Герман Дробиз - Вот в чем фокус

—   Пожалуйста, прекрасный подарок — «рыцарское отношение к дамам». Редчайшая вещь в наше время.

—  A y меня была,— говорит один из мужчин.— Но я ее сыну подарил. На свадьбу. А он ее поменял. На мужскую независимость. Пойми, говорит, меня пра­вильно, папа: зачем мне теперь это старье, когда я женился?

Пока они совещаются, продавщица спрашивает у меня:

—   А вы что-нибудь возьмете?

—   Извините,— говорю,— время такое. Галантность ни к чему, а созерцать некогда. Действовать надо. Сей­час деловые люди в почете.

—   Точно. Вон они, прилавок обламывают, деловые люди.

...Иду на шум. Очередь — как бараний рог, в три витка.

—   Вы последний? Я за вами. За чем стоим?

—   А сами не видите? Настырность выбросили.

—   Как вы сказали? «Настырность»?! Странно...

—   Что странного? Поначалу-то все было хорошо. Придумали отличную штуку — набор деловых качеств. Энергичность, сообразительность, контактность, пред­приимчивость, напористость. Вот сколько сразу! Но ведь знаете, как бывает: одно с фабрики не подвезли, другое на складе затерялось. Сообразительность, говорят, по своим разошлась. В общем, теперь в те же коробки запихивают одну напористость, и то ни для кого не секрет, что по качеству это уже давно не напористость, а самая обыкновенная настырность. Да и той еще не достанется. Видите: лезут и лезут без очереди. Зачем им еще настырность? Своей хоть отбавляй.

—   А вам зачем?

—   Все берут, а я Что, рыжий? Если и сегодня не достанется, пойду и наберусь хамства под завязку!

—   Но ведь им здесь, надеюсь, не торгуют?

—   Здесь — нет, а там...

Смотрю через витрины на улицу: да, там бродят подозрительные личности, подзывают прохожих.

—   Хамство — еще игрушки. Там любую гадость можно купить. Конечно, за бешеные деньги.

—   Но это же безобразие! Почему никто не борется?

—   С непримиримостью перебои. Черта рисковая, бе­рут редко. Падает спрос — снижается производство. И ассортимент узкий. Если и бывает непримиримость, то чаще всего в форме художественных образов, а дело­вая или житейская — товар редкий...

Отхожу несколько расстроенный. Но впереди — отдел детских товаров, и здесь душу радуют забавные сценки.

Оживленнее всего у прилавка, где вниманию поку­пателей предлагается ранняя самостоятельность. Дети скандалят, требуют:

—   Купи! Ну, купи!

Катаются по полу, пускают обильную слезу. Напрас­но папы и мамы увлекают их к соседним прилавкам:

—   А вот, смотри... уважение к родителям. Правда, хорошенькое?

—   Не хочу уважение... Хочу самостоятельность!

—   Гм... А вот: тяга к знаниям... Погляди, какая красивая тяга.

—   Не хочу тягу... Самостоятельность хочу!!!

Мамы еще сопротивляются, а один отец не выдержал и купил сыну желанную черту. Ребенок преображается тут же. Слезы у него высыхают, и он спрашивает солид­ным хриплым тенорком:

—   Батя, у тебя еще деньги остались?

«Батя» жмется, бормочет:

—   Да мне еще... это...

—   Лишний раз не напьешься,— безжалостно отре­зает ребенок.— Ну-ка, возьми мне эту штуковину бле­стящую. Вон ту, с загогулинами...

—   Может, заодно и уважение к родителям?

—   С этим торопиться не будем,— сурово заключает дитя.— Это мы теперь можем самостоятельно иметь. Смотря, конечно, по вашему с мамашей поведению.

Выхожу из детского отдела со странным чувством — словно бодрость приобрел. Странно здесь то, что на самом-то деле я ее не приобретал: ее продают в зале сверхположительных эмоций. Иду туда. Смотрите-ка, здесь кроме бодрости можно приобрести самый насто­ящий оптимизм. Есть покупатели. Есть. Но что при­ятно: никакой давки, никакой суеты. Чувствуется, что оптимизма у людей вполне хватает.

Покидаю зал с чувством оптимизма, хоть опять-таки не приобретал его — чудеса! Раздумываю, куда бы еще заглянуть. Но вдруг замечаю: освещение становится мрачноватым, люди куда-то исчезают, всюду запираются двери, пустеют прилавки... Магазин закрывают, или это мой оптимизм так быстро кончился?

И тут осенило: не то и не другое, а это воображение пробуксовывает, и, стало быть, способность фантазиро­вать дальше — иссякает. Надо срочно дозаправиться. Помчался в антиквариат, к знакомой продавщице, в темноте едва отыскал:

—   Ф-фух... Все-таки к вам. Фантазерство есть?

