— Это еще-что? — нервно спросил Веркрамп.
— То, что поможет тебе не отвечать на вопросы, дорогой, — сказала врачиха и сунула кусочек сахара ему в рот. Веркрамп прожевал его и повернулся на спину.
Через десять минут коммандант, пытавшийся успокоить нервы, снова разгулявшиеся из-за долгого ожидания, чтением какого-то автомобильного журнала, услышал ужасающие вопли. Казалось, кто-то из пациентов переживает просто-таки адовы муки.
В комнату вошла доктор фон Блименстейн.
— Он готов с вами встретиться, — сказала она, — но предупреждаю, что обращаться с ним надо очень мягко. Сегодня у него один из самых легких дней, по этому не надо его ничем расстраивать, ладно?
— Хорошо, — ответил коммандант, стараясь перекричать нечеловеческие вопли. Докторша отперла дверь в палату, и коммандант осторожно заглянул внутрь. То, что он там увидел, заставило его мгновенно отпрянуть назад в коридор.
— Не волнуйтесь, — сказала врачиха и втолкнула его в палату. — Только спрашивайте его в мягкой форме и старайтесь ничем не выводить его из себя. Она заперла за коммандантом дверь в палату, и Ван Хеерден оказался в маленькой комнате, один на один с кричащим, суетливо мечущимся по палате существом, черты лица которого — когда комманданту удавалось их разглядеть — чем-то напоминали лейтенанта Веркрампа. Заостренность этих черт, тонкий нос, горящие яростью глаза — все это вроде бы было как у Веркрампа. На этом, однако, сходство кончалось. Веркрамп никогда не кричал подобным образом. Если бы комманданту сказали раньше, что человек вообще в состоянии издавать подобные звуки, то он бы не поверил. У Веркрампа никогда не вываливался наружу язык, он не мельтешил так из стороны в сторону. А главное, Веркрамп никогда не имел привычки так цепляться за решетки на окнах.
В ужасе коммандант вжался в ближайший к двери угол. Он понял, что приехал сюда зря. Уж что-что, но факт сумасшествия лейтенанта Веркрампа был несомненен.
То бормоча, то выкрикивая нечто бессвязное, Веркрамп оторвался наконец от оконной решетки и спрятался под кроватью, продолжая и оттуда кричать и время от времени высовываться, чтобы схватить комманданта за ноги. Коммандант с трудом отбился от него, и Веркрамп снова метнулся через всю комнату к окну и повис на решетке.
— Откройте! Выпустите меня отсюда! — заорал коммандант и неожиданно для себя самого стал барабанить в дверь столь же неистово, что почти сравнялся в своем бешенстве с Веркрампом. Через смотровой глазок в двери на него уставился чей-то холодный взгляд.
— Вы выяснили все, что хотели узнать? — спросила доктор фон Блименстейн.
— Да, да! — в отчаянии прокричал коммандант.
— И Бальтазару не придется как-либо отвечать за все происшедшее?
— Отвечать? — воскликнул коммандант. — Конечно, он не может отвечать. — Ему показалось даже странным, что у кого-то может возникнуть подобный вопрос.
Доктор фон Блименстейн отперла дверь, и коммандант вылетел в коридор. Позади него Веркрамп все еще висел на окне, и глаза его горели яростным огнем, который коммандант отнес исключительно на счет его неизлечимой болезни.
— У него сегодня один из хороших дней, — сказала врачиха, запирая дверь в палату и поворачивая назад к своему кабинету.
— А что с ним? — поинтересовался коммандант, подумав про себя, какими же должны быть в этом случае плохие, трудные дни.
— Легкая депрессия, следствие слишком большого перенапряжения на работе.
— Господи Боже мой, — сказал коммандант, — вот уж легким это я бы никак не назвал.
— У вас просто нет опыта общения с душевно больными, — ответила врачиха. — Вы смотрите глазами неспециалиста.
— Ну, не знаю, — произнес коммандант. — И вы полагаете, он когда-нибудь поправится?
— Безусловно, — ответила докторша. — Через несколько дней он будет как огурчик.
Коммандант Ван Хеерден решил не спорить со специалистом. Со всей вежливостью, продиктованной, в частности, и его внутренним убеждением, что врачу придется иметь дело с абсолютно неизлечимым случаем, коммандант поблагодарил ее за помощь.
— Если возникнет необходимость, не стесняйтесь, звоните мне в любое время, — сказала на прощание врачиха.
