Палыч шёл от вертолета к БТРу. Поднял глаза, увидел, что навстречу ему, скользя по грязи, бежит Тимоха, прижимая к груди пакет.
– Товарищ капитан, нога, ногу забыли!
Ё-моё… Палыч вырвал у солдата пакет, бросился к вертолету. «Восьмёрка» уже закрыла боковую дверь, готовясь к взлёту.
– Стойте, стойте, черти!! – кричал капитан. – Ногу заберите!
Дважды его сбивало воздушным потоком, Палыч падал и снова бежал. Наконец, вертолёт оторвался, и, заложив с места крутой вираж, полез в светлеющее небо.
07:05, 05 марта 2001.
Палыч сидел, прислонившись к колесу БТРа, злые слёзы текли по лицу. Дикое напряжение крайних суток отпускало, выходило нервной электрической дрожью. Капитан вдруг обозлился на себя, встал, размазал копоть рукавом. Подошёл доктор, принёс в железной кружке граммов сто спирта. Палыч молча проглотил, запивать не стал.
– Доктор, а ногу-то не забрали. Не успел я отдать. Теперь всё, не сохраним? Может, с колонной центроподвоза отправить?
– Не, Палыч, теперь всё. И так-то шансов мало было.
– Эх, баран я, надо было её сразу у Тимохи забрать!
– Разверни, давай хоть посмотрим состояние, – предложил Док.
Разрезали верхний пакет, вытряхнули снег. Внутренний пакет оказался неестественно маленьким и мягким. Развернули, высыпали… Кусок ступни с пальцами, пятка, куча разрозненных лоскутов плоти и отломков кости, самый большой величиной с ладонь.
– Тимоха! Что это за херня, воин!
– Нога, товарищ капитан…– Испуганный Тимоха таращил из люка заспанные глаза, – я в «Урале» окошки позавешивал и всю ночь собирал с фонариком. Всё собрал, до последней крошки… Не пришьют?
Палыч молча, на автомате сгрёб ногу обратно в пакет, бережно положил в БТР.
– Нормально все. Заводи давай и вставай в замыкание. Мабута[12] уже до нас блоки[13] выставила, двинемся сейчас.
07:45, 05 марта 2001.
– Палыч– Омичу.
– Связь.
– Готов?
– Да.
– Три пятерки.
– Понял.
Колонна пошла…
Эпилог
Клюков выжил. Из Ханкалы его перевели в Ростов, потом в Москву, в госпиталь Бурденко. Солдату пришлось, помимо оторванной правой ноги, ампутировать левую ниже колена и правую же руку выше локтя. Заштопали лёгкое, удалили селезёнку и ещё Бог знает сколько всего. Клюков на удивление стойко переносил тяжелейшие операции, держался и даже пытался шутить. Когда же его, наконец, перевели в палату и разрешили посещение родными, боец сломался под их сочувственными взглядами и похоронным нытьём. Он причитал и капризничал, как маленький, размазывал по лицу сопли и слезы, ревел сутки напролёт. Бился в истерике, швырялся посудой и ничего не ел. После дикой дозы успокоительного впадал в жар, липкий бред, всё стонал, грозил какому-то Палычу, обещал найти его и убить за то, что не дал ему, Клюкову, умереть, заставил жить обрубленным кастратом с привязанной до конца дней к культе бутылочкой…
Как-то, месяца через полтора уставшая, перепуганная мать бочком протиснулась в палату. Клюков лежал и, безучастно уставившись в потолок, изучал трещины в побелке.
– Опять ничего не ел… Осунулся-то как, сынок, кожа да кости, прям светишься весь. Тебя лекарствами пичкают, кушать надо…
За окном шумела буйная молодая листва, верещали птахи. Четвёртый этаж. Сегодня ночью он сделает это, лишь бы окно не закрыли. Любой ценой, на руке и зубах, перелезет через дужку кровати на подоконник, совершит свой последний в жизни прыжок. Не крайний, как говорят в ВДВ, а именно последний.
– Письмо тебе, сынок… Из части, что ли. Москва-400, капитану Путилову. Прочитать тебе? Клюков заморгал, оторвал глаза от гипнотической трещины в потолке.
– Дай сюда… Сам я.
С трудом разорвал конверт, вытащил исписанный с одной стороны листок.
Солдат читал письмо и менялся на глазах. Обрисовались скулы, появился блеск в глазах. Он живо пробегал глазами строчки, уже не в первый раз перечитывая написанное. Наконец опустил листок на грудь, вытянулся, подобрался. Казалось, он сейчас стоит в строю, только почему-то лёжа. В глазах – деловая озабоченность, на впалых щёках– впервые румянец. Вошла старая докторша, осеклась на полуслове, оторопело уставилась на пациента.
Клюков расправил на груди тельняшку, перевёл на мать повеселевший взгляд.
