— Да! Да! Я твержу об этом каждый день. Но знаете, в чем тут причина? Он пятьдесят лет прожил безвыездно в Кроковых Варах, читает и пишет почти без затруднения, но особенно натренирован физически, так как не перестает упражняться даже вечером, на сон грядущий.
— Вот где камень преткновения,— сказал Арноштек.— Готов биться об заклад, что он упражняется просто, без воодушевления, себе во вред, теша нездоровую страсть к наживе.
Маленький образчик Арноштекова искусства
С этими словами Арноштек подошел к майору, который вынул свой хронометр.
— Вот я,— промолвил он, наклоняясь над часами,— занимаюсь такими упражнениями, которые хоть и физические, а имеют в значительной мере характер духовный. Сейчас я заставлю этот предмет исчезнуть, так что вы не заметите, куда и как он исчез. А это всего только прием, прием, который я разработал в результате продолжительного размышления и долгого обдумывания.
Тут фокусник чихнул, и собеседники его отступили на полшага.
— Ну-с,— продолжал он, глядя на пустую ладонь,— вы не скажете мне, сударь, который час?
И прежде чем Гуго успел чертыхнуться, а каноник — высказаться подробней, Арноштек, надув щеку, вытащил часы изо рта.
— Брр,— произнес он, вытирая их локтем,— я чувствую холод на бугорке между обоими полушариями мозга и ощущаю удары, очень похожие на пасхальный благовест, оттого что эти часы, сделанные из стекла и металла, охладили мне черепную полость и вызвали в ней раздражение своим тиканием.
Безмерное изумление
— Какой ужас! — воскликнула пани Дурова, изумленная сверх всякой меры.— Эти часы побывали у вас прямо в голове? Вот эта огромная луковица?
Признание майора
— Ваше искусство отменно и заслуживает награды,— сказал Гуго.
Но, заметив движение Арноштека и неудовольствие каноника, он прибавил:
— Это мое мнение, которого вы можете не разделять, но не можете изменить. Что касается нынешнего утра,— продолжал он, обращаясь к Арноштеку,— то мы в состоянии предложить вам только немного копченостей, то есть пять сосисок и глоток рома.
— Вы упомянули о сосисках,— сказала пани Дурова, уже выходя из дуровской кладовой,— и хотите за них заплатить? Вот они.
Фокусник мельком заметил, что привык к этому блюду и любит его. Потом, оседлав скамью, съел три пары сосисок — быстро и решительно. В заключение, обтерев губы, выпил рому.
Ненавистная чужбина
— Ах-ах-ах! — сказал он, дожевывая ломтик лука.— Я никак не думал, что в столь отдаленных местах встречу таких передовых людей. Моя публика не слишком щедра на одобрения и порой дарит несъедобное.
В Мюльхаузене и в Шеневидене меня чуть не избили, крича, что я присвоил колечко бургомистерши, которое пропало, хотя я не был повинен в этом. Оно утратилось, как многие предметы, принадлежащие обществу.
— Что вы говорите? — сказала пани Дурова.— Как же это произошло?
— А вот как,— ответил он.
Шеневиден — штирийский город, а штирийцы — скальные жители, они вечно распевают и вечно скалят зубы. Остановившись, по стародавнему обычаю всех бродячих артистов, на площади, я стал готовить несколько фокусов, подходя к группам дам и детей и хваля их тонкие шеи, так как на самом деле они все были зобаты. Некоторые нетерпеливые молодчики уж заговаривали о погоде, но я вел свою линию, избегая ссор.
— Ну да,— сказала пани Дурова,— видно, что вы не задира. Но как было дело с колечком?
— С колечком? Я взял его осторожно, украдкой, незаметно. Кинул в воздух, и оно исчезло. Но штирийцы, этот маловерный сброд, хотя поблизости живет архиепископ, целых два часа меня обыскивали. Одному полицейскому было приказано следить за каждым моим движением. К счастью, я вовремя от него отделался. Превратил своего караульщика в простой плюмаж.
— Ах, какие люди грубияны,— заметила Катержина и, подняв палец к своей чувствительной груди и к простодушной голове, прибавила:
— Оставьте их. Пускай погрязнут в своих заблуждениях. Пускай неприлично ведут себя перед архиепископом, который, по вашим словам, живет так близко! В конце концов он их накажет и лишит утешения!
— Кара следует за грехом,— промолвил майор.— Но отдайте мне мои часики — я меньше всего хотел бы стать таким же грубым, как мюльхаузенские жители.
У Арноштека на языке было два или три плавно текущих сложных предложения, но, не найдя другого выхода, он вынул часы из самого глубокого своего кармана.
