, в три тридцать репетиция.
— Пойду куплю вечерние газеты, отправлю пару телеграмм. Пока.
— Увидимся у Филиппи.
Мак провожал глазами удаляющуюся спину, пока Джордж не скрылся за углом.
— Хороший человек, приятный, — сказал он. — Жаль, что у него такая мерехлюндия. Это все от ихнего искуйства, я так думаю.
Мисс Дор нырнула в свой ридикюль, достала пуховку и стала припудривать носик.
— Композиторы — они все чокнутые, Мак. Я играла в одной постановке, так режиссер пенял композитору, что в партитуре нет ни одного мелодичного номера. Тот соглашался, но возражал, что самое главное в его музыке — это ее аромат. Они все такие. Видимо, джаз вредно действует на мозги. Впрочем, Джордж в полном порядке.
— А вы давно его знаете, мисс?
— Лет пять. Я была машинисткой в издательстве, там печатали его песни. Да, вот еще что — успех не вскружил ему голову. Он зарабатывает такие деньги, Мак, что это даже грешно. Носит тысячедолларовые бумажки вместо белья, зимой и летом. Но все тот же Джордж, как тогда, когда он ошивался на Бродвее, надеясь всунуть пару номеров в какое-нибудь старое шоу. Нет-нет, запишите в дневнике, Мак, отметьте на манжете: Джордж Бивен — парень что надо. Козырный туз.
Джордж, которому этот панегирик мог бы согреть душу, брел между тем по Шафтсбери-авеню, еще сильнее печалясь. Солнце временно скрылось, и норд-ост сновал вокруг него, как игривый щенок, шлепая его холодной лапой, утыкаясь ледяным носом в лодыжки, отпрыгивая, наскакивая, словом — ведя себя так, как свойственно всем норд-остам, когда им случится подкараулить жертву, вышедшую из дома без плаща. Джорджу было совершенно очевидно, что солнце и ветер — двое жуликов, работающих на пару. Солнце заманило его щедрыми обещаниями, притворной благорасположенностью — и доставило прямо в руки ветру, который обшаривал его с проворностью и тщательностью карманника. Он ускорил шаги, и ему подумалось: неужели он настолько впал в маразм, что у него разлилась желчь?
Он тут же отбросил эту мерзкую мысль, но все-таки, все-таки должно же быть какое-то объяснение его депрессии. Мак совершенно прав — у него есть все, что только нужно для счастья. При всей его популярности в Америке, он впервые появился в Лондоне и, несомненно, снискал огромный успех; однако не испытывал никакой радости.
Он дошел до Пиккадилли и свернул к западу. И вдруг, как раз напротив входа в клуб «Туда-сюда», его осенило, пелена спала с его глаз, он все понял: депрессия — от скуки, скука — от одиночества. Мак, человек солидных мыслей, и в этом прав. Решение всех проблем в том, чтобы найти подходящую девушку и основать дом, куда можно вернуться вечером. Он даже удивился, что до сих пор искал где-то еще объяснения своей хандре. Это тем более непостижимо, что добрых восемьдесят процентов всех стихов, которые он использовал в мюзиклах, содержало, пусть на заднем плане, именно эту мысль.
Джордж совсем размечтался, можно сказать — рассиропился, словно остался один в каком-то столпотворении счастливых пар. Такси, набитые счастливыми парами, сновали туда и сюда. Проходящие автобусы кряхтели под тяжестью парочек. Даже полицейский на той стороне улицы осклабился на порхнувшую мимо продавщицу, и она улыбнулась в ответ. Единственная во всем Лондоне особа женского пола, не имеющая явно выраженного довеска, — вон та девушка в коричневом, неспешной походкой приближающаяся к нему по тротуару и оглядывающаяся с таким видом, словно она находит Пиккадилли новым и вдохновляющим зрелищем.
Насколько Джордж мог разглядеть, это была в высшей степени хорошенькая девушка, маленькая и изящная, с гордой посадкой чуть склоненной головы и упругой походкой. Если говорить прямо, это была в точности такая девушка, какую он мог бы любить со всей накопившейся преданностью старого двадцатисемилетнего хрыча, не разбазарившего ни грана свой натуры в каких-нибудь дурацких флиртах. Он начинал уже плести кружева романтической истории, где она играла главную роль, но холодный разум тут же взял свое. В тот самый миг, когда он приостановился, наблюдая, как она пробирается сквозь толпу, норд-ост процарапал ледяным когтем вдоль позвоночника, и это леденящее прикосновение отрезвило его. Сейчас окажется, с горечью подумал он, что она спешит на свидание с каким-нибудь гадом. Кроме того, нет никаких шансов познакомиться с ней. Нельзя же, в самом деле, просто подойти на улице к незнакомой девушке и сказать, что тебе одиноко. То есть, можно, конечно, но кончится это только одним — полицейским участком. Тоска, еще минуту назад казавшаяся беспредельной, как-то усилилась. Он слишком поздно родился. Нет, какая докука, эти приличия нашей цивилизации! В старые добрые времена все было иначе.
