К обеду мы вернулись в отель и встретили там продюсера шведской стороны, Уильяма. Я отозвал его в угол, объяснил, что сценаристу срочно нужна медицинская помощь, и описал симптомы.
Озабоченный Уильям подошел к портье. Тот, выслушав его, уже взялся было за телефонную трубку, но, задав Уильяму какой-то вопрос, вдруг принялся хохотать. Вслед за ним стал смеяться и Уильям, да так, что не мог выдавить из себя ни единого слова.
Мы же в недоумении стояли в центре холла и ничего не понимали. Портье вышел из-за своей стойки, а потом вернулся, держа за руку очаровательную девочку.
— Это твой ангел? — спросил англичанин, пристально глядя на Володю.
— Очень похож, но не тот, — ответил сценарист.
— А так? — сказал Уильям, надевая ей на голову венок с четырьмя свечами. Он достал зажигалку и зажег фитили.
— Ангел… — пробормотал писатель.
Девочка улыбнулась и действительно стала похожей на божественное создание. Тут портье стал объяснять что-то по-шведски, а Уильям переводил:
— Это его дочь. Сегодня утром она, нарядившись в белое платье и венок со свечами, открывала специальными ключами двери всех номеров в гостинице и будила гостей песней. Это такая традиция. Ведь сегодня день святой Люсии.
— Вот, блин, — произнес сценарист, — всегда так. Я-то уже уверился, что мне обеспечено место в раю, а теперь… — он тяжело вздохнул, — неизвестно, кто меня ТАМ ждет. Возможно, и черти с вилами.
– Судя по твоим рассказам, ты быстро освоился в Швеции, — усмехнулся Пьер.
– Не поверишь, но после двух незабываемых ночей с красавицей в тюрьме Ландхольмен фортуна повернулась ко мне лицом. Ведь еще совсем недавно мое положение было отчаянным. Как ты понял, пути назад в Москву у меня не было. Сидеть на шее родственников в Стокгольме я не мог. Работы нет. Языков не знаю. Деньги кончились, пришлось даже взять в долг. А после моей первой любовной победы жизнь стала налаживаться. И вот я узнаю, что шведской съемочной группе понадобился фотограф. Фильм был малобюджетный, и ни один уважающий себя профессионал не соглашался там работать. А я был готов на любые условия.
Но даже представить себе не мог, какой счастливый билет вытянул. Съемки фильма предполагалось проводить во Франции. Поэтому шведы сделали мне годовую французскую визу, и я вдогонку за автобусом съемочной группы помчался на «жигулях» в Париж.
– Вот с этого места подробнее, — заволновался Пьер. — Какое впечатление на тебя произвел Париж? Кстати, как вы, русские, между собой его называете?
– Мы называем его Парижок. Это такой уменьшительно-ласкательный оборот.
– Почему так?
– Потому что это…
В Париж я мечтал попасть с детства. Однажды лет в четырнадцать мы с моим приятелем сели на велосипеды и поехали по Приморскому шоссе вдоль Финского залива. Уехали далеко, километров за сто от Петербурга, где я родился и тогда жил. На одном из привалов мы расположились на пляже и стали мечтать, как украдем яхту и отправимся на ней во Францию. Париж для нас был тогда несбыточной мечтой.
В течение долгих лет я грезил о Париже. Читал о нем книжки, смотрел фильмы и даже изучал карты, с помощью которых мысленно бродил по его улицам.
И вот после стольких лет ожидания я приехал в Париж, бросился ему навстречу и был страшно разочарован. Нет, «разочарован» — это слишком мягкое слово. Я был потрясен. Я увидел довольно грязный город, с серыми пяти-, шестиэтажными зданиями, с большим количеством мусора на улицах и донельзя загаженный собаками. Ничего броского, никакой яркой рекламы, которую я рисовал в своем воображении. Даже какой-нибудь Берлин, через который я проезжал, выглядел более эффектно. Да и парижане, одетые в большинстве своем в серое или черное, проигрывали по сравнению с жителями Стокгольма или Хельсинки — те в своих цветастых вещах, на мой совковый взгляд, казались мне более западными и эффектными.
Короче, Париж меня разочаровал. И на второй день я ходил по нему как человек, который потерял свою мечту. Сидел в кафе, пил свой чай и думал: надо же, столько лет мечтал сюда попасть, а оказалось… И только на третий день я понял, что лучше этого города нет на земле.
Ведь я, несмотря на бесконечные французские фильмы, где показывался Париж, ожидал чего-то живописного, праздничного. Я думал, что Париж — это такой большой Бродвей, с безумным ритмом и блеском огней. А тут — ни одной светящейся рекламы в центре, никаких рекламных щитов. Но, слава богу, до меня дошло, какого рода красота Парижа.
