Как вы понимаете, никакого отношения к тому, что я с гордостью рассказывал о своих победах, это не имело и иметь не могло.
К тому же, надеюсь, мне не надо вам объяснять, что Дживз был человеком светским и прекрасно знал, что в школьных состязаниях никакие профессионалы, как он меня обозвал, не участвуют. И, если не ошибаюсь, в своём рассказе Дживзу я особо подчеркнул, что в вышеупомянутых соревнованиях я получил полкруга форы, и что Вилли Плантинг, бесспорный фаворит, для которого выиграть гонку было раз плюнуть, вынужден был сойти с дистанции, потому что он позаимствовал велосипед старшего брата, не поставив старшего брата в известность, а старший брат появился как раз в момент выстрела из стартового пистолета, влепил младшему брату по уху и отобрал у него велосипед, отбив охоту и лишив возможности участвовать в данных соревнованиях. Да, Дживзу было об этом прекрасно известно, и тем не менее он говорил обо мне, как будто я был одним из парней в футболках, с головы до ног увешанных медалями, а моя цветная фотография время от времени мелькала на обложках журналов с надписью, что я проехал от угла Гайд-парка до Глазго на три секунды меньше, чем за час, или что-то в этом роде.
В это время (мало мне было Дживза) Тяпа подлил масла в огонь.
— Совершенно верно, — заявил он. — Берти всегда прекрасно ездил на велосипеде. Я помню, в Оксфорде он по вечерам раздевался догола и катался по учебному плацу, распевая комические песни. Нёсся, как ветер.
— Несись, как ветер, — возбуждённо сказала мне тётя Делия. — Несись быстрее ветра. Можешь по дороге распевать комические песни, я не возражаю. Если хочешь ехать голышом, ради бога, не стесняйся. Но с песнями или без песен, одетый или голый, уезжай как можно скорее.
Я обрёл дар речи:
— Но я уже не помню, когда в последний раз садился на велосипед.
— Вспомнишь.
— Я наверняка разучился ездить. У меня не осталось навыков.
— Упадёшь разок-другой, научишься. Навыки дело наживное.
— Но до Кингхэма много миль.
— Значит, чем быстрее ты уедешь, тем быстрее вернёшься.
— Но:
— Берти, мой мальчик.
— Но, прах побери:
— Берти, дорогой.
— Да, но прах побери:
— Берти, любимый.
Не прошло и минуты, как я мрачно шёл рядом с Дживзом в кромешной тьме, а тётя Делия громко советовала мне вслед вообразить, что я гонец, который принёс добрые вести от Аякса Генту. По правде говоря, никогда об этих деятелях не слышал.
— Итак, Дживз, — сказал я, и, можете мне поверить, голос мой был полон горечи, — вот к чему привёл твой великий план! Тяпа, Анжела, Гусик и Бассет друг на друга даже не смотрят, а мне придётся проехать восемь:
— Девять миль, сэр.
-:девять миль туда и девять миль обратно.
— Мне очень жаль, сэр.
— Что толку от твоей жалости? Где твой мерзопакостньй трясопед?
— Одну минуту, сэр.
Он подвел ко мне двухколёсное чудо, и я окинул его критическим взглядом.
— А где фонарь?
— Боюсь, фонаря нет, сэр.
— Нет фонаря?
— Нет, сэр.
— Но как же я поеду без фонаря? Я запросто могу куда-нибудь врезаться:
Я не закончил свою мысль и холодно посмотрел на зарвавшегося малого.
— Ты улыбаешься, Дживз? Тебя рассмешило, что я могу разбиться?
— Прошу прощенья, сэр. Я просто вспомнил историю, которую в детстве рассказывал мне мой дядя Сирил. Глупая история, сэр, хотя должен признаться, мне она всегда казалась забавной. Если верить моему дяде Сирилу, два человека, которых звали Николс и Джексон, решили однажды поехать в Брайтон на тандеме, но, к несчастью, на шоссе в них врезался пивной фургон. Когда на место происшествия прибыла спасательная команда, было установлено, что от силы удара велосипедистов буквально разорвало на куски и даже самый зоркий глаз не мог различить, какая часть принадлежала Николсу, а какая Джексону. В конце концов, после долгих размышлений, останки собрали вместе и похоронили их под именем Никсона. Я помню, что в детстве смеялся над этой историей до слёз, сэр.
Я заговорил не сразу. Сначала я взял себя в руки.
— Смеялся до слёз, что?
— Да, сэр.
— Тебе было смешно?
— Да, сэр.
— А твой дядя Сирил тоже смеялся до слёз?
— Да, сэр.
— Ну и семейка! Когда в следующий раз увидишь своего дядю Сирила, Дживз, передай ему от моего имени, что у него странное чувство юмора.
— Он умер, сэр.
