Герман Дробиз - Вот в чем фокус

И, кряхтя, поднимется гнусный премьер республики Бавона Терра. Он обведет зал мутными с похмелья глазами и скажет:

—   Дамы и господа, мы не предполагали, что бесприн­ципная деятельность нашего марионеточного правитель­ства будет принята так близко к сердцу гражданином Опрокидневым. В виде компенсации приглашаем без­утешную вдову погибшего совершить бесплатную турис­тическую поездку по нашим джунглям.

—   Это был одинокий человек,— сухо заметит судья.— И от него не осталось даже вдовы.

—   Осталась! — пронзительно крикнет Шараруева.— Я его вдова!

—   И я! И я! И я! — закричат с разных трибун На­талья Сергеевна, Марианна Власьевна, официантка Ве­роника, лаборантка Рита и многие другие.— Мы все его вдовы!

А Толька Клюев и двоюродная сестра Люська рухнут на колени и с криком: «Прости!» — упадут в обморок.

Однако не исключено, что некоторые из обвиняемых начнут изворачиваться.

Встанет, к примеру, продавщица из гастронома и скажет, что якобы не помнит такого покупателя. Тогда ей предъявят фотокарточку покойного. Шараруева попы­тается вырвать карточку из рук прокурора, чтобы покрыть ее слезами и поцелуями, и ее долго будут успо­каивать и отпаивать водой из казенного стакана. А продавщица равнодушно скользнет взглядом по задорному носу Опрокиднева, по всему его лицу, отмеченному крепкой природной красотой, и откровенно спасая шку­ру, скажет:

Первый раз вижу.

И от этих ее слов что-то вдруг переменится в зале. Кто-то шумно вздохнет, кто-то хихикнет, кто-то распах­нет неведомо откуда взявшиеся окна... Очнется от обмо­рока Толька Клюев, сядет на скамейку и как ни в чем не бывало закурит. Люська деловито посмотрит на часи­ки, поправит прическу и спокойно уйдет. Эдуард Фомич Буровин вытянет из нагрудного кармана своего пиджа­ка логарифмическую линейку и недрогнувшей рукой при­мется умножать четырнадцать на девятнадцать. Судья встретится взглядом с прокурором, и оба зевнут...

Зевнул и сам Опрокиднев, зевнул и открыл глаза.

Солнечный свет лился из распахнутого окна. Безза­ботный ветерок выкручивал занавеску. Снизу, с тро­туара, доносилось повизгивание метлы. Его заглушал грохот трамвая. Алая железно-стеклянная коробка про­ползла мимо окон, выбивая дугой синеватые искры. Пробежали хохочущие школьницы. Потом снова завиз­жала метла, потом она умолкла, и голос институтского дворника произнес:

—   А дальше пусть горсовет подметает.

И окончательно понял Опрокиднев неуместность сво­ей мечты. Нет, не встанет спартаковский капитан и не скажет: «Прости, Опрокиднев». А встанет он и скажет:

—   Знать не знаем Опрокиднева, гражданин судья. Мало ли у нас сумасшедших болельщиков, которые ме­шают нам жить и работать над дальнейшим совер­шенствованием спортивного мастерства.

И не встанет Шараруева, не скажет: «Я его вдова». А встанет она и скажет:

—   Да, я согласна быть вдовой. Но не Опрокиднева, а нашего директора. Но он, к сожалению, женат...

—    Ах так?! — воскликнул Опрокиднев.— Вы меня не знаете? Вы меня не любите? Вы для меня не прекратите? Тогда и я для вас не уйду. Никуда я отсюда не уйду, слышите?!

— Слышим, слышим,— ответил Эдуард Фомич Буро­вин, входя в помещение.— Начинайте работать.

Часы пробили половину девятого. Сотрудники склони­лись над столами, встали у кульманов. Затрещали ариф­мометры, зазвенел телефон. Опрокиднев углубился в рас­чет паропровода высокого давления и начал жить дальше.

Памятные события дня.

1.  Представитель заказчика главный инженер «Монтажсистематики» Промышлянский вторично забраковал расчет, сделанный Опрокидневым при участии старшего инженера Шараруевой.

2.   Возвращаясь домой, Опрокиднев по случаю при­обрел портфель крокодиловой кожи.

Последняя мысль, перед тем как заснуть.

«Расчет плохой, а портфель хороший...»

Непосредственно сон.

Портфель лежал на журнальном столике. В его бла­городной пупырчатой поверхности тускло отражалась луна. Как и полагается во сне, до поры до времени все было тихо и неподвижно.

Внезапно с пронзительным пением разъехались створ­ки окна, и три безобразных чудовища, перевалив через подоконник, шумно плюхнулись на пол.

«Мама!» — подумал во сне Опрокиднев и забился в угол.

