Ознакомительная версия.
Так жарко, так удушающее душно, так обжигающе горячо не было даже в самом сердце Шатт-аль-Шейхской пустыни в самый лютый полдень.
Интересно, можно ли превратиться в мумию при жизни?..
Едва ковер коснулся теплого камня карниза, Серафима кинулась в прохладное прибежище прихожей,[161] блаженно прижалась к холодной внешней стене грудью, потом спиной, и сползла по корявому камню на пол, судорожно глотая иссохшим, словно выложенным картоном ртом почти ледяной воздух ночи. Если бы при ее прикосновении камень зашипел и начал плавиться, она бы ничуть не удивилась.
Ей потребовалось минут пятнадцать, чтобы прийти в себя.
Когда мир вокруг одумался и неохотно, мелкими шажками, но вернулся в твердое состояние из жидко-газообразного, когда перед глазами и под ногами перестало всё течь, кружиться и клубиться, когда рьяные кузнецы, наконец, успокоились и стали стучать так, словно оплата им шла почасовая, а не сдельная, она глубоко вдохнула-выдохнула еще раз, и снова заставила себя думать о сундуке и ковре, а не о зимних заснеженных просторах родного Лесогорья и самых полноводных, полных блаженной прохладой реках Белого Света.
«Яйцо… Сколько оно может весить?
Надо размышлять логически. Предположим, простое яйцо длиной в семь сантиметров весит… сколько? Грамм сто? Меньше? Семьдесят? Восемьдесят? Пусть шестьдесят, считать легче… Значит, методом экспатриации… экспроприации… экстраполяции… короче, этим самым методом приходим к выводу, что яйцо размером в три метра будет весить… весить будет… тыщ шесть килограммов. И плюс сундук. Сколько может весить это стеклопосудное изделие? Наверное, много… Ладно, ёж с ним, с сундуком… Теперь надо определить грузоподъемность ковра. Он рассчитан на пять человек. Плюс сержант. Один весит, ну, пусть килограмм сто. Понабрали мордоворотов… С оружием пусть сто двадцать. Значит, шесть… семьсот двадцать. Негусто. Но не факт, что максимум – это раз… И факт, что ничего другого у меня для вытаскивания сундуков с яйцами из огненных ям нет – это два. Поэтому про максимум забываем… До поры – до времени.
Я вешу… ну не больше шестидесяти. Опять же, чтоб считать было легче. С яйцом вместе… С яйцом вместе моим весом можно принебречь. А если еще сундук добавить… хотя лучше вычесть… а еще лучше – разделить… чтоб его… Ладно. Будем отталкиваться от того, что хотя бы на короткий промежуток ковер такую тяжесть поднять сможет.
Дальше.
Если я буду стоять на самом краешке ковра, на том, который метр двадцать, то другой такой краешек, то есть почти целый ковер – кусок в метр тридцать минимум – можно будет завести под сундук посерединке поперек его широкой части, и таким макаром поднять его сюда.
При этом нам будет мешать парапет вокруг карниза – точнее, его участок в три метра тридцать сантиметров. Потом дверной проем будет маловат… Но это уже их проблемы. А потом… потом… Стоп. Потом будет потом».
И Серафима решительно, хоть и не слишком уверенно, поднялась на ноги, сжала в руке покрепче иванов меч и принялась кромсать и рубить предполагаемые препятствия на пути побега сундука с таким рвением, словно они были ее личными врагами.
Чего ведь не сделаешь, чтобы не додумывать такую жутко-неприятную и неприятно-жуткую мысль до конца…
А конец у этой мысли был таков: «…а потом, когда сундук окажется в прихожей, его надо будет протащить сквозь еще один дверной проем метр семьдесят на метр, который увеличить никакими мечами не представляется возможным».
Когда каменная пыль осела, царевна придирчиво оценила масштабы разрушений, померила габариты проломов старым офицерским мечом, удовлетворенно кивнула и стала руками растаскивать обломки стены и перил по углам, чтобы, не приведи Господь, ни один не попал в недобрый час под хрупкое дно хрустального ларя и не привел к катастрофическим последствиям для всего Белого Света.
Закончив работу и оглядев в слабом свете угасающего шара плоды своих усилий, направленных в такое нехарактерное для нее русло, как наведение порядка в помещении, Серафима провела рукой по лицу, перемешивая и размазывая пыль и пот, и удовлетворенно кивнула:
– Гут.
И упрямо добавила, отмахиваясь от назойливого призрака непрорубаемой внешней двери, не перестававшего злорадно маячить в самом укромном и темном уголке ее сознания всё это время, процитировав Гарри-минисингера:
– Будем разбираться с неприятностями по мере их поступления.