— Хоть какое-то утешение. Ладно, давай сюда свой проклятый агрегат.
— Слушаюсь, сэр.
— Шины накачаны?
— Да, сэр.
— Цепь натянута, тормоза в порядке, скорости включаются?
— Да, сэр.
— Ну хорошо, Дживз. Это всё.
Тяпино утверждение, что в Оксфордском университете я катался в голом виде по учебному плацу колледжа, где мы учились, честно признаться, было более или менее правдивым. Однако, хоть он и не соврал, но изложил факты в искажённом виде, забыв упомянуть, что в тот день я основательно перебрал, а как вы понимаете, под влиянием винных паров парень готов к любым подвигам, на которые он не способен в здравом уме и трезвой памяти. Хотите верьте, хотите нет, я где-то читал или слышал, что некоторые типы, заправившись под завязку, обожали кататься на крокодилах.
Итак, вздохнув, я отправился в путешествие и начал крутить педалями, но сейчас я был трезв как стёклышко, и, естественно, прежнее мастерство меня оставило. Велосипед кидало из стороны в сторону, а в голову мне лезли всяческие истории о несчастных случаях, и в первую очередь та, которую только что рассказал мне Дживз.
Я невольно задумался о дяде Дживза, Сириле. Уму было непостижимо, что смешного он нашёл в полном уничтожении человеческого существа — по крайней мере, половины одного человеческого существа и половины другого — и зачем вообще рассказал об этом маленькому ребёнку. Лично я воспринял данное событие как одну из самых страшных трагедий, которые мне когда-либо доводилось слышать, и, можете не сомневаться, я довольно долго продолжал бы переживать по этому поводу, если бы вдруг на моём пути не попалась свинья.
На секунду мне показалось, что меня ждёт судьба Николса-Джексона, но, к счастью, резкий поворот вправо с моей стороны и резвый скачок влево, сопровождаемый хрюканьем, со стороны свиньи, позволили мне избежать столкновения и продолжить путь, хотя сердце моё бешено колотилось и порывалось выскочить из груди.
Сами понимаете, я испытал самое настоящее нервное потрясение. Раз свиньи могли шляться по ночам, значит моё предприятие было рискованным, дальше некуда. Я тут же задумался об опасностях, которые подстерегали велосипедиста без фонаря в темноте на каждом углу, и сразу вспомнил рассказ одного моего приятеля, утверждавшего, что в деревенской местности владельцы козлов навязывают их на цепь, и, когда животные перебегают через дорогу, цепь натягивается, создавая угрозу всему живому, включая велосипедистов.
Он (мой приятель) даже рассказал мне об одном своём друге, который так запутался в цепи, что козёл протащил его семь миль по пересечённой местности, после чего он (друг, а не козёл) ходил пришибленный всю свою жизнь. А ещё один парень, насколько мне было известно, врезался в слона, который смылся из бродячего цирка.
Короче говоря, тщательно всё взвесив, я пришёл к выводу, что сдуру позволил своим ближайшим и дражайшим уговорить себя отправиться в путь, полный неизведанных опасностей, где со мной могли случиться всякие несчастья, за исключением разве что укуса акулы.
Однако с козлами и слонами мне повезло: я не встретил ни тех, ни друтих. Что же касается всего остального, моё положение было, хуже не придумаешь.
Сами понимаете, я зорко наблюдал за дорогой, чтобы не врезаться в тех самых козлов и слонов, а тем временем на меня со всех сторон гавкали собаки, и к тому же я чуть было не умер от разрыва сердца, когда подкатил к дорожному указателю и увидел, что на нём восседает сова, как две капли воды похожая на мою тётю Агату. Сначала я даже воспринял это как должное (надеюсь, теперь вы понимаете, в каком возбуждённом состоянии я находился и до какой степени в голове моей всё перемешалось), но потом разум взял верх, и, хорошо зная замашки тёти Агаты, я рассудил, что она ни за какие коврижки не полезет на дорожный указатель, чтобы просидеть там всю ночь. Уняв дрожь в коленках, я отправился дальше.
И если даже оставить в стороне моё душевное состояние, Бертрам Вустер, добравшийся в конце концов до Кингхэм-Мэнора и едва стоявший на ногах от усталости и ломоты во всём теле, коренным образом отличался от Бертрама Вустера — весёлого и беззаботного boulevardier с Бонд-Стрит и Пикадилли.
Даже непосвящённым с первого взгляда стало бы ясно, что и Кингхэм-Мэноре этой ночью взялись за дело не на шутку. Окна ярко светились, музыка гремела, и ещё с улицы было слышно шарканье ног дворецких, лакеев, шофёров, горничных, служанок, судомоек и, в чём я не сомневался, поваров, желавших хоть один раз в жизни отдохнуть от кухни. Короче говоря, в Кингхэм-Мзноре веселье было в полном разгаре.
