И на остальных страницах вплоть до последней, шестнадцатой, где была помещена премилая пародия на его последнюю басню, то и дело мелькало имя Знаменитого Поэта. Но сегодня газетный фимиам не радовал его. Он вспомнил, как вчера, приехав в лучший концертный зал столицы на свой творческий вечер, случайно услышал за спиной разговор двух читателей.
— Просто диву даешься, — приглушенным басом говорил один, — как этот графоман, убогий рифмоплет, к тому же малосимпатичная личность, ухитрился стать Знаменитым Поэтом. Ведь все знают, что он нуль на палочке, а на тебе — ежегодно премии, лавровые венки и очередная «Золотая лира». Какая-то чудовищная нелепость!
— Знаете, как его называют братья по литературному цеху? — хихикнул тенорком другой. — Бездарь в золотом переплете. А ведь издается. Да миллионными тиражами! Действительно, мистика какая-то! Он пожинает лавры, явно ему не предназначенные. И ведь это ясно как божий день. Так в чем же дело?
Знаменитый Поэт прокрутил в памяти этот вчерашний разговор и грустно вздохнул:
— Завистники! У настоящего таланта завистников всегда больше, чем почитателей.
Так в свое время объяснил феномен его официального признания и полного читательского равнодушия Самый Проницательный Критик. Но в данном случае критик был далек от истины. Все объяснялось гораздо проще…
— Напомню вам, молодые люди, — мысли профессора слегка полиловели, — что пять гобсеков назад высший эпителий нашей суперцивилизации выделил университету, где вы имеете незаслуженную, как я убедился, честь обучаться, Третью планету системы солнца Угу для проведения лабораторных опытов. Конечно, те простейшие микробоподобные, что ее населяют, не самый приятный объект для исследования. Вы знаете, что они кушают не только самих себя, но и даже среду своего обитания. Хотя у них налицо зачатки разума, однако все без исключения их популяции настроены на самоуничтожение. Вам известен наш святой принцип: «Живи сам и не мешай жить другим». Поэтому не наше дело спасать микробов Третьей планеты, но пока они еще не сожрали друг друга, было бы не по-хозяйски отказаться от испытаний на этих тварях новых алгоритмов.
— Ведь чем хорош микробоподобный?! — Тут профессор зазеленел от восторга. — В течение только одних наших суток он проходит полный жизненный цикл! Это же находка для программистов-генетикосоциологов. Безусловно, нас сдерживают исповедуемые нами принципы абсолютного гуманизма. Поэтому высший эпителий запретил под страхом утилизации создавать алгоритмы жизни королей, премьер-министров, полководцев, ученых-атомщиков, продавцов винных отделов, футбольных нападающих и других лиц, могущих своей деятельностью вызвать преждевременные катаклизмы на Третьей планете. Но все равно у нас в руках остается богатейший материал — так называемые поэты. Эти особи практически не влияют на ход исторического развития общественно-политических формаций Третьей планеты, поэтому работа с ними не сопряжена с риском. К тому же в последнее время они стали, пожалуй, наиболее плодовитым подотрядом в одной из самых многочисленных популяций.
И как же мы распоряжаемся этим благодатным материалом? — ехидно сконвульсировал в заключение профессор. — Весьма бездарно! Вы только что видели, он поколыхал на болванзер, — тот ужасный суррогат, извините за резкость, который смикитил студент Эх Ма. Давно уже отработанный стандартный алгоритм биографии Знаменитого Поэта он ввел в генетический код самого заурядного графомана, к тому же отличающегося личностными свойствами, намного превышающими среднюю мерзопакостность микробоподобных. Я внимательно изучил начальную декомпозицию данных подопытного микроба, и она совершенно ясно показала, что ему на роду было написано стать метрдотелем ресторана «Явсланский базар». Теперь же он ходит в Знаменитых Поэтах, и ошибку уже не исправишь. Как же вы умудрились, молодой человек, допустить такой грубый ляп?
Студент Эх Ма, к которому был обращен вопрос, лихорадочно загальванизировал, пытаясь придумать сколь-нибудь приемлемое объяснение. Не мог же он признаться, что вчера, когда проводил опыт, все хромосомы были для него на одно лицо — сказались последствия вечеринки, во время которой он не менее триллиона раз прикладывался к самонастраивающейся морботухе.
