ателье и говорит:
— Завтра состоится районное совещание работников сферы обслуживания. Придется тебе, Степанов, выступить, так сказать, поделиться своим опытом. Ателье наше план перевыполняет, а ты у нас лучший мастер.
— Помилуйте, Петр Иванович, — говорю, — я же раньше никогда не выступал, а тут сразу на районном совещании!
— Ничего, ничего, Степанов. Надо!
И вот сижу я на этом совещании рядом с директором, а самого трясет, как в лихорадке. Никак не могу уловить, о чем выступающие говорят.
Вдруг директор меня в бок толкает.
— Иди, — говорит, — твою фамилию назвали.
Встал я и от волнения в другую сторону от трибуны направился. Тут кто-то меня развернул и подтолкнул к сцене. Иду, а ноги, как ватные — никак не слушаются. Кое-как добрался до трибуны, достал из кармана приготовленную месткомом речь и, не глядя в зал, начал читать.
Не прочитал и двадцати слов, как во рту у меня все пересохло, а язык начал угрожающе расти в объеме «Ну, — думаю, — пропал, опозорился… Схватил стакан с водой, чтобы рот, значит, смочить. А стакан, как назло, кто-то налил до самых краев. Вода и полилась на листочки, на которых речь была написана. Вижу, поплыли буквы и слова, не разобрать, что и насколько процентов мы выполняем…
Стал я стряхивать с листков воду, задел стакан. Грохнулся он на пол, брызги до первого ряда полетели.
В зале раздался смех. А я стою и холодным потом обливаюсь. Вдруг замечаю, смеются весело, без зла. Видно, обрадовались, что я дремоту с них согнал от скучных выступлений. Стало и мне смешно, хохочу вместе со всеми. И такое на меня облегчение нашло, что язык мой сразу принял нормальные размеры.
Когда в зале поутихли, засунул я в карман подмоченную речь и уже своими словами говорю:
— Одеть красиво человека, товарищи, дело не простое, особенно если этот человек — женщина. А как мы одеваем наших дорогих спутниц жизни? В основном в метраж, в количество одеваем. По метражу наше ателье из года в год план перевыполняет. А что толку? Возьмите нашу книгу жалоб. Она по объему больше, чем полное собрание сочинений Льва Толстого. Я как-то прикинул, что если из нее вырвать все листы, то из них можно было бы сшить 80 мини-юбок. А почему? Потому что в нашем ателье в почете не мода и качество, а только количество. Вот и получается, что вместо радости — печаль нашим дорогим женщинам приносим. А так вообще план мы выполняем, на хорошем счету в районе числимся.
Закончил я говорить и пошел на свое место, а в зале от аплодисментов стены дрожат. Словно это не я перед ними выступал, а какой-нибудь народный артист республики.
Только наш директор почему-то не хлопал. Но это дело уж его. Речь — она как музыка. Ее каждый по своему воспринимает.
МОДА
Мода, как известно, понятие широкое. Она бывает не только на штаны, как вульгарно представляют ее себе некоторые, но и на прически, мебель, стихи и даже на направления в искусстве. Поэтому-то она и приносит человеку столько радостных и горестных минут. Если, скажем, архитекторы создают светлые красивые здания, а не безликие дома, то это, безусловно, для человечества радостные минуты. Если же, к примеру, мебельная фабрика годами выпускает однотипную с непонятной расцветкой мебель, то здесь уже, извините, не до радости.
Но особенно много горя и радости приносит людям самая древняя мода — мода на одежду. Она, говорят, берет свое начало со времен Адама и Евы, Уже тогда наши предки пытались разнообразить свою одежду, используя различные варианты из фиговых листьев. В этих же целях их потомки стали применять вначале шкуры зверей, а затем и куски материи.
С первым разделением труда в обществе появились и первые законодатели мод тех времен — портные. Делали они это кустарно, в одиночку, а потому и люди, в противоположность современности, ходили в разнообразных одеждах, что, надо полагать, нравилось не всем.
С появлением на свет божий всевозможных ателье и домов моделей человечество вздохнуло свободней. Правда, вздохнули не все. Дело в том, что в каждом человеке где-то глубоко сидит этакий дух новаторства. Рекомендуют, например, модельеры на какой-то сезон зауженные брюки. Часть человечества (я имею в виду наиболее молодую часть) берет в руки ножницы и зауживает эти брюки так, что без посторонней помощи их одеть просто невозможно. То же самое делается и с юбками «мини».
Все это вызывает у людей бесконечные споры. И человечество, по восприятию моды, разделилось на три лагеря: новаторов, консерваторов и умеренных.
Новаторы не только быстро подхватывают любую моду, но сразу же начинают изобретать способ, как довести ее до абсурда. Консерваторы ничего не подхватывают, а наоборот — все новое, будь то хорошее или плохое, принимают в штыки.
Самый большой лагерь составляют умеренные. Они не защищают старое и не хвалят взахлеб все новое, а потому чувствуют себя несколько спокойнее остальных.
Произошло разделение и в нашей семье, но только не на три, а на два лагеря. Жена и дочь составили лагерь новаторов, а я закрепился в лагере умеренных. Наш шестилетний сын принципиально ни к какому лагерю не примкнул, поскольку ни старые, ни новые моды не предусматривают рваных рубашек и штанов, а тем более царапин и «фонарей» под глазами.
Как видите, силы оказались неравными, и кто в наших спорах чаще терпел поражения, для вас уже не тайна.
Я, как умеренный, не против юбок «мини» вообще, но против, чтобы они были слишком «мини» и чтобы их носили поголовно все.
Когда такую юбку, скажем, надевает моя восемнадцатилетняя дочь, я считаю, что это выглядит модно. Но когда в «мини» влезает жена, то это, простите, уже не мода, а как бы это поделикатнее выразиться… То же самое и в отношении брюк. Брюки, как вам известно, всегда считались принадлежностью мужского туалета. Поэтому мне не совсем ясно, почему в одно время их вдруг начали носить поголовно все женщины. Я понимаю, на работе, на улице, на пляже в брюках очень удобно, но когда в них проникают в храм искусства — театр, это у меня вызывает
