— Это он меня заставил! — сказал Ваши с беспощадной радостью шестнадцатилетнего подростка, когда тот видит кого-то, на чьи плечи можно переложить всю ответственность. — Это тот тип, который затащил меня туда.
— О чем ты говоришь, Вашингтон?
— О том самом. Это он меня втянул.
— Ты имеешь в виду это… это… — Миссис Макколл содрогнулась. — Ты говоришь про состязание в поедании пирожков?
— А то о чем же!
— Это правда? — Миссис Макколл придавила Арчи каменным взглядом. — Так это вы втянули моего бедного мальчика в этот… эту…
— Да. Абсолютно. Знаете, один мой близкий друг, у него табачный магазинчик на Шестой авеню, вляпался в порядочную лужу. Он выставил своего типчика против чемпиона, а типчик после вашей лекции дал обет свято воздерживаться от пирожков. Такой удар для моего друга, знаете ли! И тут я подумал, что наш дружок легко решит эту проблему, и поговорил с ним. И одно я вам поведаю, — сказал Арчи, отдавая должное великому дарованию, — не знаю вместимости исходного типчика, но поставлю что угодно, до вашего сына ему далеко. Надо увидеть вашего сына в деле! Абсолютно! Вы должны гордиться им! — Он дружески обернулся к Ваши: — Только подумать, что мы снова встретились таким вот образом! Никак не ожидал найти тебя тут! И черт подери, просто замечательно, как бодро ты выглядишь после вчерашнего. Мне представлялось, что ты будешь стенать на ложе страданий и все такое прочее.
На заднем плане раздалось странное побулькивание. Словно кто-то разводил пары. И как ни странно, так оно и было, а разводил пары мистер Линдсей Макколл.
В первую секунду признания Ваши всего лишь оглушили мистера Макколла. И способность мыслить вернулась к нему только с появлением Арчи. Но после этого появления он начал мыслить с молниеносной быстротой и очень глубоко.
Много лет мистер Макколл пребывал в состоянии подавленного восстания. Он тлел, но не решался заполыхать жарким пламенем. Однако поразительный взбрык Ваши, его товарища по мукам, подействовал на него как динамит. В его глазах появился странный блеск, блеск бесповоротной решимости. Он тяжело задышал:
— Ваши!
Его голос утратил робкую виноватость, он зазвучал уверенно и властно.
— Что, пап?
— Сколько пирожков ты съел вчера?
Ваши обдумал вопрос.
— В меру.
— Сколько? Двадцать?
— Да нет, побольше. В меру!
— И чувствуешь себя неплохо?
— Очень даже хорошо.
Мистер Макколл сбросил очки. Мгновение он свирепо оглядывал стол. Его взгляд засек хлеб «Здоровье», кофейник с имитацией кофе, овсянку, ореховое масло. Затем он стремительным движением ухватил скатерть, яростно дернул ее, и все, что стояло на ней, со звоном и дребезжанием покатилось по полу.
— Линдсей!
Мистер Макколл встретил взгляд жены со спокойной решимостью. Было ясно, что в недрах души мистера Макколла что-то произошло.
— Кора, — сказал он категорично, — я принял решение. Я слишком долго позволял тебе командовать нашей семьей. И теперь намерен взять дело в свои руки. Во-первых, с меня хватит твоего идиотского рационального питания. Посмотри на Ваши! Вчера этот мальчик съел что-то между двумя центнерами и тонной пирожков, и они пошли ему только на пользу! И какую! У меня нет желания ранить твои чувства, Кора, но мы с Вашингтоном испили нашу последнюю чашу антикофеина! Если ты и дальше намерена продолжать, поступай как хочешь. Но мы с Ваши покончили с этой ерундой.
Властным взглядом он заставил жену промолчать и обернулся к Арчи:
— И еще одно. Я с самого начала был против иска, но я позволил себя уговорить. А теперь я поступлю по-своему. Мистер Моффам, я рад, что вы заглянули к нам. И сделаю именно то, чего вы хотите. Проводите меня сейчас к Дэну Брустеру, мы покончим с этой чушью и пожмем друг другу руки.
— Ты с ума сошел, Линдсей?
Это был последний залп Коры Бейтс Макколл. Мистер Макколл пропустил его мимо ушей. Он тряс руку Арчи.
— Вы, мистер Моффам, — сказал он, — такой разумный молодой человек, каких я еще не встречал.
Арчи скромно зарделся.
— Жутко мило с вашей стороны, старый стручок, — сказал он. — А не могли бы вы сказать то же моему милому старому тестю? Для него это будет большая новость!
