Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди

Ознакомительная версия.

Однажды майор Захаров, сотрудник политотдела, ответственный за комсомол, проводил душеспасительную беседу с Маисом Шахгельдиевым, вернувшимся из гауптвахты:

— Ну и как мы дошли до такой жизни?!

Тот ответил:

— Про вас, товарищ майор, ничего не могу сказать. А я ни до какой жизни, кроме как честной жизни советского военнослужащего, не дошел. Правда, через гауптвахту.

Однажды я решил отпустить усы. Они почему-то получились у меня рыжими.

— Сбрить! — приказал командир курса капитан Манасуев.

— Разрешите жаловаться по команде.

— Не разрешаю.

Если не разрешают жаловаться по команде, оставался один выход: политотдел.

И я направился к полковнику Азимову.

В то время — сейчас в это трудно поверить — партийный руководитель обязан был принять посетителя в тот же день, когда тот к нему обратился. Хоть поздним вечером, но принять.

Мне повезло: полковник принял меня днем. Проблему свою я представил как «унижение национального достоинства».

Услышав подобное, полковник обрадовался: подобных дел (о, далекое время!) у него никогда не было. Я объяснил, что уставы разрешают носить усы лицам кавказской национальности.

— Но они у тебя не очень кавказские, — пошутил полковник.

А я обиделся:

— Вот и вы унижаете мое национальное достоинство.

Он замахал руками:

— Что ты! Что ты! Носи.

Через несколько часов Манасуев мне сообщил:

— Вышло распоряжение. Можешь носить усы.

На следующий день я их сбрил.

Однажды мы выскочили из общежития и забыли разбудить Маиса Шахгельдиева. Он опоздал на занятия.

— Я вам отомщу, — пригрозил он. — Всем.

И обещание сдержал. Когда он дежурил по общежитию, закричал посреди ночи:

— До подъема осталось четыре часа двадцать пять минут.

Сначала в него собирались кидать сапоги, но потом поняли: он прав, а мы виноваты.

И потом:

— До подъема осталось два часа сорок пять минут.

Приходилось терпеть.

К коменданту общежития, где жили иногородние слушатели и куда нас заселяли после очередного приказа о расселении по казармам, приехал из деревни отец и умер. Привезли гроб, поставили во дворике общежития. Вечером мои коллеги со старшего курса вынесли гроб на улицу и со скорбным видом продефилировали возле трамвайной остановки. Потом оставили гроб у входа в общежитие. А наутро у гроба не оказалось крышки, кто-то украл ее, скорее всего, на дрова.

Нужно было срочно покупать крышку. Скинулись, бросили жребий, кому ехать в похоронное бюро. Выпало мне и слушателю А. Гольдину. В похоронном бюро грустный дядя нам сказал, что он работает здесь уже тридцать пять лет, но никогда еще крышек без гробов не продавал, и предложил купить крышку вместе с гробом. Пришлось покупать и гроб. Двоим дотащить тяжелейший гроб до общежития было трудно, а денег на машину у нас не было. Мы вызвали из общежития четырех ребят и промаршировали через пол-Москвы с гробом на вытянутых руках. Останавливались трамваи, склоняли голову прохожие.

— Вы все пойдете на гауптвахту, — метал громы и молнии генерал.

Но вся прелесть армии заключается в мудром правиле: все, что не запрещено уставом, можно. А ни в одном уставе запрещения носить пустые гробы на вытянутых руках нет.

Молодая особа решительно подошла к полковнику и влепила ему пощечину. Строй замер.

Я ее узнал: местная, с ней встречался мой товарищ Лева Джиндоян. Мы всем курсом приехали на практику в Дзержинск, посещали химические заводы, время проводили с местными девчонками.

Девица спокойно удалилась. Полковник сначала замер, потом скомандовал:

— Вольно. Разойдись.

Мы разошлись. Ко Льву не подходили, делали вид, что девицу не узнали.

К удивлению, никакого дознания не проводилось. Дело замяли. Позже я спросил у Льва, в чем дело. Он развел руками:

— Сам не помню, что наболтал спьяну. Честное слово.

Я ему поверил.

Потом как-то при разговоре с генералом, уже в Москве, вспомнили эту историю. Кто-то сказал:

— Раньше офицеры из-за пощечины от женщины при строе стрелялись.

— На наших блядей полковников не напасешься, — мудро изрек генерал.

— Выйти из строя.

