Опять я в бегах! Лечу, спасаюсь — от чего? От той, которая считает меня святым! Но я не святой! Я не хочу быть святым. Я не хочу притворяться! Нет, это абсурд — винить меня! Я даже слышать об этом не хочу! Если она покончит с собой… Но она этого не сделает. Нет, она поступит гораздо подлее: позвонит мэру! Вот почему я спасаюсь бегством! Нет, она не позвонит. Позвонит. Скорее всего, уже позвонила. Помнишь? Я разоблачу тебя, Алекс. Я позвоню Джону Линдси. Я позвоню Джимми Бреслину! И ведь позвонит! Она же чокнутая! Бреслин, этот полицейский! Этот гений полицейского участка! О, Господи, в таком случае, пусть она лучше умрет! Прыгай, бессердечная невежественная шлюха — лучше уж ты сигай с балкона, чем я! В самом деле, ей ведь стоит просто позвонить в какую-нибудь газету — и я труп. Могу себе представить, как отец покупает на углу «Ньюарк Ньюс» — наконец-то и в этой газете появилась фотография его любимого сына. Только над снимком-то аршинными буквами написано СКАНДАЛ! Или включает телевизор в семь часов вечера, чтобы посмотреть последние известия Си-Би-Эс. Репортаж из Афин. Мартышка лежит на больничной койке:
— Да-да, Портной. Первая буква «П». Потом «О». Потом, скорее всего, «Р». Дальше я не помню, но клянусь своей пиздой, мистер Радл, — он заставил меня переспать со шлюхой!
Нет-нет, я не преувеличиваю! Вы вспомните о ее характере — вернее, об его отсутствии! Помните Лас-Вегас? Помните это безрассудство? Так что это не игра моего воображения — нет! Любой вид мести, который придет в олову мне — может прийти в голову и ей! А может, она уже вынашивает изощренную месть. Будьте уверены, мы еще услышим о Мэри-Джейн Рид. Я должен был спасти ее жизнь — и не спас. Заставил ее спать со шлюхами. Так что я не уверен в том, что она сказала свое последнее слово.
А внизу, под самолетом, расстилается синяя гладь Эгейского моря. Эгейское море Тыквы! Еще одна незаживающая рана! Моя поэтическая американочка! Софокл! Как давно это было! Ох, Тыква — детка, скажи-ка еще раз: «А с какой стати?» Вот девушка, которая знала, кто она такая! Цельная психологическая натура, совершенно не нуждавшаяся в спасителе и освободителе! И ни к чему ей обращаться в мою замечательную веру! Она приобщила меня к поэзии, она сформировала мой литературный вкус, открыла передо мной новые перспективы, научила понимать искусство… — ах, зачем я позволил ей уйти?! Я не могу в это поверить — только потому, что она не хотела стать еврейкой?! «Вечная печаль…» «Мутные отливы и приливы человеческих страданий…»
И вот это называется человеческим страданием? Мне-то казалось, что под этим подразумевается нечто более возвышенное! Благородное страдание! Осмысленное страдание — вроде страданий Авраама Линкольна! Трагедия, а не фарс! Мне-то это представлялось в духе трагедий Софокла! Великий Освободитель — и все такое прочее. Мне никогда не приходило в голову, что освободить мне придется себя самого. Я попал в рабство к собственному члену! ПУСТЬ ВСЕГДА СТОИТ МОЙ ЧЛЕН! Вот он, девиз Портного. Вот она, история моей жизни — уместилась в пять героических грязных слов! Пародия, да и только! Вся моя жизнь, вся моя политика связана с моим членом. До чего же я докатился! ЕБАНЫЕ ПРИТВОРЩИКИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ! ВАМ НЕЧЕГО ТЕРЯТЬ, КРОМЕ СВОИХ МОЗГОВ! Боже, какой Я урод! Никого не люблю! Ничего не люблю! И никто меня не любит! И впридачу ко всему прочему — того гляди стану нью-йоркским Профьюмо для мэра Джона Линдси!
Так мне казалось через час после вылета из Афин.
Тель-Авив, Яффа, Иерусалим, Бир-Шива, Мертвое море, Сидон, Ен-Геди, Кесария, Хайфа, Акко, Тивериада, Сафед, Галилея… Все это скорее похоже на сон, чем на явь.