Коммандант покинул больницу, страстно молясь в душе, чтобы такая необходимость никогда у него не возникла. Лейтенант Веркрамп продолжал бесноваться в своей палате. В этот день он впервые в жизни попробовал ЛСД.[66]
Если посещение клиники для душевнобольных в Форт-Рэйпире дало комманданту Ван Хеердену возможность заглянуть в иррациональные глубины человеческой психики — что стало для него новым и жутковатым открытием, — то последующие встречи укрепили его во мнении, что за время его отсутствия все в Пьембурге изменилось в худшую сторону. Тридцать шесть человек, что с трудом выползли из камер и теперь выслушивали глубочайшие извинения и искренние сожаления комманданта, уже не производили впечатления выдающихся, внушающих уважение к себе общественных деятелей, какими они были всего две недели тому назад. Первым делом коммандант решил поговорить с глазу на глаз с мэром города, однако глаза у мэра настолько почернели и заплыли, что он ничего не видел. Как объяснил сержант из службы безопасности, произошло это потому, что мэр бился головой о дверь камеры и ударился о дверную ручку. Поскольку, однако, на дверях камер не было изнутри никаких ручек, такое объяснение представлялось маловероятным. Да и вообще мэр был далеко не в лучшем состоянии. На протяжении восьми дней ему не давали садиться, заставляя стоять с надетым на голову мешком, и не давали отправлять ни общественные обязанности, ни личные надобности. В результате он распространял вокруг себя своеобразные запахи, а кроме того, пребывал в заблуждении, будто председательствует на каком-то официальном банкете.
— Я крайне сожалею, что так получилось, — начал коммандант и поднес к носу платок.
— Для меня большая честь присутствовать на этом собрании, — вяло пробормотал мэр.
— Я хотел бы принести мои… — продолжил коммандант.
— Самые искренние поздравления по… — перебил его мэр.
— По поводу этого прискорбного случая, — сказал коммандант.
— Не каждому из нас достается честь…
— Когда вас посадили под замок…
— Послужить общественному благу наилучшим образом…
— Подобное больше не повторится.
— Я искренне надеюсь…
— О, черт… — коммандант окончательно запутался и замолк. В конце концов с помощью трех охранников мэр подписал заявление, что не имеет жалоб по поводу обращения с ним, — заявление, которое он не мог ни прочесть, ни даже просто увидеть, — и выразил благодарность полиции, предоставившей ему на эти дни свою защиту. После чего мэра вынесли в уже поджидавшую «скорую» и отпустили домой.
Другие заключенные не проявили, однако, такого же здравомыслия, а один или два приняли комманданта за нового, еще более изощренного следователя.
— Знаю, чего вы от меня хотите, заявил управляющий «Барклайз бзнк», когда его ввели в кабинет комманданта. — Хорошо, признаюсь. Я — член англиканской церкви и коммунист.
Коммандант испытывал некоторую неловкость, глядя на управляющего. Лицо у того было все в ссадинах и кровоподтеках, колени непрерывно сводило судорогой от долгого стояния.
— В самом деле? — с сомнением в голосе переспросил коммандант.
— Нет, конечно, — ответил управляющий, вдохновленный этой ноткой сомнения. — Я практически почти не хожу в церковь. Только вместе с женой, когда она на этом настаивает, а она у меня баптистка.
— Понимаю, — сказал коммандант. — Но вы — коммунист?
— О Боже, — простонал управляющий, — разве мог бы я возглавить банк, если бы был коммунистом?
Коммандант пододвинул ему бланк расписки, снимающей с полиции всяческие претензии.
— Распишитесь, и мне будет безразлично, кто вы, — раздраженно буркнул он. — Если не подпишете, я вам предъявлю обвинения в подрывной деятельности.
— В подрывной деятельности? — ужаснулся управляющий. — Но я же не совершил ничего противозаконного.
— По вашему собственному признанию, вы мочились с плотины Хлуэдэм. По закону 1962 года это является подрывным актом.
— Помочиться с плотины?
— Загрязнение общественных источников водоснабжения. По закону за это полагается смертная казнь.
Управляющий поставил свою подпись на бланке, и его проводили к выходу.
Когда коммандант закончил аналогичные процедуры со всеми задержанными, был уже поздний вечер. У него, однако, так и не сложилось представления, что могло послужить причиной потрясших город взрывов. Правда, после того как взорвались страусы, повредя попутно немало общественных мест, новых взрывов в городе больше не было. Но общественность обрела бы полную уверенность в своей безопасности лишь после того, как были бы задержаны виновники прежних взрывов. Коммандант вышел из тюремного здания, уселся в машину и приказал Элсу ехать в полицейское управление.