НЕМНОЖКО ГРУСТНЫЕ ИСТОРИИ
Посадили сразу полдюжины судей. Обыкновенных шестерых жуликов упрятать за решетку и то событие, а тут сами отправители правосудия загремели. Такого ЧП не случалось за всю историю далекой республики. Вот и командировали младшего советника юстиции Сергея Петровича Зубкова на бывшую окраину посмотреть, что да как. «Взятки-то они наверняка хапали, — напутствовало его начальство, — но ты деликатно прощупай, не перегнул ли там кое-кто палку».
«Попал, как кур во щи», — невесело подумал Сергей Петрович, выслушав наставление руководства. (Автору немного совестно перед эрудированным читателем за своего героя, который исказил популярную пословицу, долженствующую звучать несколько иначе, а именно: «попал, как кур в ощип», но младший советник юстиции, будем к нему снисходительны, за дискуссиями о чистоте русского языка не следил, предпочитая болеть за «Спартак», хотя после Старшинова и братьев Майоровых это, увы, уже не та команда, а потому и представлялись ему вместо отвлеченного ощипа вполне понятные щи, что, справедливости ради, ничуть не искажало смысла народной мудрости.) Действительно, миссия на долю С. П. Зубкова выпала довольно щекотливая, да к тому же совсем неожиданно: ехать в командировку должен был начальник его отдела Саркисов, но тот в самый последний момент заболел — давление подскочило, оно у гипертоников всегда подскакивает, когда надо увильнуть от неприятного поручения, а может, и правда, подскочило, — как бы то ни было, теперь уже Сергею Петровичу предстояло выяснить, почему это вдруг обмишурилось полдюжины служителей закона.
Сначала он попытался загодя выстроить кое-какие предположения, полистал даже служебные справки последних лет, относящиеся к республике, но, не обнаружив в них ни малейшего намека на могущий быть конфуз с тамошними судьями, бросил ломать голову, справедливо рассудив: «Не боги горшки обжигают, авось не оплошаем». Приняв такое решение, опробованное до него в затруднительных ситуациях не одним поколением русских людей, Сергей Петрович пришел в спокойное, пожалуй, даже несколько приподнятое расположение духа, которое совершенно утвердилось в нем после рассказов коллег, объяснивших, что апрель — лучшая пора для командировок в те края. Во-первых, происходит цветение природы, а во-вторых, бараны, коими его непременно будут угощать, не столь жирны, как осенью. Но, впрочем, это уж дело вкуса.
В аэропорту встречал Зубкова ответственный работник аппарата (так он отрекомендовался) Расул Агаевич, приземистый, крепкий, чуть склонный к полноте мужчина лет сорока пяти — пятидесяти. Весь он, казалось, излучал неподдельное радушие, какое в Москве Сергею Петровичу довелось наблюдать лишь в Сандунах, куда однажды затащил его школьный товарищ Нёма Зонденвейер, да и то лишь после того, как банщик получил от Нёмы пятерку «за все про все». После утомительного перелета командированному единственно, чего хотелось, — так это выпить бутылочку боржоми и поспать часика три. Поэтому, взглянув на безоблачное небо и увидев, что солнце находится в зените, Сергей Петрович приуныл: рабочий день в разгаре, и как бы любезные хозяева не стали с ходу вводить его в курс дела.
Расул Агаевич будто прочитал эти мысли и, распахивая дверцы черной «Волги», сказал, обращаясь одновременно и к Зубкову, и к шоферу:
— На дачу! Нашему уважаемому московскому гостю с дороги непременно надо отдохнуть.
Слово «дача» немножко смутило московского гостя, и он, привыкший останавливаться во время командировок в скромных гостиничных номерах (из расчета 2 руб. 60 коп. — суточные плюс 1 руб. 56 коп.[4] — квартирные), с весьма заметным испугом спросил:
— А почему на дачу, а но в гостиницу?
— Понимаете, — засветился белоснежной улыбкой Расул Агаевич, — дача — это, так сказать, условное название, а вообще-то она обыкновенная гостиница, только для уважаемых товарищей.
И чтобы окончательно успокоить москвича, радушный хозяин поспешил добавить, что номер будет стоить всего полтора рубля, и завтракать далеко ходить не надо — тут же буфет имеется. Готовят по-домашнему, так что, пожалуйста, биточки, котлеты, а цены почти как в передовых совхозах — по себестоимости.
— Раньше, — с легким вздохом продолжил Расул Агаевич, — за проживание гостя соответствующие ведомства расплачивались. Традиции, понимаете, гостеприимства. Но теперь, говорят, не каждый обычай соблюдать надо. А чем плохо уважаемому гостю весь почет оказать, я лично не совсем понимаю.
