Неизвестно, как закончил бы Драч свое рассуждение. Его прервал зычный бас со станции:
— Эй, на поезде, путя собраны! Выходи, кто хочет, на прощальную молитву!
Несколько озадаченные Зубров, Драч и Поль пошли по вагонам к тепловозу. Рельсы были уже на месте. Поперек полотна была натянута розовая лента. По обе стороны дороги стояли провожающие: в шинелях, с автоматами, без шапок. Рожи у всех были чинные. На кузов стоявшего у обочины грузовика взобрался здоровенный мужик в мешковине. Могучим голосом, нараспев, он затянул:
— Покарай, Господи, большевиков, коммунистов, комиссаров, стукачей, ментов и фрайеров, им сочувствующих. Перевешай, Господи, и покарай, в бесконечном Твоем милосердии!
Под это напутствие поезд тронулся. Все молчали. Только неугомонный Поль потребовал немедленного объяснения слова «фрайер».
Новость распространилась по посольству со скоростью степного пожара. И все-таки Вилли, как ни торопился к своей установке, успел захватить только самый конец заявления ТАСС:
«…четыре транспортных самолета израильских военно-воздушных сил вероломно вторглись в советское воздушное пространство и, незаконно приземлившись в районе Жмеринки, похитили около двух сотен советских граждан еврейской национальности якобы в целях эвакуации их из осажденного погромщиками города. ТАСС уполномочен заявить, что советский народ, глубоко возмущенный наглой агрессией сионистов, не намерен терпеть попрания своего суверенитета. Вылазка оголтелой израильской военщины не останется без ответа. Вся наша страна вместе с прогрессивной мировой общественностью требует безоговорочного возвращения на родину граждан, силой угнанных в рабство сионистскими головорезами, и возмещения убытков, причиненных нашей стране этим бандитским налетом».
Все в посольстве оживленно обсуждали это известие, пытаясь угадать: что же все-таки предпримет Кремль, если Израиль советских евреев не вернет. Но отчет писать все-таки должен был Вилли, что он и исполнил с присущей ему непринужденностью. Уже вечером он для собственного удовольствия шарил по эфиру, нащупывая реакцию на израильскую вылазку.
Резче всех почему-то отреагировал Самарканд. Оттуда призвали ответить священной войной израильским агрессорам. 6-я Ударная армия, отошедшая как раз к Павлодару, пообещала навести порядок на Ближнем Востоке, как только разделается с басмачами. Неистовствовал Калининград, обвиняя во всем ревизионистов, сговорившихся с сионистами. Новгородская республика заявила, что не видит никакой разницы между этническим составом Жмеринки и Израиля, разве только в Жмеринке поменьше мусульман. Так что пока Израиль не претендует на присоединение Жмеринки к своей территории — нечего Кремлю вмешиваться во внутренние дела еврейского народа.
Батько Савела направил «господам иерусалимским генералам» обращение уж вовсе для Вилли неожиданное. Он поздравил Израиль с разумной инициативой и блестяще проведенной операцией, но упрекал в недостатке размаха. «Як вы вже, хлопцы, забираете своих жидов — то ж забирайте ен усих, а як вам транспорта не хватит, то я поможу…» В заключение батько Савела ставил Израиль в известность, что через неделю все еврейское население контролируемой им территории будет собрано возле военного аэродрома рядом с Гуляйполем (приводились координаты) на предмет репатриации на землю предков. Батько Савела предлагал провести репатриацию в ударные сроки, обещал каждому уезжающему выходное пособие в размере кожуха и мешка гречки и намекал на то, что угрозу погрома, если это необходимое условие еврейской эмиграции, его хлопцы создадут.
Рабочие Урала отреагировали еще менее понятным образом: в знак солидарности с жителями Жмеринки они объявили бессрочную забастовку.
И только майор Брусникин, прослушав сообщение ТАСС, не выразил никакого волнения. «М-да, дела, — вздохнул он, — нам бы парочку таких самолетов…» Но этого частного мнения Вилли Хардинг, конечно, слышать не мог.
ПОСЛЕДНИЕ КИЛОМЕТРЫ
Низко над горизонтом мелькнули три боевых вертолета. Ми-24 — определил Зубров и понял: его крупно обманули.