Полковник называл фамилии. Мы выходили. Вышел и я. Накануне мы были в лесу с местными девицами. Дело было в Дзержинске во время заводской практики. Вернулись в гостиницу около пяти утра.

Полковник называл только тех, кто ночью гулял. Неужели кто-то заложил? Такого у нас никогда не было.

Я посмотрел на полковника и вместо суровой физиономии увидел веселую улыбку. Посмотрел на оставшихся ребят. Все смеялись и смотрели на наши ноги. Я тоже посмотрел и все понял. Сапоги у нас были белого цвета, очевидно, мы в лесу залезли в какую-то грязь.

— Вас нельзя посылать в разведку, — сухо констатировал полковник.

Теперь в это трудно поверить, но мне отказывали в приеме в военную академию из-за недостаточного веса. Врач меня предупредил:

— Если за месяц не наберешь десять килограммов, можешь больше не приходить.

И порекомендовал мне смесь.

Ничего более ужасного в жизни мне больше пить не приходилось: там был и гематоген, и рыбий жир. Я затыкал ноздри, выпивал полстакана и тут же запивал вермутом. За месяц я действительно прибавил почти пять килограммов.

Прошло много-много лет. Порекомендовали мне недавно одно лекарство, пасту, которую надо растворять в теплой воде… Я все сделал, как приписано, и узнал вкус и запах пойла, с помощью которого в молодости набрал вес.

Пить я не стал. Посмотрел в проспект. Там было написано: «Препарат обладает приятным запахом и приятным вкусом».

Поистине «на вкус и цвет»…

Отец моего однокурсника Виктора Колычева был инженером. После войны его направили в Чехословакию. В первый же день к нему подошел человек и сказал:

— Мы бы хотели, чтобы вы чувствовали себя в Чехословакии как дома. Поэтому хотим сделать вашу квартиру у нас копией вашей квартиры в Москве.

Инженер испугался, потому как занимал в Москве одну комнату в коммунальной квартире.

— Сначала скажите, — продолжал чех, — какова площадь вашей московской квартиры.

Площадь комнаты, где пан инженер жил с женой и двумя детьми, равнялась 18 метрам, и он стал думать, какую площадь придумать.

— Пятьдесят метров, — сказал он и испугался, не переборщил ли. Тем более, он увидел удивление на лице у чеха. А чех вздохнул:

— Я, конечно, знал, что в Москве жилищный кризис, но что он принял такие ужасные масштабы, не мог себе представить.

Начальник курса полковник Денисов при первой встрече с нами доложил:

— Я могу простить все, кроме доносительства и холуйства.

Мы ему поверили, и он доказал, что не обманул. Зато другие пороки прощал.

Полковник был с нами в летних лагерях. Окончание лагерей всегда отмечалось. Полковник разрешил купить одну бутылку водки на учебное отделение. Но что делать с одной бутылкой на одиннадцать человек! Выход мы нашли: положили в миску куски хлеба и залили водкой. Эффект превзошел все ожидания: все одиннадцать были прилично пьяными.

Увидев нас в таком состоянии, полковник опешил:

— Как это вы так, ребята? С одной бутылки!

— С непривычки, товарищ полковник, — дружно ответили мы.

Полковник Денисов учил нас:

— В армии самое главное — не попасть в историю. Даже если ты в этой истории ни при чем. Приведу пример. Приезжаю я с инспекцией в одну часть. Дело было после войны, еще при Сталине. Прохожу мимо складских помещений. На стенах висят портреты. Всех вроде узнаю, а одного — нет. Спрашиваю сопровождающего капитана: «Чей портрет?». Он подбегает к портрету, читает, что написано внизу, подбегает ко мне и докладывает: «Маршала Тухачевского, товарищ полковник». А Тухачевского как врага народа расстреляли еще лет десять назад. Я понял, что история скверная, будет дознание, меня затаскают по инстанциям, и приказал: «Портрет спрятать». Все обошлось.

Однажды во время летних лагерей мы подшутили над инструктором майором Тумановым. Сначала один ему сказал: «От вас пахнет керосином, товарищ майор». Майор не обратил внимания. Потом другой — то же самое: «От вас пахнет керосином». Он начал нюхать гимнастерку, снимал сапоги — вроде ничего. А мы свое: «От вас пахнет керосином».

После занятий вышли на улицу. Кто-то решил закурить.

— Не зажигайте спички, — закричал майор. — Я где-то облился керосином. Могу загореться.

Ознакомительная версия.