— Готов в это поверить, — сказал Жак Текстель. — Однако тому, кто получит эту должность при ЮНЕСКО, не обязательно двигаться с места.
— В самом деле?
— Поскольку должность чисто номинальная. Чего нельзя сказать о зарплате, которая составит около ста тысяч долларов.
В эту минуту распорядитель пригласил всех к столу. Редьярда Паркинсона посадили поодаль от Жака Текстеля, который сразу по завершении обеда заспешил на самолет, чтобы успеть на конференцию по историческим памятникам инков в Перу. Столь быстрая разлука обеспокоила Редьярда Паркинсона, который теперь не отказался бы от возможности изменить оставленное им впечатление, будто его совершенно не интересует профессорская должность при ЮНЕСКО, на противоположное. Чем больше он думал о ней—а думал он на протяжении всего полета в Лондон,—тем заманчивей она ему казалась.
Он настолько привык получать приглашения на щедро оплачиваемые профессорские должности в Америке, что отказ от них стал для него делом чисто механическим. Его пытались соблазнить, обещая предоставить команды научных сотрудников, в которых он совершенно не нуждался (не будут же они писать за него рецензии!), а также неограниченные гранты для поездок в Европу («Но я и так в Европе»-замечал он в ответном письме, если вообще удосуживался дать ответ). Эта же должность совсем другое дело.
Возможно, он слишком быстро от нее отказался, хотя такую организацию, как ЮНЕСКО, в профессорских кругах Оксфорда всерьез не принимают. Однако сто тысяч долларов в год, да еще без налога, которые можно получать, даже не перемещая со своих мест книги, — это уже серьезно. Теперь проблема в том как аккуратно сообщить Текстелю об изменившихся намерениях без откровенного заискивания перед ним. Вакансия, несомненно, будет в свой черед объявлена, но Редьярду Паркинсону по опыту было хорошо известно, что люди, назначаемые на высокооплачиваемые посты, не подают на них заявления, если им не намекнут заранее. Именно так и поступил Текстель — сейчас это было ясно как день, а он этот шанс проворонил. Редьярд Паркинсон в досаде сжал ручки кресла. Что ж, наверное, дипломатически сдержанное письмецо Текстелю могло бы поправить дело. Но требовалось что-то еще: некая кампания, демонстрация позиции, только без шума и не в лоб. Что бы такое предпринять?
Открыв портфель, чтобы достать блокнот и набросать письмо Текстелю, Редьярд Паркинсон наткнулся на книгу Филиппа Лоу. Он вынул ее, начал перелистывать. И вскоре погрузился в чтение. В его голове стал зреть план. Большой разворот в литературном приложении к «Тайме». Английская литературоведческая школа. Какую испытываешь радость, встретив в унылой пустыне современной критики здравомыслящего продолжателя благородных академических традиций, получающего непосредственное удовольствие от чтения великих книг… Актуальный и содержательный труд профессора Лоу…„
В противовес заумным и псевдонаучным писаниям Морриса Цаппа, в которых надуманные парадоксы, предлагаемые модными европейскими мудрецами, трактуются еще более претенциозно и бесплодно… Для тех, кто видит в литературе хранилище вечных человеческих ценностей, пришло наконец время встать и возвысить свой голос… Со страниц книги профессора Лоу прозвучал страстный призыв к действию. Кто на него ответит?
Что-то в этом роде, наверное, подействует, — бормочет в раздумье Редьярд Паркинсон, глядя в иллюминатор на солнце, которое то ли всходит, то ли заходит, переваливая через гряду облаков. Ванкувер, где он, впрочем, почти ничего не видел за исключением мокрых от дождя улиц по дороге из аэропорта в университет и обратно, уже вычеркнут из памяти.
Филипп Лоу отправился в турецкий лекционный вояж в более нервном, чем обычно, состоянии. Он до последней минуты трудился над лекцией о литературе и ее связях с историей, социологией, психологией и философией и пренебрег более земными приготовлениями вроде упаковки дорожных сумок. Поздно вечером он бросился разыскивать чистое белье и носки, но Хилари была в дурном настроении и ничем не помогла.
— Надо было заранее об этом позаботиться, — сказала она. — Ты ведь знал, что завтра у меня большая стирка.
— Но и ты знала, что завтра я уезжаю, — с обидой сказал он, — и могла бы догадаться, что мне потребуется чистая одежда.
— С чего это я должна думать о твоих потребностях? Ты о моих думаешь?
— А какие у тебя потребности? — спросил Филипп.
— Похоже, ты даже и допустить не можешь, что у меня могут быть какие-то потребности, — огрызнулась Хилари.
