Stephen Leacock - Юмористические рассказы

Такой конец лучше, значительно лучше. Но все же он немного мрачноват.

По правде сказать, в подобном решении вопроса ощу­щается некоторая трусость. Автор отступает перед труд­ностями.

Можно привести и еще один, столь же поверхностный вариант. Вот он:

«Великий сыщик стоял, спокойно глядя по сторонам и покачивая головой. На секунду взгляд его задержался на распростертом теле младшего инспектора Бредшоу, потом устремился на аккуратную дыру, проделанную в оконном стекле.

– Теперь все ясно, – проговорил он. – Но мне бы следовало догадаться об этом раньше. Сомнения нет, это дело его рук.

– Чьих? – спросил я.

– Голубого Эдуарда, – ответил он спокойно.

– Голубого Эдуарда? – воскликнул я.

– Голубого Эдуарда, – подтвердил он.

– Голубого Эдуарда? – с волнением переспросил я. – Но кто же он такой, этот Голубой Эдуард?»

Без сомнения, тот же самый вопрос хочет задать ему и читатель. Что это еще за Голубой Эдуард? На этот вопрос немедленно отвечает сам Великий сыщик:

«– Тот факт, что вы никогда не слышали о Голубом Эдуарде, только показывает, в каком неведении вы жили до сих пор. Ведь Голубой Эдуард – это гроза четырех континентов. Мы выследили его в Шанхае, но в са­мом скором времени он оказался на Мадагаскаре. Это он организовал то неслыханное по дерзости ограбле­ние в Иркутске, при котором десять русских мужиков взлетели на воздух, взорванные бутылкой с английской солью.

Это он в течение нескольких лет терроризировал всю Филадельфию и держал в состоянии нервного напряже­ния Ошкош (штат Висконсин). Стоя во главе шайки бандитов, отделения которой разбросаны по всему зем­ному шару, обладая глубокими научными познаниями, позволяющими ему с легкостью читать, писать и даже пользоваться пишущей машинкой, Голубой Эдуард фак­тически уже мною лет держит в страхе полицию всего мира.

Я с самого начала почувствовал в этом деле его руку. С первой же минуты я по некоторым деталям догадался, что это работа Голубого Эдуарда».

После этого все полицейские инспекторы и все зри­тели покачивают головами и шепчут: «Голубой Эдуард, Голубой Эдуард», до тех пор, пока читатель не преис­полняется достаточным почтением.

Так или иначе, но писатель никак не может завер­шить всю эту историю как следует, – не может, даже если она хорошенько закручена в начале. Нет такой концовки, которая могла бы удовлетворить читателя. Даже радостная весть о том, что героиня упала в объя­тия Простака, с тем чтобы никогда больше не отпускать его от себя, – даже это не спасает положения. И даже сообщение о том, что они поставили сэру Чарлзу пре­красный памятник или что Великий сыщик без пере­дышки играл целую неделю на саксофоне, не сможет пол­ностью вознаградить нас.

Давным-давно, лет тридцать или сорок назад, суще­ствовало на свете смиренное создание, именуемое прач­кой. Ее немудреные обязанности состояли в том, что через определенные промежутки времени она приходила к вам с большущей корзиной, чтобы унести грязное белье, а потом принести его обратно белым как снег.

В наше время прачки больше нет. Ее место заняла Объединенная Прачечная Компания. Прачки больше нет, но я хочу, чтобы она появилась вновь.

Прачка – ив жизни, и в книгах – считалась олице­творением всего самого жалкого, самого обездоленного. Она еле-еле ухитрялась заработать на кусок хлеба. Она была на самом дне нищеты. Нынешняя Объединенная Прачечная Компания применяет гидроэлектроэнергию, является обладательницей просторной, напоминающей банк конторы и развозит свой груз на огромном ката­фалке, которым управляет шофер в ливрее. Но я хочу, чтобы скромная прачка появилась вновь.

В прежние времена каждая женщина, покинутая и брошенная на произвол судьбы, становилась прачкой. Когда все остальное терпело крах, ей оставалось хотя бы это. Каждая женщина, хотевшая показать свой не­зависимый характер и силу духа, угрожала, что возь­мется за стирку. То было последнее прибежище благо­родной души. Во многих знаменитых романах героиня была близка к тому, чтобы стать прачкой.

Женщины, чьи славные предки восходили чуть ли не к самим крестоносцам (хотя никогда не подходили к ним вплотную), совсем уж было брались за стирку, и только вовремя найденное завещание спасало их от позора и от мыльной пены. Однако если бы в наши дни женщина воскликнула: «Что мне делать? Я одна на свете! Я от­крою Объединенную Прачечную Компанию», – это про­звучало бы совершенно иначе.

