К обеду доктор вернулся усталый и раздраженный.
— Геночка, — хлопотала жена, — почему ты не ешь супа? Какой ты бледный! Тебя замучили эти больные. Ну что, принесла эта женщина деньги?
— На 20 минут опоздала. Я ей прямо сказал: мадам, это опоздание может стоить жизни вашему мужу. Опять этот суп пересолен!
— Не может быть! Несчастье с этим поваром. Но откуда у нее все-таки деньги? Они, кажется, очень нуждаются. Помнишь, как она плакала и просила тебя о скидке?
— И хорошо, что не согласился. Она все-таки раздобыла. Обручальное кольцо продала. Но почему у них все в последнюю минуту — неизвестно! Мы ждем. Время дорого. А она кольцом торгует.
После обеда доктор отдыхал, а жена ходила на цыпочках и шепотом говорила младшей сестре:
— Подумай, бедный Геночка ждет, волнуется, больной весь посинел, а эта идиотка побежала кольцо продавать! Раньше она, оказывается, не могла этого сделать. Ей, видите ли, кольца было жалко! Ей оно, видите ли, дорого как память! До последней минуты надеялась, что ей какой-то дурак взаймы даст…
В приемной собирались пациенты и жена доктора волновалась, что доктору опять не дают поспать, и бегала в кухню смотреть, как у повара выходит торт с персиками по новому рецепту, и бегала в комнату сестры, которая, лежа на кушетке читала роман. И говорила возмущенным шепотом:
— В приемной опять какие-то две бедно одетые сидят. И у одной лицо знакомое. Мне кажется, это та самая, которая просила мадам Фенкину устроить ее бесплатно в госпиталь. Несчастье с ними! Опять, значит, будут Геночке нервы трепать и просить лечить со скидкой. Какие теперь скидки! Ты знаешь, сколько я сегодня заплатила за персики? А сахар, а сливки! Этот торт нам ужас сколько обойдется. И вообще цены! А больным как будто до этого дела нет. То дай им рассрочку — а деньги падают, то скидку…
В это время в кабинете доктора переминался с ноги на ногу какой-то худощавый человек и говорил:
— Доктор, мы должны неожиданно уехать из Шанхая. Так что жене придется рожать уже не здесь. Я вам за роды вперед заплатил, как вы просили, так нельзя ли…
— Нельзя! — твердо перебил доктор, — вы уезжаете — это дело ваше. Я тут не причем. Почему я должен возвращать деньги? У меня их даже и нет. Вам магазин тоже не вернет, если вы заплатили вперед, а потом от вещи решили отказаться. Почему…
— Некоторые магазины вернули бы, — сказал худощавый человек, — и, кроме того, я никогда не сравнивал доктора с магазином. Одну минутку. Я не кончил. Вы меня не поняли, возвращать ничего не нужно. Но у моей жены есть подруга. Очень нуждается. Она ждет через месяц. Так вот я хотел просить: может быть, вы у нее примете? Поскольку уже заплачено, а?..
— Он, конечно, наотрез отказал, — рассказывала жена, спустя несколько минут, в комнате сестры, — можешь себе представить, до чего дошли эти люди! Я подслушивала у дверей и думаю: если Геночка начнет соглашаться, я постучу и под каким-нибудь предлогом его вызову. И просто запрещу ему. Но, слава Богу, он и сам сумел отказать. А то подумай: принимать у каких-то бедных подруг! На каком основании? Побегу. Сейчас, кажется, очередь этих двух бедно одетых. Надо послушать, о чем они будут просить.
За дверью приемной слышался сухой голос доктора:
— Что ж я могу сделать, подумайте сами! Я, конечно, очень сочувствую. Но, знаете, если я всех начну лечить со скидкой и в рассрочку — посудите сами, что это будет. У меня определенная плата за курс лечения и деньги вносятся вперед. Не можете — очень жаль, но помочь не могу.
После чая доктора вызвали и он уехал, предварительно долго внушая по телефону невидимому собеседнику, что за выезд берет двойную плату.
К ужину были гости. Богачи Фенкины, которые недавно построили пятый дом.
— Фенкин — большая умница, — рассказывала жена доктора своим близким, — жили они раньше в комнатке в террасе, нуждались. А во время войны, смотрите, как он в гору пошел. Начал с комиссионерства, а теперь миллионер. Контору свою имеет.
Не знаю точно, на чем он такие деньги сделал. Но голова у него замечательная. Такой нюх: всегда знает, что именно подорожает. Медикаменты, между прочим, прятал. Знаете, как патентика теперь вздорожала? Он и Геночке советовал, но вы знаете моего Гену: врач, говорит, святая профессия. Торговать не умею и учиться мне уже поздно. Ничего с моим Геной не поделаешь!