– Мам, принеси воды тёплой, бритву, щётку зубную. Я тебе сейчас адресок черкану, сходишь в Союз ветеранов. Скажешь, капитана Путилова солдат, пусть помогут чем смогут. И книжек принеси – в институт восстанавливаться надо. Скоро командир приедет…
Будем жить!
P.S. Как мать ни просила, письма ей Клюков так и не показал. Сын часто его перечитывал и хранил как величайшую драгоценность. Она ревновала и не могла понять, какие такие неведомые слова смог найти командир, и почему их не подсказало ей материнское сердце. Матери однажды удалось случайно разглядеть только первую строчку. Письмо начиналось словами:
«Клюков, обезьяна…»
Мореход Пельмени по-походному
Случилось это в Чечне. Наш блок-пост управления роты обустроился уже по полному. Стараниями л/с и под чутким присмотром командира роты на блок-посту был отрыт полномасштабный взводный опорный пункт с ходами сообщений, тройными перекрытиями, огневыми точками, средствами борьбы с танками и даже собственной зенитной точкой в виде пулемёта НСВ на поворотном станке. Из украшательств наличествовали: кухня (ПАК-200,[14] зарытый в землю по самую крышу), столовая-беседка, плац с флагштоком (для красоты оттрассированый по периметру артиллерийскими гильзами), баня с каменкой и микробассейном из РДВ-5000.[15] Венцом творения было сооружение в центре опорного пункта, соединённое с круговой траншеей семью радиальными ходами, крыша сооружения была выполнена из трёхнакатного бревенчатого перекрытия, а само творения хищно смотрело на все стороны света узкими глазками бойниц. По всем видам – командный пункт. Вот и в стенах ниши, обшитые деревом, для боеукладки, столик откидной есть… только дырка в деревянном полу смущает! Правильно!!! Это был туалет. На него проверяющие возили командиров подразделений показывать, как надо оборудовать блок-пост. В целом только ствол НСВ, флагшток и башни БМП, торчащие над выжженной землёй подножия Терского хребта, выдавали в этом кусочке земли военный объект. Вся остальная жизнь проходила под землёй.
Вы спросите, зачем столько труда было вбито в этот кусочек каменистого грунта? Да любой командир вам ответит. Чтобы было чем заняться. Иначе начинаются всякие вытачивания букв на дембельский альбом из гильз НСВ со срабатыванием пули МДЗ и отрыванием пальцев на руках. Как говорил один из наших замполитов: «Если бездельничающий солдат найдёт отвёртку, он запрётся в укромном уголке, открутит винт на жопе, а голова отвалится».
Поэтому, когда в один из длинных жарких дней на утреннем построении л/с для подъёма флага командир понял, что в голову ему ничего не идёт, он объявил выходной день и помывку. Состав нахмурился. Было в этом что-то угрожающее. Счастья много не бывает, это вам любой солдат скажет. А когда на лице командира появилась хитрющая лыба, все поняли, какими мудрыми они стали за эти полгода. Перед строем было объявлено, что сегодня всем блоком будем готовить пельмени.
Тут командир проявил недюжую мудрость. Во-первых, корова, пытавшаяся почесать голову об МОНку,[16] долго в погребе не пролежит. Во-вторых, будет ликвидирован небольшой запас муки, являющейся страшным дефицитом в Чечне и поэтому легко меняющимся на огромные количества спиртного. Ну, и опять же, л/с при деле.
И дело «закипело». Для начала, закипели мозги повара. Казах Тлегенов был в принципе неплохим поваром, но в ресторане, где он работал до армии. Тут же всё по-другому. Мясорубки нет, специй нет (кроме листа лаврового). Проблему с мясорубкой решил командир с зампотехом. Двадцать штук заточенных до бритвенной остроты половинок полотен по металлу – и дело пошло. Мясо просто решили в фарш порубить. Дальше – проще. Отрядили весь народ на сбор дикого чеснока. Нет, это не черемша. Лист жёсткий, как у нормального чеснока, а вместо головки небольшое белое с красным мягкое утолщение. И очень тонкий. Но мы и не торопились. За делом народ увлёкся, пошли воспоминания о доме, разговоры. Потом была лепка. Вот тут и показал народ, кто чего стоит. У кого маленькие «жениховские», а у кого чуть ли не манты. Даже те, кто никогда в жизни не лепил пельменей, и то приложили максимум усилий. В протопленной заранее баньке народ начал мыться небольшими партиями. В это время Тлегенов уже начинал колдовать на кухне. Помытые и уставшие, все расселись за столом. Только бойцы и не заметили, что это был уже не обед, а очень поздний ужин. День прошёл как-то незаметно, никто даже есть в обед не попросил, а часовые, меняясь с постов, с удовольствием убегали на сбор чеснока или лепку.
