Представьте себе, что “Неизвестная” доехала в своем открытом экипаже, вошла в заведение, верхнюю одежду и муфточку сдала в гардероб и осталась лишь в шляпке с перьями.
В санаторном отделении психиатрической больницы имени П. П. Кащенко (ныне Алексеевской), в котором я тогда работал, в кабинете трудотерапии висела копия “Неизвестной”. Когда я делал обход и заходил в этот кабинет, где за большим столом сидели больные и клеили коробочки, то глаз от этой картины я не мог оторвать. Я как будто находился под гипнозом. Художник-копиист, видимо, когда-то лежавший в этом отделении, изобразил сущую стерву. Это была как бы “Неизвестная” наоборот. С того, больничного, портрета смотрела женщина с очень маленькими глазками, с мешками под ними, с одутловатым бледным лицом. Такая председатель месткома. Обивка мягкого сиденья экипажа напоминала обивку мягкого югославского гарнитура. А дома сзади были не петербургскими постройками конца xix века, а какими-то фабричными заводскими корпусами.
Когда я сообщил своим коллегам, что ухожу из психиатрии, любящие меня сотрудники стали скидываться мне на подарок. На память. Почувствовав это, я попросил подарить мне только что описанную копию “Неизвестной” из кабинета психотерапии.
Санаторного отделения уж давно нет, а картина эта жива и висит в одном из московских ресторанов, где клиенты, а не пациенты, сидят за большим столом и не клеят коробочки, а выпивают.
Впрочем, кто знает, что они делали в жизни до застолья и что будут делать в жизни потом. Ведь на них смотрит “Неизвестная”, я сказал бы – “Неизвестная” в квадрате.
А в Государственную думу эта “Неизвестная” прошла бы, безусловно.
Если бы, конечно, вступила в партию “Единая Россия”.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
Бред величия, или в простонародье “мания величия”, – термин, который всем хорошо известен. Как дилетантам, так и профессионалам.
То тут, то там можно услышать: “Ну, ты совсем с катушек соскочил. У тебя же мания величия”. Почему “с катушек”, мне не совсем понятно. Получается, что человека сравнивают с ниткой, веревкой или кабелем.
Не буду здесь вдаваться в подробности того, при каких заболеваниях наблюдается синдром (а это именно синдром) бреда величия, или мегаломания.
Обращу ваше внимание лишь на то, что душевнобольной черпает фабулу своего бреда величия из сферы собственных знаний и окружающей среды. И чем беднее внутренний мир этого человека, тем примитивнее и его “величие”.
Скажу по секрету, никаких “наполеонов” в психиатрических больницах давным-давно уже нет. Они остались в литературе, в анекдотах и карикатуре – как некий символ этого самого бреда величия.
А вот после смерти Наполеона во французских психиатрических больницах “наполеоны” перли, как грибы из земли после теплого осеннего дождя. Молодые французские психиатрические клиники (во Франции только начинала развиваться психиатрия, одна из первых в мире) были завалены “наполеонами”. Это время, когда великий Филипп Пинель снял с душевнобольных оковы.
Здесь я подумал, глядя на свою картинку, должно быть, было обидно Михаилу Илларионовичу Кутузову. Все вокруг “наполеоны”, а Кутузова ни одного. Вот я и решил этой картинкой исправить ситуацию.
Когда я был психиатром, я видел в отделениях психиатрической больницы одного “Ленина”, одного “Сталина”, одного “Брежнева”, одного “Буратино” и несколько президентов несуществующих держав. Прямо как у великого и любимого мной Николая Васильевича Гоголя в “Записках сумасшедшего”.
Были еще поэты, художники, музыканты, считающие себя гениями. Но они существовали, да и существуют под своей фамилией. И часто вне стен психиатрических больниц. Хотя в некоторых случаях им не мешало бы туда заглянуть.
А вот интересно, кого из псевдовеликих можно встретить в стенах психиатрических больниц сегодня? Кем считают себя носители этого синдрома? Есть ли “путины”, “медведевы”, “жириновские”?..
Относительно недавно мой друг-психиатр сообщил мне, что один “Путин” уже появился – лиха беда начало.
Думаю, что по-прежнему много потомков императора Николая II и Петра I. Это непреходящий тренд, как сказали бы сегодня, несмотря на то что тренд – это быстро проходящее модное явление.