На столе были розы в хрустальной прекрасной вазе и после обеда мужчины пили коньяк: доктор был в хорошем настроении и открыл одну из своих заветных бутылок. Дамы оживленно щебетали о платьях, о маникюрах и о чем-то легком, веселом и несложном. Раз говор мужчин был серьезнее:
— … И дает мне сто американских, — говорил доктор, — наличных местных денег, говорит, у меня нет, эти американские я вам даю, как залог, а в субботу принесу вам 500 000, тогда вы мне мои американские вернете. Но обидно возвращать, как вы думаете, Борис Абрамович? За эти два дня американский поднялся.
— Не возвращайте ни за что, — советовал Фенкин, — скажите ему, что уже продали. Наврите что-нибудь, но не возвращайте. У меня был случай в этом роде: дает мне клиент на покупку товара голд-бар…
— Как хорошо, что вы Геночке советуете, — перебила жена доктора, — он у меня такой не от мира сего в этих делах. Что поделаешь: врач, идеалист!
— Еще коньячку? — сказал идеалист.
— Можно, можно, — сказал Фенкин, — коньячок добрый! Так вот, насчет голд-баров…
Потом разговор принял сумбурный характер и все время слышалось: продать… перекупить… голд… серебро… держать… спрятать… двадцать процентов… чеки…
Зазвонил телефон. Вызвали доктора. Он вернулся к столу минут через пять.
— Вызывают по какому-то подозрительному адресу, — объяснил он, — но я отказал. Там одна беднота живет. А тут педикэб один сколько стоит.
Потом Фенкин с доктором выпили еще по рюмочке и Фенкин смеялся над непрактичностью доктора и говорил:
— Дорогой мой, с вашей профессией можно такие деньги сделать! Уметь надо…
А доктор, улыбаясь, говорил:
— Что делать! Не умею! Таким родился.
А жена доктора с упоеньем говорила мадам Фенкиной:
— Святая профессия. Геночка с детства мечтал быть врачом, облегчать страдания людей. Но, знаете, теперь так трудно! Сейчас столько бедноты развелось. Каждый норовит не заплатить. Ужас!
— А у нас служащие, — жаловалась мадам Фенкина, — каждый кричит, что ему жалованья не хватает. Один наглец так прямо мужу и сказал: у вас, говорит, голд-бары, а мы с голоду дохнем. А при чем тут Боричкины голд-бары?
— … Перекупить, — азартно говорил Фенкин и стучал кулаком по столу, — понимаете? Подержать и продать.
— Именно, именно, — соглашался представитель святой профессии.
Розы, стоявшие на столе в прекрасной хрустальной вазе, были такие бледные и усталые, как будто им было нестерпимо душно. И на самом деле было душно и что-то давило и облака на небе были тяжелые и, кажется, собирался дождь.
Когда, после электрической завивки, Ольга Петровна стала мыть платиновые, много раз крашеные волосы клиентки, она с ужасом увидела, что концы волос отваливаются.
«Я же ей говорила, — отчаянно запрыгало в голове Ольги Петровны, — я же ей говорила, что такие перекрашенные волосы опасно завивать. Я, я сама виновата. Зачем взялась!..»
И громко сказала, стараясь, чтобы голос звучал спокойно:
— Видите, я так и думала, что ваши волосы не выдержат завивки…
Вечером у себя дома Ольга Петровна плакала.
— Брось, — говорил муж, — ну что делать! Ты же, в конце концов, ее предупреждала…
— Чему это поможет, — всхлипывала Ольга Петровна, — раз уж я взялась завивать, выходит, что я виновата! Я ей теперь обещалась лечить волосы бесплатно и массаж головы и все… И за завивку, конечно, ничего не взяла. 'Гак это все неприятно. Будет она теперь всем рассказывать, что я ей волосы испортила.
— Брось, — сонным голосом сказал муж. Он понимал и сочувствовал, но ему страшно хотелось спать.
Хотя давно уже стало совершенно ясно, что в Шанхае ест как раз тот, кто не работает, а большинство работающих не ест, — Ольга Петровна с мужем работали с упорством маньяков, вставали на рассвете, возвращались домой в десять, не видели жизни, не успевали читать, и если бы кто-нибудь их спросил, зачем они так много работают, и устают, и надрывают свое здоровье, они бы очень удивились и сказали:
— А как же иначе?
И действительно, иначе было нельзя. Заработанного едва хватало на жизнь. Ольга Петровна, несмотря на свое высшее образование, которое в этом городе оказалось никому не нужным, уходила из дому рано утром с чемоданчиком. Она маникюрила, выщипывала брови, завивала, красила и из экономии бегала всюду пешком, а когда возвращалась домой, ей не хотелось ни есть, ни разговаривать, ни читать, а только спать, спать и спать. Муж Ольги Петровны выезжал из дому в 5 утра и что-то развозил на велосипеде, потом служил в какой-то конторе, зарабатывая гроши.
