— Здорово ты их стоптал, Гульфи, — ухмыльнулся Килько. — Похоже, кислые нынче у вас, у магов, дела, а?
Гельфанд скривился, услышав свою стародавнюю школьную кличку, но затем с достоинством разгладил мантию.
— Не моя вина, что маловеры посмеиваются над силами, коими я владею, — сказал он. — Дай срок, мои чудеса еще повергнут всех в ужас и изумление!
Он вдруг взмахнул спиночесалкой и комната погрузилась во мрак. В темноте Килько увидел, как засветилась, ярко вспыхнув, мантия Гельфанда. Спереди на ней проступили таинственные буквы, сложившиеся в эльфийскую фразу: «Лобызай меня, детка, во тьме». Столь же внезапно в уютную нору воротился свет, и надпись на груди фокусника поблекла. Килько завел глаза к потолку и пожал плечами.
— Честное слово, Гульфи, — сказал он, — подобные штучки вышли из моды вместе с голенищами на кнопочках. Не удивительно, что тебе теперь приходится зарабатывать на жизнь, мухлюя в карты при свете луны.
Гельфанд пропустил саркастические речи друга мимо ушей.
— Не смейся над силами, недоступными твоему пониманию, дерзкий мохноног, — произнес он, между тем как в ладони его появились прямо из воздуха пять тузов, — ибо тебе еще предстоит увидеть, сколь могущественны мои заклинания.
— Пока я вижу только, что эта дурацкая пружинка у тебя в рукаве совсем ослабела, — хмыкнул хоббот, наливая старому товарищу чашу пива. — Так что давай обойдемся без волшебных порошков и белых мышей. Ты лучше скажи, с чего это мне вдруг мне выпала честь принимать такого гостя? Да еще с таким аппетитом.
Прежде чем заговорить, Маг поморгал немного, фокусируя глаза, в последнее время ставшие отчего-то косить, и добившись нужного результата, мрачно уставился на Килько.
— Настало время поговорить о Кольце, — сказал он.
— О каком таком кольце? Кольце чего? — спросил Килько.
— Ты отлично знаешь, о каком Кольце речь, — сказал Гельфанд. — О том Кольце, что лежит у тебя в кармане, господин Сукинс.
— А-а-а, ты про это Кольцо, — с невинным видом произнес Килько. — Я-то, было, решил, что речь идет о колечке, которое ты оставил у меня в ванне после твоих упражнений с резиновой уточкой.
— Не время шутки шутить, — сказал Гельфанд, — ибо Зло вступило на нашу землю и опасность стоит на ее рубежах.
— Но… — начал Килько.
— Странные дела совершаются на Востоке…
— Но…
— Рок бредет по Большой Дороге…
— Но…
— И явилась вдруг собака на сене…
— Но…
— … муха в салате…
Килько торопливо прихлопнул ладонью рот Мага, призносящий ужасные слова.
— Ты хочешь сказать… хочешь сказать… — прошептал он, — Бурлаг в стакане воды?
— Мммммммфлефлюг! — подтвердил волшебник.
Подтверждались худшие опасения Килько. После праздника, подумал он, придется много чего решать.
Хотя разослано было всего две сотни приглашений, Фрито Сукинс не удивился, увидев, что за похожие на свинные корыта столы, расставленные под воздвигнутым на лугу Сукинсов просторным шатром, уселось в несколько раз больше народу. Молодые глаза его расширились, когда он обвел взглядом ненасытные хари, которые, забыв обо всем на свете, с хрустом вгрызались в подгорелое мясо, раздирая его на куски. Немного знакомых лиц приметил он в рыгающей и урчащей орде, шеренгой выстроившейся вдоль ломившихся от жратвы столов, впрочем, еще меньшее их число не утратило всякую узнаваемость, скрывшись под масками подсохшей подливы и мясного сока. Только теперь молодой хоббот понял, насколько отвечало истине любимое присловье дядюшки Килько: «Чтобы заткнуть хобботу глотку, нужна гора всякой снеди».
А все же, подумал Фрито, уворачиваясь от пролетавшего мимо обглоданного мосла, праздник вышел на славу. Пришлось загодя вырыть множество огромных ям только для того, чтобы было где разместить горы обгорелого мяса, которое гостям предстояло запихать в свои натренированные, мускулистые глотки, а сверх того дядюшка Килько выстроил хитроумный трубопровод, по которому в бездонные животы самотеком лились сотни галлонов крепкого пива. В печальной задумчивости взирал Фрито на своих соплеменников-хобботов, шумно набивающих утробы картофельной ботвой и рассовывающих «на потом» — по карманам курток и кошелям — недогрызенные куски покрытого застывшим салом мяса. Время от времени, какой-нибудь слишком рьяный обжора валился в беспамятстве наземь — к великой радости соседей, которые тут же, не упуская удачного случая, засыпали его объедками. То есть, конечно, теми объедками, которые они не могли уволочь с собой «на потом».
