С утра забежал Артем с букетом, пожеланиями и извинениями, что заскочил всего лишь на минутку, потому что торопится на поезд.
«К лоботрясам, старательно делающим вид, что жаждут лекций», - пошутил он.
Женя в ответ старательно улыбалась и облегченно выдохнула, когда Юрага ушел. Ее все больше тяготило общение с ним, его внимание и молчаливое ожидание, что однажды она передумает. Нет, он больше не спрашивал и даже старательно избегал этой темы. Но Женька точно знала, что он ждет.
В то время как сама она ждала совсем другого. Хотя и знала, что не дождется. Не позвонит он. С чего ему звонить? Наверняка даже не помнит. Зачем такому важному человеку, как БигБосс, забивать голову такой ерундой, как чей-то там день рождения. Да и контакт ее давно удалил. Чтобы он там ни говорил, а осенью потому и приезжал, что не мог позвонить. Нет цифр в телефонном справочнике – нет человека. Вот и пришлось ехать, отрываться от более значимых дел.
Женя усилием воли заставляла себя остановиться, выдыхала все еще саднившую обиду и отвлекалась на очередной салат. С тем чтобы, едва трубка сообщала разными звуками о входящих звонках или эсэмэсках, унимать всполошившееся в надежде сердце и из последних сил сохранять на лице равнодушное выражение.
Стоит ли говорить, что означал для Женьки раздавшийся в дверь звонок и каким разочарованием стало явление Антонины Васильевны. Впрочем, дальнейшее хоть ненадолго отвлекло Женю от мельтешащих в голове мыслей и ожиданий.
Уже совсем поздним вечером, когда даже отец – самая главная сова из всех Маличей – перестал шуршать за стенкой, а уж Жене давно пора было смотреть не первый сон, она подошла к окну.
Метель унялась, и редкие снежинки неспешно перемещались в воздухе. Двор был засыпан снегом и представлял собой сказочную страну, серебрящуюся в неверном свете луны и уличных фонарей, и Женя с трудом узнавала в странной формы сугробах декоративные фигуры и деревья.
Прижавшись лбом к холодному стеклу, остужая накатывавшие мечты о том, как это здорово – прогуляться по снегу вдоль набережной или прокатиться с горки, до которой от Молодежной рукой подать. Или просто выйти на балкон, вдохнуть полные легкие морозного воздуха и чувствовать на плечах горячие ладони любимого мужчины.
Женя оторвалась от окна и уныло взглянула на темный, безжизненный экран телефона. Вот уж который месяц он был таким – темным и безжизненным. С того самого дня, когда, покинув свою несбывшуюся сказку, она вернулась домой. С того самого дня, когда, оставив в той жизни, как и все прочие подарки и подачки Романа, айфон, она оставила позади и свою странную виртуальную действительность. Больше не было звуков входящих сообщений, не было разговоров до утра, не было Арта. Осталась лишь горечь понимания, как многое она упустила, позволив себе запутаться и увязнуть в нелепых фантазиях и не заметить самое важное, что было совсем рядом.
Всего лишь протянуть руку.
Всего лишь сказать три слова.
Она и спать ложилась с мыслью об этих так и не сказанных словах. И опять долго-долго смотрела на потолок, раскрашенный причудливыми отбликами, льющимися из окна. Когда снег – ночи белее, светлее, серебристее. И потому даже в домах, под крышами, все преображается. Когда снег – преображается вся жизнь.
И тогда, втайне ото всех, можно тихонько-тихонько, лежа на подушке, позволить себе снова самую малость помечтать. Только теперь уже о чем-то настоящем, реальном, потому что она наконец-то узнала, как это – любить. Потому что с утра она опять заберется в кокон, в котором скрывает чувства, улыбается папе и делает вид, что все давно уже прошло.
Вот только утром весь ее кокон пошел трещинами. Она и понять не успела. Просто когда стрелка часов стояла на девятом делении циферблата, а самой Жене еще что-то снилось, снова раздался звонок в дверь. Уверенный и резкий.