Позднее Арчи Моффам всегда с некоторой гордостью вспоминал о своем соприкосновении со сногсшибательно популярной балладой «Мамины колени». Как известно, «Мамины колени» пронеслись по миру, подобно чуме. Шотландские старейшины напевали ее по дороге в церковь, у большевиков она стала бестселлером, в джунглях Борнео каннибалы ворковали ее своим отпрыскам. В одних только Соединенных Штатах было продано три миллиона экземпляров. Для человека, не совершившего в своей жизни ничего особо выдающегося, не так уж мало быть в определенном смысле сотворцом подобной песни. И хотя выпадали моменты, когда Арчи испытывал эмоции, охватывающие человека, проковырявшего дыру в плотине какого-нибудь из самых больших водохранилищ, он тем не менее никогда не жалел о своем участии в запуске этого смерча.
Теперь просто невозможно себе представить, что было время, когда хотя бы один человек в мире не слышал «Маминых колен». Тем не менее Арчи получил ее абсолютно свежей, когда несколько недель спустя после эпизода с Ваши сидел у себя в номере в отеле «Космополис», цементируя сигаретами и приятной беседой возобновленную дружбу с Уилсоном Хаймаком, которого впервые увидел в окрестностях Армантьера в дни войны.
— И чем ты теперь занимаешься? — осведомился Уилсон Хаймак.
— Я? — сказал Арчи. — Ну, собственно говоря, в моей деятельности в настоящий момент наблюдается то, что ты мог бы назвать затишьем. Однако мой милый старый тесть усердно созидает новый отель чуть поодаль отсюда, и вроде бы намечено, что я стану его управляющим, когда он будет закончен. Судя по тому, что я наблюдаю тут, работенка эта — не бей лежачего, и, думается, я сумею себя показать. А чем ты заполняешь долгие часы?
— Сижу в конторе дядюшки, черт бы ее побрал!
— Начинаешь с самого низа, чтобы досконально изучить дело и все такое прочее? Без сомнения, благородная цель, но, должен сказать, мне она была бы против шерстки.
— Для меня она хуже кости в горле, — сказал Уилсон Хаймак. — Я хочу стать композитором.
— Композитором, э?
Арчи почувствовал, что мог бы и сам догадаться. У типчика был явно артистический вид. Галстук-бабочка и все такое прочее. Брюки пузырились на коленях, а волосы, которые в военную эпоху его карьеры были сострижены до корней, теперь ниспадали ему на уши в пышном беспорядке.
— Кстати, не хочешь послушать самое лучшее, что я создал?
— Более чем, — ответил Арчи вежливо. — Валяй, старая птичка!
— Я написал и текст, а не только мелодию, — пояснил Уилсон Хаймак, уже сев за рояль. — Лучше названия ты еще не слышал: Лалапуза, одно слово! Она называется «Путь далек назад до маминых колен». Ну как? В точку, э?
Арчи с сомнением выпустил колечко дыма.
— Может быть, чуточку избито?
— Избито? То есть как избито? Для песни о мамочке всегда есть место.
— А, так она о мамочке? — Лицо Арчи прояснилось. — А я подумал, что это хит о коротких юбках. Ну конечно! Большая разница. И я не вижу причин, почему ей не быть спелой, сочной и с горчичкой. Ну валяй!
Уилсон Хаймак откинул с глаз столько волос, сколько уместилось в одной руке, прокашлялся, мечтательно посмотрел поверх рояля на фотографию тестя Арчи, мистера Дэниела Брустера, сыграл вступление и запел слабеньким высоким композиторским голосом. Все композиторы поют абсолютно одинаково, причем так, что надо услышать, чтобы поверить.
По вечернему Бродвею юноша бродить устал,
И не мог купить он ужин, все он деньги промотал.
— Не повезло! — сочувственно заметил Арчи.
Вспомнил он свою деревню, детских лет своих забавы,
Где жилось ему беспечно, где просты и чисты нравы
— Правильный дух! — одобрил Арчи. — Мне этот типус начинает нравиться!
— Не перебивай!
— Ладненько! Слишком увлекся и все такое прочее.
А кругом бездушный город, все соблазны городские.
Испустил тяжелый вздох он и сказал слова такие:
Путь далек до маминых колен,
Маминых колен,
Маминых колен.
Путь далек до маминых колен,
Возле них я с мишкою играл,
Погремушкою гремел и лепетал.
Ведь ничто не перевесит
Детство милое в Теннесси!
Путь далек назад, но начать его я рад!
Возвращаюсь я назад!
И поверьте, навсегда!
Возвращаюсь я назад!
(Я хочу туда!)
Возвращаюсь я на девять-пять
В старый милый домик мой опять,
Возвращаюсь днем осенним,
Возвращаюсь к маминым коле-е-е-еням!