Это — для избранных. Это красота огромной жемчужины. Перламутровый — самое точное определение цвета его домов и площадей и неба над городом. Это изумительное сочетание серого с золотым — вот она, эстетика Парижа.
Как дорогая жемчужина, Париж меняет оттенки: голубоватый зимой, сиреневый весной, бежевый летом, снова сиреневый осенью. Париж — это лучшее украшение Франции.
Это самый уютный город мира. Когда-то было запрещено строить дома выше Лувра, и это определило пропорции его зданий, они не подавляют.
В Париже легко ориентироваться. Когда-то его улицы рождались вдоль тропинок, протоптанных по полям и берегам Сены, и эти линии легли в основу планировки города.
Парижская жизнь течет на улицах. Его бесчисленные кафе постоянно заполнены горожанами, и совершенно непонятно, когда они работают. Они сидят там целыми днями, пьют кофе, чай, вино, болтают, назначают свидания…
– А что ты скажешь о Франции?
— Что для меня Франция? Может быть, мое впечатление слишком субъективно, но, прежде всего, это легкое отношение к жизни. Французы говорят: «Мы работаем, чтобы жить, а американцы живут, чтобы работать». Там, где русский будет биться в истерике с криком: «Так жить нельзя!» и разбираться «Кто виноват?» и «Что делать?», француз просто скажет: «Се ля ви» — и, насвистывая, пойдет дальше.
А французские женщины! От природы они не так красивы, как славянки, и не так стройны, как итальянки, но весь мир стоит на ушах именно из-за француженок. Обаяние и кокетство рождаются раньше их и сопровождают француженок до глубокой старости. Недавно умерла Жанна Кальме — самая старая женщина Франции. Когда ей исполнилось сто десять лет, к ней в пансион с поздравлениями и букетом цветов прикатил министр здравоохранения. Как всякий галантный француз, он поцеловал ей руку и сказал: «Мадам, я потрясен тем, как вы прекрасно выглядите! Я знаю, сколько вам лет, но не вижу у вас ни одной морщины!» — «Что вы! — ответила стодесятилетняя кокетка. — У меня есть одна морщина, но я на ней сижу!»
А кухня! Повара здесь ценятся не меньше, чем дирижеры или писатели. Я, как настоящий гедонист и гурман, в восторге от того внимания, которое французы уделяют еде и винам. И сыры, и колбасы, и морепродукты, которые они называют «фруктами моря», и знаменитая фуа-гра являются предметом искреннего интереса, обсуждения, споров. А как все это вкусно!
В общем, спасибо этой прекрасной стране за то, то она меня приютила. Что еще сказать?
При слове «Франция» я вижу яркий и свежий солнечный день. На асфальтированной площадке между Лувром и Пале-Руаяль гоняет по кругу на роликах зеленоглазая девушка с развевающимися на ветру черными волосами и в черном трико, обтягивающем ее стройную фигуру. Вокруг толпы туристов, снуют машины, проплывают автобусы, а она кружится на асфальтовом пятачке под музыку, слышимую одной только ей в наушниках ее «вокмэна».
Это опять про Париж. Этот город – лучшее украшение в короне Франции. Это просто лучший город земли! Да что я говорю, Пьер, ты и так про этот город все знаешь!
– Говори, Алекс, говори…
– Так выпьем за Париж!
– С удовольствием. Париж того стоит.
– Только не всем раскрывает он свои объятия. В самом начале своего пребывания в Париже я встретил тут одну знакомую, которая рассказала мне, как встретила здесь своего бывшего любовника. Но все по порядку…
У приятельницы, о которой я веду речь, в Москве был любовник-дизайнер, который вполне прилично зарабатывал. Они снимали большую квартиру в одном из самых престижных районов. Тусовались в самых модных местах. Одевались модно. Словом, красивая была пара. Мы дружили. Иногда мы обедали вместе.
И вот как-то я иду по Тверской и вижу их. Хотел подойти, поздороваться, но вдруг остановился как вкопанный. Стою и глазам своим не верю — этот, всегда элегантный и очень симпатичный молодой человек выглядел в тот день очень странно. Он был одет буквально как бомж. На ногах грязные ботинки, какие-то жеваные брюки, чудовищный свитер, из-под которого торчала давно нестиранная рубаха, и пиджак явно с помойки: один локоть порван, а другой затерт до блеска. Это было настолько неожиданное зрелище, что я к ним подойти не решился, только помахал рукой издали. Зачем было ставить людей в неудобное положение?