Старая технология – какою она была прежде, сорок лет назад, – отличалась необычайной простотой. Прачка имела обыкновение приходить ко мне и забирать мою рубашку и мой воротничок, а пока она стирала их, я носил другую рубашку и другой воротничок. Когда она возвращалась, мы совершали обмен. Одна рубашка всегда была у нее, другая – у меня. В те времена приличный молодой человек нуждался всего в двух рубашках.

Эта бедная прачка была безнадежно наивна: она нико­гда не рвала и не портила рубашек. Так, например, ей и в голову не приходило отодрать от нее зубами лоскут. И после стирки рубашки становились еще мягче и лучше, чем прежде. Она ни разу не додумалась оторвать хотя бы один рукав. А если во время стирки от рубашки отлетала пуговица, она смиренно пришивала ее на прежнее место.

Гладя рубашку, эта простодушная женщина ни разу не додумалась спалить ее, оставив коричневое пятно на самом видном месте. У нее не хватало воображения. Дру­гими словами, наша техника была тогда на ранней ста­дии развития.

Мне никогда не приходилось непосредственно на­блюдать за производственными процессами Объединен­ной Прачечной Компании, располагающей новейшим оборудованием, но я легко могу себе представить, что там происходит после получения очередной партии белья.

Прежде всего рубашки сортируются, а затем поступа­ют к специалисту, который мгновенно опрыскивает их серной кислотой. Затем их направляют в красильное от­деление и погружают в желтый раствор. Отсюда рубаш­ки переходят в пулеметный цех, где в них простреливают дырки, а затем – с помощью механического транспор­тера – перебрасываются в особое помещение, где у них гидравлическим способом отрывают рукава. После этого рубашки кладут под колоссальный пресс, который делает их абсолютно плоскими и приводит в такое состояние, что пуговицы могут быть немедленно вырваны с корнем, одним мановением руки опытного пуговице отдирателя.

Этот последний процесс производится исключительно вручную и, как мне сообщили, оплачивается очень высо­ко. Квалифицированный пуговице отдиратель, способный определить наивысшую точку сопротивления материала, зарабатывает до пятидесяти долларов в день. Правда, эта работа чрезвычайно изнурительна, ибо предпола­гается, что ни одна пуговица не должна ускользнуть от его зоркого глаза. В последнее время крупные прачечные применяют новейшие химические средства, как, например, иприт, слезоточивые бомбы и осветительные снаряды.

Воротнички, насколько я понимаю, подвергаются ана­логичной обработке, но процесс видоизменяется в зави­симости от того, какова конечная его цель – Полное Рас­щепление Концов или Создание Боковых Разрывов. Ра­зумеется, основным принципом деятельности любой первоклассной прачечной является забота о том, чтобы ни одна рубашка и ни один воротничок не попадали туда вторично. Если же это все-таки происходит, вещь немедленно направляется в Отдел Окончательного Уни­чтожения, где под нее подводят пироксилин, который разносит ее на шесть частей. После этого к ним при­крепляют ярлык – «Повреждено» и на следующее утро отсылают владельцу в специальной машине и в сопро­вождении особого служителя.

Если бы наша бедная прачка держала у себя пуле­мет и хоть немного динамита, она могла бы неслыханно разбогатеть. Но она не знала об их существовании. В доброе старое время прачка брала за стирку рубашек по десять двенадцатых цента за штуку, то есть по де­сять центов за дюжину. Лучшие прачечные – те самые, которые не допускают никакого вторжения в свои кон­торы и отсылают белье под охраной вооруженного стра­жа, – берут теперь за стирку рубашки один доллар, а при льготном тарифе – двенадцать долларов за дюжину.

При таких расценках заработок прачки возрос бы в сто двадцать раз. Право же, она сберегала нам по пятьдесят долларов в год. Знай она все это, она бы учредила компанию и дивиденды посыпались бы на ее членов, как орехи.

Теперь, задумываясь над этим, я вижу, что она сбе­регала нам значительно больше. Имея дело с нынеш­ними прачечными, вы можете надевать рубашку только дважды, причем каждый раз не более чем на один день. После этого ее взрывают. А ведь новая стоит четыре доллара. Прежде рубашка носилась до тех пор, пока че­ловек не «вырастал» из нее. Годам к тридцати он с удо­влетворением убеждался, что уже «вырос» из своей ру­башки. Тогда ему приходилось истратить семьдесят пять центов на новую, и уж эта честно служила ему до са­мой смерти.