Уже эшелон Рязань миновал, уж Коломна скоро, и вот вновь перед эшелоном кто-то путь ломает. Вроде зеленые, но уж больно хорошо вооружены и ломают путь слишком профессионально. Осмотрел путь Зубров в одном месте, в другом, третьем. Следы порчи свежие. Часа за два, за три до подхода эшелона профессионалы поработали. Подумал Зубров да и выслал разведку назад. Результат — позади эшелона никто путь не портит. Портят только впереди. Вывод: порча ведется не ради остановки технического прогресса, но с более узкой целью: кто-то хочет остановить Золотой эшелон. У Зуброва уже есть догадки о личности злоумышленника. Надо проверить. И решил преподать урок. Сформировал группу Брусникина из трех отборных взводов, вывел ее ночью далеко вперед в лес, туда, где злодеи могли бы путь ломать вероятнее всего. Вторую группу во главе с Салымоном мелкими засадами расположил вдоль другой стороны пути: в случае чего — сигнальте. А сам забрал все газики, посадил на них надежных ребят и вышел ночью далеко вперед от эшелона: мобильная группа готова появиться там, где злодеев застанут. Сидит Зубров в засаде, ждет сигнала, и вот тут увидел он на горизонте тройку Ми-24, а уж за ней пятерку Ми-8. Шли вертолеты не вдоль железной линии, но пересекли ее, уходя на север. И понял Зубров, что тут-то он и попался.
Все эти повреждения пути, выполненные профессиональной рукой: имели просто целью выманить Зуброва с лучшими солдатами и офицерами подальше от эшелона. А выманив, ударят парочкой легких вертолетов с юга, оттуда удобнее всего: там к самой линии подступают холмы и пролески, ракетами вертолеты стрелять не будут — чтоб не повредить груз, но пулеметами беды наделают и скроются. Все внимание оставшихся в эшелоне будет приковано к этому самому вероятному направлению атаки, а в это время с севера, с очень, казалось бы, неудобного направления появятся тяжелые штурмовые Ми-24 и с предельно короткой дистанции разобьют эшелон в щепки, груза не повредив, и десант высадят для захвата. Вот именно эту группу вертолетов Зубров и видел на горизонте: три тяжелых бронированных Ми-24 — это пушечный удар, а пять Ми-8 — это десантная рота. Вот и все. Закусил Зубров губу. Знал, что Драч хороший служака, знал, что Драч бесподобный хозяйственник, ему бы премьер-министром быть! Экономикой править. А как тактик — он ноль. И не успеть Зуброву к своему эшелону — далеко вперед его занесла нелегкая. А если и появишься там у эшелона со своими легонькими газиками, то вжарят по тебе Ми-24 из автоматических пушек и не останется даже времени о мести помечтать. Эх, Драч, вся надежда на твою стратегическую гениальность.
Не мог знать Зубров, что в этот самый момент Драч уже лежал в луже крови. Он еще дышал, еще говорил. Двух солдатиков рядом убило сразу. Все они втроем под одну пулеметную очередь попали. Были и другие жертвы, и немалые. А ведь всего-то только и появилась из-за горизонта пара легоньких вертолетов. Вот что значит внезапность! С юга к самому пути подходят пролески и холмы. Вот оттуда они и появились. Сбежались к умирающему Драчу солдаты. Прибежал повар Тарасыч: да завяжите ж рану, идиоты, может, человек больше вашего проживет, может, всех нас переживет еще и великим станет, а ну, где бинты, морфинчику тащи. Вроде тут забегали. И знает старый солдат, что сейчас еще удар будет: все из вагонов повысыпали, самое время бить. И нет никакого командира рядом. Некому Золотой эшелон принять. Понял Тарасыч, что пришла пора ему над эшелоном принимать командование. Зубров-то всех опытных с собой забрал, только в эшелоне и остались что тыловики с Драчом во главе да расчеты башен, ремонтники да бабы. Ранили Драча, будем надеяться, что несмертельно, вот и нет никакого управления. А знал Тарасыч, старый солдат, что в ситуации такой должен кто-то самозванцем взять власть и править. Сурово править, глотки рвать. Пусть неправильно командовать, но хоть как-нибудь: лучше всем вместе неправильно воевать, чем каждому поодиночке. Знал, ибо однажды роту целую в бою принял, когда снайперы выбили всех офицеров и сержантов. Молод тогда был Тарасыч и кричал молодым петушком, оружием угрожал, и знал, что команды его не уставные, но орал, требовал, себе горло рвал и других за глотки держал. Может, чудо ему помогло, может, решили нападающие, что все равно не пробиться тут — и отошли. Но удержал Тарасыч тогда перевал Саланг, там его впервые судьба свела со старшим лейтенантом Виктором Зубровым, который зачем-то тряс Тарасыча за плечи и кричал в лицо:
— Проси, солдат. Что хочешь проси!
А что просить, когда обе ноги перебиты. Что просить? Чтоб в спецназе оставили? Спецназ — волчья жизнь и волчья работа, и спеца, как волка, только ноги кормят. Солдат на спецу без ног, это вроде боксер без кулаков или снайпер без глаз. Провалялся Тарасыч много месяцев по госпиталям, все бока отлежал. Выписывается почти калекой, а ему приглашение в спецназ!