Громко стуча лапами и волоча хвосты, чудовища рас­положились вокруг журнального столика и дружно за­рыдали. Опрокиднев осмелел и вылез из угла.

Это были крокодилы, один очень большой, один не очень и один маленький.

—   Гм...— откашлялся Опрокиднев.— Вы... Как вы сюда попали?

При звуках его голоса они перестали плакать. Сред­ний крокодил тоже откашлялся и прохрипел:

—  Озеро Тана — Нил — Средиземное море — Чер­ное — Азовское — Дон — Волгодон и так далее и тому подобное, вплоть до дренажной системы вашего города. Понятно?

—   Понятно. Вы, стало быть, специально ко мне? Л что случилось?

При этих словах они снова зарыдали, а самый боль­шой коснулся мордой портфеля и прошептал:

—  Это был наш дядя.

Глубина их переживаний искренне поразила Опро­киднева.

—   Что же вы хотите? — спросил он.

—   Дядя завещал похоронить его на берегах родного озера,— пояснил большой крокодил.

—   Вы хотите забрать его?

—  Да.

«Жалко дядю,— подумал Опрокиднев.— И племян­ников жалко. А портфель еще жальче. Безумно жалко портфель».

Это невозможно,— твердо ответил он.— Приношу глубочайшие соболезнования в связи с его безвремен­ной кончиной... но в вашем дяде я храню важную тех­ническую документацию.

—   Что еще за документация? — спросил большой крокодил.

—   Видите ли...— замялся Опрокиднев.— Эта доку­ментация — сделанный мною расчет, и, как сказал пред­ставитель заказчика, мой враг Промышлянский, я могу его спокойно похоронить...

—   В чем же дело? — воскликнул большой кроко­дил.— Мы похороним их вместе, под одной пальмой.

—   Документацию, выросшую и размножившуюся в условиях умеренно континентального климата, нельзя хо­ронить в тропиках,— ответил Опрокиднев.— Она этого может не выдержать.

—   А нельзя ли устроить им отдельные похороны, каждому в своей местности? — поразмыслив, предложил большой крокодил.

—   Нет. В сложившихся условиях ваш дядя является как бы саркофагом для моей документации, и разделять их было бы более чем неуместно. Но я не вижу повода для огорчений, друзья. Ваш дядя — простой труженик водоемов, мог ли он мечтать, что когда-нибудь в нем будет храниться сложнейший расчет паропровода высо­кого давления?

—   Я такой же простой труженик, каким был мой дядя,— сказал средний крокодил.— И если бы в детст­ве я услышал, что когда-нибудь во мне будет храниться расчетчик паропроводов, я бы тоже не поверил. Однако мы рождены в замечательный век, когда мечты сбыва­ются,— закончил он и широко распахнул челюсти, наме­реваясь проглотить Опрокиднева.

—   Закрой пасть! — строго прикрикнул на него боль­шой крокодил.— Это всегда успеется. Итак, вы твердо намерены похоронить расчеты в нашем дяде?

—   Еще чего! — сказал средний крокодил.— В папке похоронит.

—   Этот расчет я делал совместно со старшим инже­нером Шараруевой,— заявил Опрокиднев.— Все, что я творю совместно с этим инженером, приобретает для меня характер святыни. А святыни, молодой человек,— обратился он к младшему крокодилу,— в папках не хо­ронят.

—   Предлагаю компромисс,— сказал большой кроко­дил.— Если вашу документацию нельзя хоронить ни в тропиках, ни отдельно от дяди, пусть похороны состоятся здесь.

—   Но только на берегу озера,— потребовал средний.

—   Разрешите высказаться откровенно,— ответил Оп­рокиднев.— С моей точки зрения, мы хороним не дядю с находящейся в нем документацией. Мы, наоборот, хоро­ним мой расчет, волею случая оказавшийся в вашем дяде. Ведь, если хотите, он мог оказаться и не в вашем дяде, а в чьем-нибудь другом. И даже в одном из пле­мянников,— беспечно добавил он, и в то же мгновение три пары челюстей зловеще заскрежетали.— Шучу! — поспешно крикнул Опрокиднев.— Так вот, поскольку мы в первую очередь предаем погребению расчетную доку­ментацию, считаю своим долгом информировать вас, что таковую хоронят не на берегах озер, а в так называ­емых архивах.

—   Какой вид имеют архивы? — спросил большой крокодил.

—  Это помещение, в котором стоят шкафы.

—   Хорошо, пусть будет шкаф,— сказал большой кро­кодил.— Но в соответствии с нашими ритуалами свежей могилке нужна искупительная жертва. При этом вынуж­ден заявить откровенно, что наиболее желательна чело­веческая.

—   Вы... вы с ума сошли! — закричал Опрокиднев.— Где я возьму вам жертву?!

Возникло тягостное молчание.