Легче на душе не стало, но она на это и не рассчитывала.
Теперь, когда посадочная площадка была готова, оставалось самое легкое: подцепить сундук и вознести его на подготовленные позиции.
Вспомнив о сундуке, Серафима тут же ощутила словно наяву пышущий огненным жаром колодец, вздрогнула, поморщилась, жадно втянула несколько раз в едва остывшие легкие приятный воздух октябрьской ночи, словно можно было пропитать себя этой изумительной прохладой на ближайшие пять-десять-пятнадцать минут вперед, и решительно ступила на ковер.
– Вниз и до сундука, – строго и непреклонно отдала она приказ – больше себе, чем ковру – и пыльный конфискат из кладовки царских гонцов послушно поднялся, завис на мгновение над багровой бездной и стал спускаться, безмолвным призраком отражаясь в черных с алыми потеками бликов стенах.
Мохнатая шапка из пегой октябрьской зверюшки неизвестной породы в этот раз прочно заняла свое место на голове царевны, окутывая уши и защищая лоб.
Хоть Серафима и была морально готова в этот раз к тепловому удару,[162] но пока спускалась до меланхолично висевшего в пустоте прозрачного ящика, успела дать себе зарок, что если выберется из этой топки не слишком пережаренной, то с первого до последнего дня даже их скупого лесогорско-лукоморского лета еще долго будет уезжать на самый крайний Север, какой только удастся отыскать на карте Белого Света.
Через минуту послушный ковер завис чуть ниже дна сундука и царевна, недолго задумавшись над формулировкой и в очередной раз с тоской и добрым словом вспомянув Масдая, отдала распоряжение:
– Теперь медленно-медленно-медленно вперед, пока я не скажу «стоп».
Конечно, что и говорить, ей сейчас, над разведенной в сердце Земли гигантской жаровней, больше всего на свете хотелось «быстро-быстро-быстро», но оставалось только стиснуть зубы и надеяться, что ковер зайдет под хрустальный ящик раньше, чем она потеряет сознание от жары и в сладком неведении полетит вверх тормашками в деловито гудящее внизу пламя.
Шаг за крошечным шагом перемещалась она к краю своего покорного транспортного средства, пока почти весь ковер не скрылся под сундуком, оставляя ей всего сантиметров тридцать опоры.
Двадцать пять…
Снизу дохнуло огнем.
Дальше тянуть было опасно.
– Стоп! – хрипло пискнула она, и ковер замер.
Серафима прильнула к обжигающей поверхности хрустальной стенки, почти распластавшись по ней. Утдаленным отделом тушащегося в собственном соку мозга[163] она мимоходом пожалела, что она не осьминог и что у нее нет присосок, чтобы оставить себе на опору сантиметров пять. Потом повернула голову, чтобы ковер слышал и понял ее наверняка, и громко и четко[164] приказала:
– Медленно… медленно… вверх…
Ничего не произошло.
Она подумала, что у нее снова начинается бред, и она лишь хотела сказать эти слова, но не сказала, и поэтому снова повторила свою команду, еще громче,[165] но эффект, а точнее, полное его отсутствие, был таким же.
Размышлять над тем, не пропал ли у нее голос, не начались ли галлюцинации и не повалится ли сейчас вниз ковер, если все дело в превышенной грузоподъемности, ни времени, ни способностей у нее сейчас не было.
– Назад и вверх в прихожую, – едва слышным сухим скрипучим голосом приказала она, почувствовала, как ковер внезапно куда-то поплыл, что полированный колодец, огонь и неподвижный сундук вдруг стали терять объем и уходить на третий план, сливаясь и растворяясь друг в друге, покачнулась и ощутила полет.
Очнулась Серафима от пронизывающего до мозга костей, центра капилляров и прочих внутренних органов холода.
Со стоном приподнявшись на чем-то щетинисто-жестком, она обвела мутным недоумевающим взглядом полутемное помещение вокруг, добралась до светящейся красным громадной отдаленно-прямоугольной дыры в стене, которая, собственно, и делала его полутемным вместо просто темного, и все вспомнила.
Спуск. Неудачную попытку поднять сундук. Чувство свободы и полета – к счастью, не назад, а вперед, на появляющийся из-под треклятого ларя послушный умницу-ковер…
Иванов меч?!..
На месте…
Трясясь от холода, выбивая зубами нечто жизнерадостное в ритме лезгинки и истерично подхихикивая над тем, что ей предстояло сделать прямо сейчас, она поднялась на ноги и осторожно, придерживаясь стенки, отправилась к остаткам изувеченного ей ранее парапета – греться.
Ознакомительная версия.