Текучее время
— Часы летят,— сказал он,— и не в моей власти удержать их… Пойдем: уж скоро полдень, а мои инструменты до сих пор лежат в фургоне нераспакованные.
С этими словами Арноштек натянул на трико, так и оставшееся сухим, штаны и пиджак, еще раз настоятельно пригласил всех посетить представление и учтиво откланялся.
Аббат и майор вышли вслед за ним.
Сравнение
— Вот, вот,— сказала пани Дурова, глядя на фокусника, который, застегиваясь, удалялся среди ив в сторону проселка.— Вот, вот! Твои кривляния с шестом, прыжки и глубокие вдохи, книжная тарабарщина каноника, захудалый аристократизм майора — все побоку. Пан Арноштек — пригожий молодец! Откуда, ну откуда вам взять столько обаяния?..
Ты обратил внимание, Антонин, как он смутился и покраснел, когда майор так грубо предложил ему еду?
Маэстро взял бутылку и молча поднял ее против света:
— Да,— промолвил он после пристального рассматривания.— Да, ловкач. Наелся, выпил как следует и за вход не заплатил.
Сумерки и вечер
В окрестностях Кроковых Вар приближающаяся ночь предупреждает о своем приходе обыкновенными сумерками, как и в пределах далекой Праги. Места от природы тенистые, ущелья и лощины темнеют, хотя бургомистр, проходящий в это время (если только городские часы не спешат) по открытому пространству площади, не замечает прекрасных признаков вечера.
В зависимости от времени года, в свой час, ночные мраки слетают с древесных крон, где они со вчерашнего дня сидели на насесте, открываются приюты холода, и тьма, сложив черные крылья, ныряет в колодец города.
Люди благоразумные молчат, не открывают рта, пока не поедят. Настала ночь, и бургомистр признает, что наступил вечер и вышло, как он говорил, потому что он это предвидел.
Ночь. Перед домами садятся тощие девицы и, глядя на вечернюю звезду в зените, говорят: «Omnia sumus — sine sole» [3].
Но, слава богу, всюду есть славные, гостеприимные заведения, которые днем зияют дверными проемами, а вечером распахнуты настежь и ярко освещены.
Перечень блюд
Пан Дура, майор и аббат зашли в старый трактир «У четырнадцати подмастерьев» и повели веселый разговор.
— Выпьем и закусим,— сказал Гуго.— Подайте сюда ужин! Жирный сыр, дичь, птицу, барашка — все, что рождается живым, и все, что вылупляется из яйца. Подавайте все, что созревает съедобного, все, что вылавливается из вод морских, и все виды улиток, употребляемых в пищу культурными странами. Все сюда! Вот вечер, земля совершила оборот, и, по обычаю, пора приступить к еде.
— Вы стали обжорой или болтуном, майор? — спросил аббат.— Что вы хотите показать: способности своих зубов или своего языка?
— Если б я знал толк в речах, то молчал бы, как вы, аббат,— ответил Гуго.— Впрочем, я не принуждаю вас пустить в ход свой инструмент, но ешьте!
Каноник заметил, что ему становится тошно, когда говорят слишком много, но Антонин, зачерпывая разливательной ложкой суп, сказал:
— Вам тошно? А мы только начинаем ужинать. Это,— прибавил он, обращая ветви своих усов к аббату,— следствие неправильного жизненного поведения. Вы слишком много размышляете! Размышляете даже за ужином, а это разновидность неумеренного чревоугодия.
— Простите мне это,— сказал священнослужитель.— Зачем начинать новый спор?
— Затем,— отвечал учитель плавания,— затем, что вы себя погубите. Затем, что вам пятьдесят лет. Затем, что вы упорствуете в своих дурных привычках!
Если б я пробыл пять минут под водой, вы бы бросились меня вытаскивать. Так позвольте сделать вам хоть замечание, когда вы утопаете в заблуждениях гораздо худших, чем вода.
— Ваша фантазия чудовищна, Антонин,— сказал майор.— Неужели эта винная бутылка напоминает вам Оршу?
— Нет, нет, нет. Или да, да.
— Где же соль?
— А уксус?
— Помните, как мы, бывало, солили гренки с салом.
— Увы!
— Вот они, вот — цицероновы языки с уздой или без узды, когда понесут!
Майор, аббат и Антонин стали есть, запивая вином. Рыбу, баранину, блюдо шпината, окорок серны с брусникой, спаржу, немножко салата, пирог, чуточку компота, фрукты (черт возьми, виноград до сих пор не созрел!) и девять порций сыра.