Спросонок она понадеялась, что и звонок ей приснился. Но спустя некоторое время, настойчивый звук повторился, и Женя смирилась с необходимостью идти встречать упрямого гостя. Если бы она только знала, кто стоит на ее пороге, то, конечно же, даже носа из-под одеяла не высунула. Но видеть сквозь стены Евгения Малич не умела, и потому, распахнув дверь, могла лишь растерянно взирать на Романа Романовича Моджеевского, стоявшего за ее порогом, устало привалившись к стене, и так же растерянно взиравшего на нее.
Растерянно и жадно.
Будто бы своими блестящими, воспаленными глазами схватывая весь ее сонный и теплый образ.
Сам Моджеевский выглядел так, как если бы не спал вовсе, что, собственно, соответствовало реальности. Он был бледен сверх всякой меры, слегка помят, со вчерашнего дня не брит и непривычно взъерошен. А попробуй выглядеть хотя бы немного лучше, когда так и не сомкнул глаз и в итоге, не в силах с собой совладать, среди ночи снова запрыгнул в машину и в начале четвертого торчал уже под Гунинским особняком.
Оттуда, из окна машины, он смотрел, как оживает улица, как дворники начинают сгребать снег, а по шоссе запустили снегоуборочные машины. Он видел, как главный партизан дома на Молодежной с будничной сумкой отправился в сторону остановки общественного транспорта – черт его знает, куда старухе надо в семь утра выходного дня. Отмечал про себя, что нахохлившиеся птицы на электрических проводах похожи на нотный ряд. И совсем не думал, что ему говорить, потому что просто не представлял, что тут можно сказать.
В половине девятого из ворот двора пешком вышел Андрей Никитич и, верно оценив ситуацию с сугробами, машину брать не стал – ушел ногами. А Моджеевский понял, что тянуть дольше не может физически. Там, в квартире на третьем этаже, под крышей, была Женя. А он здесь – как дурак.
Он уже очень давно здесь как дурак.
И теперь, когда поднялся, когда она открыла, Роман с запозданием думал о том, что умудрился разрушить собственными руками.
- Доброе утро, - медленно сказал он, продолжая глядеть и понимая, что не может наглядеться.
- Доброе… - все еще не придя в себя, пробормотала Женя. Кашлянула, чтобы голос не звучал совсем жалко, и хмуро спросила: – Что… что ты здесь делаешь?
- Я... хотел... – Роман запнулся, потом сдавленно продолжил, - у тебя же вчера день рождения был, да, Жень?
- Был… - она непонимающе смотрела на Моджеевского.
И самое дикое, что в эту минуту точно так же непонимающе смотрел на нее и он.
Отлепился от стены. Придвинулся немного ближе.
И проговорил:
- Ну вот и... с днем рождения, Жень. Только с подарком ерунда получилась... не вышло с подарком. Можно я зайду?
- Зачем? – Женя сглотнула и заставила себя оставаться на месте. Роман оказался слишком близко от нее, и от этого ей становилось не по себе.
- Мне очень нужно с тобой поговорить.
- О чем, господи? – устало спросила она.
- О нас... – его голос наконец сорвался, да и он сам сорвался куда-то вниз с той высоты, на которую себя поместил, потому что считал, что имеет право. А сейчас на него смотрели ее синие глаза, и он не знал, как объяснить все этим глазам.
- Нам надо поговорить, - повторил он зачем-то и придвинулся еще немного, заполняя собой бреши в пространстве между ними.
- Нам не о чем разговаривать, - проговорила Женя. В это же самое время за спиной Романа скрипнула дверь, и хитрая соседская мордочка высунулась в небольшую образовавшуюся щель.
- Доброе утро, Женечка! Что-то у тебя визитеры со вчерашнего дня всё не заканчиваются. Весело живешь! – почти в тон собственной двери скрипнула соседка. Она перевела взгляд на Моджеевского и усмехнулась: – А вчерашние все с цветами приходили, что же вы так-то… С пустыми…
- Привет, Галя, - прервала ее Женя и, смирившись с неизбежным – очередной скандал сейчас совершенно точно был неуместен, отступила в сторону, пропуская Романа в квартиру. Он, быстро сообразив, что другого шанса не будет, торопливо шагнул следом за ней, в дверной проем, и на мгновение ей показалось, что от его внезапной близости, длившейся лишь мгновение, она могла слышать, как забилось его сердце. Господи, как же громко оно билось! Или это ее?