Когда я работал в психиатрической больнице имени П. П. Кащенко, я ни разу не видел, чтобы использовались смирительные рубашки. Я видел смирительную рубашку только в музее этой больницы. И был абсолютно уверен, что их запретили. И вот я влез в Интернет, чтобы узнать, в каком же году это случилось. И, к своему удивлению, выяснил, что смирительные рубашки вовсе не запрещены, а их до сих пор производят. И существуют даже современные модели. То есть получается, рубашки от Дольче и Габбана. Вот строчки из Википедии: “В России нет общепризнанного производителя смирительных рубашек. В ряде городов Российской Федерации и Украины производством смирительных рубашек занимаются предприятия спецодежды. Иногда шьют в мастерских при больницах. (Интересно, при каких? Я таких не знаю.)
В США стандартом для психиатрических больниц являются рубашки производства компании Posey. В американских фильмах чаще всего можно увидеть именно такие рубашки. В Европе множество производителей. Особенно большое разнообразие моделей в Германии, Франции и Испании”.
В этом тексте мне особенно понравилось слово “модель”. Модель смирительной рубашки. Смирительная рубашка от-кутюр или смирительная рубашка прет-а-порте.
В своих рисунках я часто использую этот образ для того, чтобы обозначить сумасшедшего. И вот оказалось, что это вовсе не символ. И что существует даже техника безопасности в применении смирительных рубашек.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
Есть места, в которых, как в камере хранения, хранишься ты сам. Ты разного возраста незримо присутствуешь там. И когда ты возвращаешься туда, то встречаешь самого себя. Ты видишь себя школьником, студентом, молодым ученым, подающим надежды, зрелым, лысым дядькой.
Надеюсь, я несложно загнул?
Таким местом для меня является Эрмитаж в Петербурге – а до того в Ленинграде. Шестиклассником я попал туда в первый раз. Я тогда почему-то решил, что, когда стану старым, буду работать смотрителем в зале. Я был очень увлечен искусством.
Ну а потом я бывал в Эрмитаже уже десятки раз.
Когда я работал на петербургском телевидении, я каждый месяц приезжал в этот город на съемки. Ну и в свободное время ходил в Эрмитаж. Все залы мне хорошо знакомы, помню, что где висит. И в то же время в Эрмитаже что-то меняется. Там стали появляться женихи с невестами и с гостями, они фотографируются на центральной лестнице, представляя, что это их дворец. Жажда роскоши.
А вот жених и невеста фотографируются на фоне картин. На фоне “Возвращения блудного сына” Рембрандта ван Рейна. Смело, не правда ли? Я тогда пожалел, что не сфотографировал жениха с невестой и фотографа, их снимавшего. Надо сказать, что брачующиеся на картину не смотрели вовсе. Сфотографировались на ее фоне – и пошли к другому шедевру.
Как-то зимним очень ветреным днем я пошел в Эрмитаж. Стояла огромная очередь. А холодный ветер дул с Невы. А я без головного убора, со свежевыбритой головой. Тогда-то я и решил воспользоваться привилегиями. Подошел к милиционеру и показал удостоверение члена Союза художников. “Не положено”, – сказал милиционер. Тогда я достал удостоверение члена Союза журналистов. “Не положено, – сказал он. – В порядке общей очереди”. Тогда я достал свой последний козырь – удостоверение Почетного академика Академии художеств. “Я же вам сказал, товарищ, не положено!” Мысленно выругавшись, я был вовсе не рад принципиальности стража порядка. Униженный и замерзший, я пошел в ближайшее питейное заведение и выпил водки с пирогами.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
Оказывается, не Ф. М. Достоевский произнес фразу: “Все мы вышли из «Шинели» Гоголя”, как думают многие образованные люди, а французский литературовед Вогюэ, который написал в 1885 году в статье о Федоре Михайловиче: “…Все русские писатели вышли из гоголевской «Шинели»”, – так у Вогюэ.
Я здесь могу лишь добавить, что не все, далеко не все оттуда вышли. Француз заблуждался.
А вот мой карикатурный персонаж Петрович вышел точно из “Шинели” Гоголя. Портного, который шил шинель Акакию Акакиевичу, как раз звали Петровичем: “Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он начал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом, без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик”. И еще у Гоголя: “Петрович прищурил на него очень пристально свой единственный глаз, и Акакий Акакиевич невольно выговорил: «Здравствуй, Петрович!» – «Здравствовать желаю, сударь», – сказал Петрович и покосил свой глаз на руки Акакия Акакиевича, желая высмотреть, какую добычу тот нес”.