— Давай не будем сейчас выяснять отношений, — устало сказал Филипп. — Мне всего-то и нужно что несколько пар чистых носков, трусов и маек. Многого я у тебя не прошу.
Перебраниваясь с Хилари, Филипп стоял на пороге гостиной с охапкой грязного исподнего, которое он извлек из
бельевой корзины. Хилари захлопнула книжку, выхватила у него белье и направилась в кухню, оставляя по пути дорожку разрозненных носков.
— Потом все это надо будет переложить в сушилку, — бросила она через плечо.
Филипп отправился к себе в кабинет, чтобы собрать нужные книги и бумаги. Как всегда, масса времени у него ушла на то, чтобы решить, какие книги взять с собой в дорогу. Он вечно боялся, что вдруг в иностранной гостинице или на вокзале ему нечего будет читать, и в результате таскал с собой слишком много книг, иные из которых привозил обратно, даже не успев открыть. Не решив, какой из двух романов Троллопа предпочесть, он упаковал оба, рядом положив поэтический сборник Симуса Хини, новую биографию Китса и английский перевод «Божественной Комедии», который в последние тридцать лет он всякий раз брал с собой в поездку, но далеко в чтении не продвинулся. К тому времени, когда он справился со своей задачей, Хилари легла спать. Филипп лег рядом, время от времени погружаясь в тревожный сон и слыша, как в кухне, будто двигатель теплохода, шумит барабан сушильной машины. Перед глазами у него стоял список вещей, которые никак нельзя забыть: паспорт, деньги, дорожные чеки, конспекты лекций, солнечные очки, турецкий разговорник. Все это уже лежало в его портфеле, но ему казалось, что чего-то не хватает. Летит он тем же самым ранним рейсом, что и Моррис Цапп, так что утром на сборы времени уже не будет.
Филипп всегда плохо спал перед заграничными поездками, но в эту ночь сон и вовсе покинул его. Обычно в таких случаях он с молчаливого согласия Хилари занимался с ней любовью, стремясь уладить в прощальном объятье возникшие накануне размолвки, что даже при отсутствии искренности имело успокаивающий эффект и обеспечивало несколько часов сна. Филипп и в этот раз попробовал погладить Хилари по крутому боку, но она, недовольно пробормотав что-то во сне, отбросила его руку. Так он и крутился в постели без сна, обижаясь на Хилари и жалея себя. Допустив, что по дороге в Турцию он
погибнет в авиакатастрофе, он с мрачным удовлетворением вообразил себе, как Хилари, узнав об этом, будет терзаться виной. Единственным недостатком этого сценария было его собственное исчезновение с лица земли — пожалуй, слишком высокая плата за не выстиранные вовремя носки. Затем Филипп попытался вообразить себе любовное приключение в Турции, но далеко дело не пошло, поскольку было совершенно неясно, чего ждать и от Турции, и от турецких женщин. Наконец, он остановился на варианте случайной встречи с Анжеликой Пабст, которая — никто так и не понял, откуда она приехала и куда уехала, — могла повстречаться ему где угодно, хоть в Турции. Его сильно разочаровала неудачная попытка подружиться с привлекательной молодой женщиной в первый вечер конференции. Поэтому, дав волю фантазии, он выхватил Анжелику из лап террористов в турецком поезде и был вознагражден ночью любви, полной благодарности и восторгов (девушка в момент спасения очень кстати была лишь в прозрачной ночной рубашке), и наконец задремал, хотя в течение ночи еще не раз просыпался, а когда в половине шестого раздался звонок будильника, он почувствовал себя скорее уставшим, чем отдохнувшим.
Половина шестого утра не такой уж ранний час, учитывая, что такси заказано на шесть, — это сразу становится понятно Филиппу, пока он моется, одевается и неловко бреется, а потом роется в шкафу и в ящиках комода в поисках дорожной одежды и возится с замками на сумках. Хилари даже не пошевелилась, чтобы встать и помочь ему или хоть приготовить чашку кофе. Филипп в принципе не может поставить это ей в укор» И все-таки он ею недоволен. Без трех минут шесть он в некотором роде уже готов: плохо выбрит, непричесан, в нечищеных ботинках, но все-таки готов. И тут он вспоминает, чего не хватало в его вчерашнем мысленном списке — туалетной бумаги. Он пытается найти непочатый рулон в кладовой возле кухни и в панике выбрасывает из нее коробки стирального порошка, бутылки с моющими средствами, щетки, мочалки, но поиски его безуспешны. Он стремительно взлетает по лестнице,