Не то, чтобы я ходил с разинутым от удивления ртом, нет. Я уже насмотрелся на неправдоподобные чудеса в Греции и в Риме. Нет, просто я, решив придать какой-то смысл тому импульсивному решению, благодаря которому оказался на борту самолета компании «Ел-Ал», уносившему меня из моего прошлого, — так вот, решив придать какой-то смысл моему бегству, я надумал проехать по всей стране так, будто все было мною заранее продумано и спланировано. Я хочу превратиться из вечного беглеца в настоящего мужчину, который способен контролировать свои желания поступать так, как он хочет, а не должен. Да (раз я уж здесь оказался), это будет образовательная, расширяются кругозор поездка. Для меня это единственный способ совершенствования. Или был когда-то единственным способом. Не потому ли я до сих пор читаю с карандашом в руке? Чтобы узнать? Чтобы стать лучше (лучше кого?)? Короче говоря, я накупил дорожных карт, исторических и археологических книжек — и читал их за обедом, во время экскурсий, в машинах, взятых напрокат. Я упорно читал, но обращая внимания на изнуряющий зной. Я увидел все, что можно было увидеть: надгробия, синагоги, крепости, мечети, гробницы, гавани, руины — как новые, так и древние. Я побывал в Кармельских пещерах, налюбовался на витражи Шагала (в компании сотни евреек из Детройта), посетил Университет Иудаизма, раскопки в Бет-Шеане. Был в расцвеченных зеленью киббуцах и в раскаленной пустыне. Я даже влез на гору Масада и под палящими лучами солнца прошел вдоль пограничных постов. Я принимал и понимал все, что видел. Историю, природу, искусство. Даже пустыню Негев — эту галлюцинацию — я воспринял как нечто реальное. Нет, самым странным, самым удивительным было не Мертвое море, не белые камни пустыни Тцин, среди которых я бродил целый час под испепеляющими лучами солнца (из путеводителя я узнал, что именно здесь долгие годы скитались племена иудеев). Я даже взял с собой на память — он и сейчас у меня в кармане лежит — в качестве сувенира небольшой острый камешек: именно такими камешками и обрезали в ветхозаветные времена детей Моисеевых, объяснял нам экскурсовод)… Так вот, более всего меня поразил совсем иной — простой, но совершенно невероятный (для меня) — факт: я находился в стране евреев. Здесь все — евреи!
Сон начался сразу после приземления в аэропорту. Я в аэропорту, где никогда прежде не был, и все, кто находится здесь, — пассажиры, стюардессы, кассиры, таксисты, пилоты, носильщики — евреи!
Наверное, мой сон совсем не похож на сны других ваших пациентов? Неправда ли, это не совсем похоже на сон? Но разве наяву вы видели нечто подобное? Надписи на стенах — на иврите! Даже флаг — еврейский! А лица? Это лица прохожих с Ченселлор-стрит! Лица моих соседей, дядюшек, тетушек, учителей, родителей моих школьных друзей. Мое собственное лицо смотрит на меня со всех сторон! Только фоном к нему служат белая стена, палящее солнце и тропические деревья. Но это не Майами-Бич. Нет, — здесь только европейские лица, хотя до Африки рукой подать! Эти мужчины в шортах чем-то напоминают мне вожатых из летнего лагеря — я сам работал вожатым во время каникул в колледже — только это не летний лагерь! Это родина! Нет, это не учителя из Ньюаркской школы, которые на два летних месяца удалились со своими учениками в горы Хопаткопг, штат Нью-Джерси. Это (другого слова не подыскать) мои соплеменники. Я вернулся на родину. Именно здесь все и началось! Я просто был в долгой отлучке — и вот вернулся домой! Эй, в этой стране «стопроцентные» — мы!
Такси пересекает большую плошадь, окруженную по периметру открытыми кафе, — как в Париже или в Риме. Но только в этих кафе — одни евреи. Такси обгоняет автобус. Я наблюдаю в окошко за его пассажирами. Одни евреи. Даже водитель еврей. И постовой, размахивающий жезлом, — еврей! В отеле я справляюсь у клерка насчет свободных номеров. У клерка тонкая щеточка усов и по-английски он говорит не хуже Рональда Колмана. Тем не менее, клерк — еврей!
А теперь — к самому драматическому эпизоду:
Время — за полночь. Я ходил на променад, прогуливался у моря в шумной, веселой толпе евреев. Евреев, которые едят мороженое, пьют лимонад, беседуют о чем-то, смеются, прогуливаются под руку друг с дружкой. Теперь я возвращаюсь в отель и внезапно обнаруживаю, что я остался совсем один. Вокруг ни души. А в дальнем конце променада, как раз перед отелем, стоят пятеро юнцов. Курят и о чем-то переговариваются. Еврейские юнцы, само собой разумеется. Как только я оказываюсь рядом с ними, один из них обращается ко мне по-английски:
— Который час?
Я машинально смотрю на часы, и только тут соображаю, что они специально поджидали меня и отнюдь не намерены расступаться, чтобы уступить мне дорогу. Они собираются побить меня! Как же так! Если они — евреи, и я — еврей, то каковы мотивы этих юнцов? Почему они хотят причинить мне боль?
Надо сказать им, что они совершают большую ошибку. Конечно же, они не хотят меня побить. Это же не шайка антисемитов!
— Прошу прощения, — говорю я строго и начинаю протискиваться сквозь шеренгу юнцов.
