ВЪ ЕВРОПУ
Приступая къ описанію нашего путешествія по Европѣ или, вѣрнѣе, одной его части, я испытываю смутныя опасенія. Быть можетъ, мы не исполнили въ нѣкоторыхъ деталяхъ возложенную на насъ миссію. Быть можетъ, остались въ Европѣ уголки, до которыхъ не дошли волны, вызванныя нами въ напряженной ожиданіемъ атмосферѣ Западныхъ государствъ — атмосферѣ моральной и политической.
Очень возможно.
Но, если бы это и было такъ, не послужитъ ли намъ въ оправданіе вынужденная спѣшность работъ, то лихорадочное настроеніе, которое неминуемо должны испытывать люди, бросившіе на произволъ судьбы родину, правда, для ея же блага… Отыскать въ чуждыхъ намъ государствахъ Запада все наиболѣе цѣнное, отдѣлить существенное отъ обманчиво блестящаго и крикливаго, собрать тончайшіе и нѣжнѣйшіе ростки цивилизаціи для пересадки ихъ, въ будущемъ, на родную намъ почву, бросить кое-гдѣ и свои зерна — вотъ задача, требующая не только знаній и кропотливой усидчивости, но и времени. Поскольку удачно рѣшена эта задача, покажетъ будущее, а до тѣхъ поръ намъ не представляется ничего иного, какъ возможно болѣе спокойно и обстоятельно изложить ходъ рѣшенія.
Авторъ.
Возможно, что кое-кого удивитъ нѣкоторая сбивчивость и непостоянство формы предлагаемаго ниже изслѣдованія. Надо думать, что авторъ хотѣлъ этимъ еще болѣе подчеркнуть всю измѣнчивость условій и настроеній, при которыхъ производились изысканія.
Примѣчаніе издателя.
26 Мая. 1 ч. 35 м. Легкій вѣтеръ. Температура вагона — 15° R. (18,8 °C.).
Пытаюсь собрать разрозненныя, подъ впечатлѣніями разставанія, мысли. Настроеніе подавленное, у всѣхъ неестественно бодрый видъ. Вполнѣ владѣетъ собой только слуга Митя.
Въ то время какъ мы плакали на груди друзей и родственниковъ, или просто людей, жертвовавшихъ собой для этой цѣли, онъ сдержанно, почти холодно прощался съ пожилой женщиной въ платкѣ, почти не замѣчая двухъ юношей съ зонтами и въ новыхъ калошахъ.
Этотъ человѣкъ обладаетъ желѣзными нервами или разсчитываетъ, что атмосфера Запада сумѣетъ приноровиться къ непривычнымъ.
26 Мая. 7 ч. 35 м. На сѣверѣ легкіе облака. 15° R. (18,8 °C.).
Стараемся заняться журналами. Митя спитъ.
27 Мая. 1 ч. 35 м. ночи.
Предполагаю дѣлать записи каждые шесть часовъ, если не буду выбить изъ колеи массой новыхъ впечатлѣній. Въ 4 часа будемъ на границѣ въ Вержболовѣ.
Крысаковъ съ вечера предупредилъ, что будетъ прощаться съ жандармомъ… просилъ не мѣшать.
Проснулся Митя и спросилъ — правда ли, что русскихъ узнаютъ заграницей по калошамъ. Получивъ утвердительный отвѣтъ, поспѣшно снялъ свои новыя, блестящія калоши и, причесавшись передъ ними, какъ передъ зеркаломъ, спряталъ въ корзинку.
Дыханіе Мифасова довольно ровное. Южакина — подозрительно превывистое: повидимому, во снѣ плакалъ.
9 Іюня. 9 ч. 35 м. Облачно. Температура нѣмецкаго вагона 18 °C. Имѣются приспособленія для регулированія.
Крысаковъ прощался съ пограничнымъ жандармомъ. Жандармъ обѣщалъ его не забыть, но руки не протянулъ, мотивируя отказъ святостью исполняемаго долга.
Сомнѣваюсь, чтобы подобная сухость со стороны правительства явилась умѣстной по отношенію къ человѣку съ горячей душей и добрымъ сердцемъ, или наоборотъ. Тѣмъ не менѣе, мы очутились черезъ минуту въ… Германіи. Невозможно передать чувство свободы, дерзостной независимости, овладѣвшей нами при переходѣ черезъ эту тонкую, незримую черту: Россія — Германія.
Митя хотѣлъ настоять на проведеніи ясной и отчетливой линіи, но его удалось отговорить. Было не до того. Мы знали, что Германія насъ не выдастъ и хотѣли, оставаясь ногами на ея землѣ, перегнуться черезъ невидимую веревку, чтобы свободно и громко начертать ближайшій планъ спасенія родины.
Мы имѣли почти полтора часа свободнаго времени — слишкомъ много, чтобы покончить съ таможеннымъ осмотромъ.
Боже! И это называютъ осмотромъ!
Что за доброе, милое, ласковое лицо было у человѣка, который насъ спросилъ:
— Табакъ есть? Водка есть?
Мы, непривыкшіе къ подобному обращенію, могли только протянуть ключи, благодарные, безгранично довѣрчивые. Потомъ мы вышли на нѣмецкую платформу, всѣ, за исключеніемъ Мити, отправившагося въ нѣмецкій буфетъ. Возвратившись, онъ холодно сказалъ:
— Прошу имѣть въ виду, господа, что звонковъ здѣсь, какъ у васъ, въ Россіи, не полагается. Здѣсь кричатъ.
Его слова оказались пророческими.
Къ намъ приблизился небольшой полный человѣкъ въ форменной фуражкѣ и звонко крикнулъ.
— Rrreisedecken!.. Rrreisedecken!..