—   Где-то было... Вот, пожалуйста.

Кстати, вас наверняка интересует, как выглядят то­вары в этом магазине? По-разному. Галантность тонень­кая, контактность шумная, юмор в пилюлях, настыр­ность — вроде стирального порошка. Самостоятель­ность — типа ваньки-встаньки. А фантазерство оказа­лось вот какое: внутри стеклянного куба — голубиное крыло, и к нему на нитке медная гирька подвешена. Ни крыло не взлетает, ни гирька не падает.

—   А гирьку...

—   Отцепить? — поняла меня с полуслова продавщи­ца.— Нельзя. Вы тогда такое нафантазируете...

—   Понятно. Хоть бы крыло попросторней.

—   Заходите. Вскорости ожидаем новую модель, на базе орлиного крыла... с гантелью.

—   Ладно,— сдался я.— Давайте эту.

Вернулся домой, подключил покупку, написал то, что вы сейчас читаете. Возможно, у вас есть претен­зии. Например, почему автор не упомянул целый ряд положительных черт и при этом поднажал на некото­рые отрицательные?.. Не знаю, что и ответить. Может, приобретенное фантазерство виновато? Я вот сейчас присмотрелся к этикетке: срок годности-то давно кон­чился. А ведь такая дорогая черта...

Нет, друзья, настоящий характер за деньги не ку­пишь. Оставайтесь с тем, который имеете. Впрочем, по­чему — «оставайтесь»? Конечно, он у вас не образцо­вый. Вот тут прямой, а вот тут малость искривляется. С одного края глубокий, а с другого не совсем. Изнутри добротой светится, а снаружи слегка похуже. Но, уве­ряю вас, переделать можно. Надо только решиться: с ближайшего понедельника, с первого числа, с Нового года. Потихоньку, помаленьку. Как раз на всю жизнь хватит. Долго? Очень. Но другого способа нет.

В этом разделе вы познакомитесь с пов­седневной жизнью литераторов и других работников искусства. Основное внимание будет уделено наиболее знакомым для ав­тора фигурам сатирика и юмориста. Кстати, широкой публике подчас кажется, что это одна и та же фигура. Отнюдь! Начнем с того, что сати­ра и юмор — совершенно разные занятия. Сатира — это высшая форма тоски по идеалу, выражающаяся в яростной борьбе за таковой. Это злость, помноженная на ярость и возведенная в высшую степень презрения к различным негодяям. Юмор же — прелестное свойство человеческой натуры, благодаря которому человечество в целом сохраняет бодрость духа. Соответственно сати­рик и юморист — два разных человека. Один хмур и суров, другой — мягок и весел, один...

Впрочем, подробности — на следующих страницах.

Что мог знать читатель о писателе в прежние вре­мена? Практически ничего, кроме книг. И если писатель нравился, оставалось только воображать, какая у него внешность, какие манеры, какой голос. А теперь чита­тель слушает радиопередачу «Писатели у микрофона» и говорит: «Ах, вот у него какой голос...» Смотрит на телевизионный экран и говорит: «А... вот он какой!» Прежде писатель вынужден был рассчитывать только на книги. Теперь он может приобрести известность за пятнадцать минут телевизионного вещания...

В свое время я числился одним из подающих надеж­ды молодых поэтов нашего города и, несмотря на не­давнюю женитьбу, продолжал писать лирические стихи. Получив приглашение выступить с ними по телевиде­нию, я заволновался. Жена посоветовала:

—   Легко сказать — представь...

На студию я приехал слишком рано. Часа полтора бродил по коридорам и все повторял, повторял свои строчки, пока окончательно не запутался.

В павильоне было очень светло и очень жарко. У меня пересохло во рту.

—   Как будем читать? — спросил режиссер.— Стоя или сидя?

—   Не знаю,— прохрипел я.

—   Коленки дрожат? Тогда сидя.

И вот я увидел камеру. Ей я должен был читать свою нежную лирику. Прямо скажу, на любительницу поэзии камера была похожа мало. Под суровым взгля­дом ее стеклянного глаза возникло ощущение, будто я раздет. Понимая, что это далеко не так, я все же лихорадочно принялся проверять пуговицы, стараясь де­лать это как можно незаметнее и оттого сильно ерзая на скрипучем стуле. Потом вдруг нестерпимо захотелось чихнуть, и я с ужасом подумал, как бы не чихнуть во время самой передачи. Представляете: молодой поэт читает стихи о любви и при этом чихает на всю свою родную область... Потом мне показалось, что галстук съехал набок. Я скосил глаза на грудь и обомлел: его не было вовсе!

Возле камеры появился оператор и начал возить ее туда-сюда, целясь в меня ее стеклянным глазом.