Куда ни поворачивался Фрито, он видел и слышал лишь скрежещущие зубы хобботов да распяленные их глотки, да урчащие и подрагивающие животы. Скрежет и чавканье почти заглушили национальный гимн Шныра, нестройно исполняемый наемными музыкантами.
Мы хобботы, мохнатый люд,
Мы трескаем, пока дают,
Любая тварь у нас в чести
Лишь хобботов не жрем — почти.
Алкает рот, урчит живот,
Мы жрем, пока не разорвет.
Умнет сколько хочешь, — кто бы подал, —
Веселый народец смурных объедал.
Припев: Жри, жри, жри, жри,
Жри, жри, жри, жри!
К столам собираются хобботы кучей,
Им хавать и пить никогда не прискучит —
С восхода луны и до солнца в окошке
(Не съесть бы ошибкой тарелки и ложки).
Коль есть еда, тащи сюда,
Помрем за жрачкой — не беда.
Вечно веселым, к чему нам взрослеть?
Все к нам! Играть, блевать и петь!
Припев: Жри, жри, жри, жри,
Жри, жри, жри, жри!
Фрито слонялся вдоль составленных рядами столов, надеясь отыскать знакомую, коренастую фигуру Срама. «Жри, жри, жри…» бормотал он себе под нос, но почему-то странными казались ему эти слова. Отчего ему так одиноко в толпе веселых гуляк, отчего даже в родной деревне он ощущал себя случайно забредшим сюда чужаком? Фрито вглядывался в фаланги перемалывающих пищу зубов, в длинные, длиной в целый фут, раздвоенные на концах языки, свисавшие из сотен ртов, такие розовые и влажные под послеполуденным солнцем.
Тут во главе стола, где и Фрито полагалось сидеть в качестве почетного гостя, поднялась суматоха. Дядюшка Килько влез на скамью и махал руками, требуя тишины, — он вознамерился произнести послеобеденную Речь. После того, как гул от язвительных выкриков и грохот от ударяющихся одна о другую голов стал затихать, каждое пушистое, заостренное ухо и каждый остекленелый глаз обратились к Килько, дабы ничего не упустить из того, что он скажет.
— Дорогие мои хобботы, — сказал он, — дорогие мои Затыки и Перистальты, Чревниксы и Вислобрюхи, Оглоеды и Цирроузы, а также Сальценосы.
(— Пальценосы, — поправил его брюзгливый забулдыга, который, храня верность семейному имени, затиснул в ноздрю палец до четвертой фаланги включительно.)
— Надеюсь, все вы уже набили черева настолько, что вас того и гляди вырвет.
На это освященное обычаем приветствие гости традиционно ответили единогласным пуканьем и рыганьем, удостоверяя, что угощение пришлось им по вкусу.
— Как всем вам известно, я прожил в Хобботауне большую часть моей жизни, так что мнение обо всех вас я составить успел и, прежде чем покинуть вас навсегда, я хотел бы показать вам, что вы все для меня значили.
Толпа одобрительно взревела, решив, что Килько сию минуту начнет раздавать долгожданные подарки. Но то, что последовало за этими словами, поразило даже Фрито, в ошалелом обожании взиравшего на своего дядю. С Килько свалились штаны.
Воссоздание картины разразившегося следом буйства лучше доверить фантазии читателя, как бы она у него ни хромала. Впрочем, Килько, заранее договорившийся, что фейрверк начнется, едва он подаст условный знак, сумел увильнуть от разгневанных соплеменников. Послышался оглушительный рев, сверкнула ослепительная вспышка, и горящие жаждой мести хобботы, вокруг которых с грохотом и сверканием совершалась мировая катастрофа, взвыв от испуга, зарылись носами в грязь. Когда громыхание поутихло, несколько самых храбрых линчевателей приподнялись и, сощурясь от горячего ветра, вгляделись туда, где только что помещался на невысоком пригорке стол Килько. От пригорка и следа не осталось. От Килько тоже.
— Видели бы вы их рожи, — заливался Килько, обращаясь к Фрито и Гельфанду. Надежно укрывшись в своей норе, старый хоббот сотрясался от ликующего хохота. — Как они улепетывали! Как зайцы от привидения!
— Зайцы или хобботы, а все же тебе следовало быть поосторожнее, — сказал Гельфанд. — Ты мог кого-нибудь покалечить.
— Да что ты волнуешься? — ответил Килько. — Шрапнель вся в другую сторону пошла. А лучшего способа встряхнуть их перед тем, как навсегда покинуть этот городишко, все равно не придумаешь.