— Второй звонокъ! — крикнулъ Мифасовъ, поспѣшно вскакивая на площадку вагона.
Мы послѣдовали его примѣру, пораженные безукоризненной имитаціей звонка.
— Второй звонокъ — за сорокъ минутъ до отхода поѣзда, — отмѣтилъ обстоятельный Мифасовъ.
— Rrreisedecken!..
Мы не двигались.
Я выразилъ удивленіе по поводу дословнаго перевода этого восклицанія — «дорожные пледы», а Митя указалъ на кучу одѣялъ около кіоска съ журналами. Человѣкъ въ форменной фуражкѣ спокойно сѣлъ на нихъ. Повидимому, вышло какое то недоразумѣніе…
Какъ это ни странно — вагонъ сильно трясетъ.
Митя пересѣлъ въ соседнее купэ, къ двумъ нѣмцамъ.
Увѣряеіъ, что чувствуетъ себя среди нихъ, какъ рыба въ водѣ. На мою просьбу снять мой чемоданъ, онъ только неопределенно улыбнулся. Потомъ сказалъ — «Здѣсь Европа».
Запись придется прекратить, слишкомъ трясетъ. Жаль.
…………………………………
Вагонъ-ресторанъ. Мнѣ кажется, что Митя начинаетъ насъ стыдиться… Смотритъ, молча, въ окно и если отвѣчаетъ, то на ломанномъ русскомъ языкѣ: Мирси, блягодару я вамъ. Карашо…
Въ одномъ нѣмцѣ онъ чуть не узналъ дядю. Счастливый… Пиво пока неважное. Странно.
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………
Опасенiе Крысакова. Израненный юноша. Дешевизна. Ошибка Южакина. Выставка. Михель.
Благодѣнстующая Германiя подъ мудрымъ управленiем Вильгельма II (Изъ путевого альбома Крысакова).
— Знаете, что меня болѣе всего безпокоитъ? — признался намъ Крысаковъ въ Берлинѣ. — Это — ихъ сантиментальность. Эти объятія, слезы… позвольте мнѣ, на всякій случай пойти сзади.
— Почему слезы? — испугался Южакинъ.
— Такъ, отъ радости, отъ гостепріимства. Видятъ — иностранцы, ничего не знаютъ, ничего не понимаютъ… Растрогаются, ну и…
— Милый народъ, — прошепталъ умиленно Южакинъ. — Чудаки эти ихъ Вертеры, ей Богу… Плачутъ — такіе милые, смѣшные.
— Сандерсъ, голубчикъ — спросите, вонъ, у молодого человѣка про Унтерденлинденъ…
— Стопъ! — закричалъ Крысаковъ. — Ни съ мѣста, Сандерсъ!.. Развѣ вы не видите, что у него проказа?! Все лицо въ струпьяхъ — заразите себя и другихъ. Слѣпая ворона! — обругалъ онъ сконфузившагося Южакина. — Не видалъ! Смотрѣть надо!
— Что же такихъ на улицу пускаютъ?.. Порядки! — пробормоталъ Южакинъ. — Такихъ надо въ больницу.
— Эта больница называется университетомъ, господа, — насмѣшливо замѣтилъ Мифасовъ. — И это не проказа, а свѣжіе дуэльные шрамы. Надо быть немножко болѣе въ курсѣ дѣла, господа.
— Стопъ! — закричалъ Крысаковъ. — Ни съ мѣста, Сандерсъ!.. Развѣ вы не видите, что у него проказа?! Все лицо въ струпьяхъ — заразите себя и другихъ.
Я подошелъ къ изувѣченному юношѣ и спросилъ:
— Будьте любезны, милостивый государь, — гдѣ здѣсь улица Унтерденлинденъ?
Юноша смѣрилъ меня холоднымъ, насмѣшливымъ взглядомъ и передернулъ худенькими плечами. Потомъ сказалъ:
— Съ русскими я не разговариваю.
— Почему? — полюбопытствовалъ я.
— Изъ принципа. Прощайте.
Онъ дотронулся до козырька смѣшной обкусанной шапочки и прослѣдовалъ дальше, выпятивъ скудную грудь, украшенную узенькой цвѣтной ленточкой.
— Строгій народецъ, — проговорилъ озадаченный Южакинъ. — Можетъ быть, ему больно было разговаривать?
— Вамъ же говорятъ, что изъ принципа, — отвѣтилъ корректный Мифасовъ.
Мнѣ кажется, что со стороны Сандерса было, действительно, не совсѣмъ скромнымъ приступать прямо къ такому щекотливому вопросу… Молодежь надо щадить.
— Варвары мы еще, господа, — вздохнулъ Крысаковъ. — Россійскія привычки: человѣкъ весь въ крови, а мы съ разспросами.
Всѣмъ стало неловко.
— Мнѣ стыдно, — признался я тихо. — Еще на прошлой недѣлѣ я ругалъ за одно съ другими нѣмецкаго доктора Петерса. Это очень ученый человѣкъ, насаждавшій культуру среди темныхъ дикарей. Его обвиняли въ необычайныхъ жестокостяхъ, приводили факты, когда ученый разстрѣливалъ беззащитныхъ чернокожихъ десятками, взрывалъ ихъ патронами; подвергалъ всякимъ мученіямъ и издѣвательствамъ. Теперь, послѣ того, какъ я увидѣлъ этого мужественнаго израненнаго юношу, я понялъ, почему великая нація отнеслась сочувственно къ смѣлымъ начинаніямъ ученаго. Вѣдь нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, обращать вниманіе на вой дикаря, которому, почему бы тамъ ни было, ученый отрѣзалъ ухо, разъ любой нѣмецкій юноша готовъ имъ пожертвовать чуть ли не изъ вѣжливости.
