Герман Дробиз - Вот в чем фокус

Прохожу мимо сквера, а там, на скамеечке, группа молодых людей с национальными инструментами. Вроде наших гитар. Одеты ребята в национальную занзибар­скую одежду: цветные куртки, джинсы, дутые сапоги. Поют громко, с воодушевлением. На наш слух музыка, конечно, странная. Даже такое ощущение, что фальшиво звучит. Но что тут скажешь: это на наше ухо. Стало быть, такая традиция. Такой занзибарский мелос. Все- таки выковывался в джунглях. Там же все сплошь за­росло: петь надо громко. И потом — обезьяны верещат. Слоны трубят. Это влияет. Интересно, о чем поют? Возможно, выражают надежды на будущее. В образной форме. А может быть, высказываются на вечные темы, волнующие молодых людей всего мира.

«Крошка в баре заловила кайф...»

Красив занзибарский язык. Жаль, слов не понимаю.

Отмечаю для себя интересный обычай местной моло­дежи собираться в субботу по утрам и петь народные песни. Иду дальше. Изучаю архитектуру. Бросается в глаза необычное здание: три этажа бетонных пере­крытий, а выше торчат бетонные же столбы в таком поэтическом, что ли, беспорядке. Огромные незастеклен­ные проемы. И в некоторых сложены высокими груда­ми кирпичи. Живописно расположены. Правда, близко к краю. Я на всякий случай подходить не стал: еще свалится на голову кирпич. Понятно, занзибарский. Экзотика. Дома такой — захочешь, не свалится. Но все- таки ни к чему. Красивое здание! Напоминает высот­ную гостиницу, которую возле моего дома строят пят­надцатый год.

Иду дальше. Что бы еще поглядеть? А не позна­комиться ли' с местной торговлей? Вот, кстати, мага­зин. Овощной. Вхожу. На полках щедрые дары занзи­барской осени. Плоды, естественно, незнакомые. Вот любопытный овощ. Похож на нашу морковь, но чем-то обмазан. Чем-то вроде чернозема. Может, специально обмазывают, чтобы запекать? Как рыбу в кляре. Спро­сить бы. Жаль, языка не знаю. Арядом — надо же! Капуста! Кочаны — в точности как у нас. Но предва­рительно глубоко проморожены. Аж иней сквозь листья проступил. Ну, понятно. У них ведь жара. Капуста с проморозкой, наверное, лакомое блюдо.

Что приятно, очереди нбт. У нас в овощном, срав­ниваю, когда очереди нет? Когда, допустим, картошку не завезли. Или завезли, но грузчики отдыхают. Так что хоть и завезли, а все равно что не завезли.

Очереди, значит, нет, а стоит у прилавка всего одна покупательница. Симпатичная занзибарская старушка. А продавщица — молоденькая занзибарка. Красивая. Похожа на Веру из нашего овощного. По занзибарскому обычаю, вся разукрашена: кольца, браслеты, серьги.

Прислушиваюсь к их разговору.

—   Милая, картошки-то не завезли еще?

—   А у тебя, что, глаз нет? Сама не видишь?

Интересно, о чем они говорят? Жаль, не понимаю.

А беседа у них все оживленнее. Можно сказать, с пе­реходом на крик. У нас когда так кричат — ясное дело: ругаются. А у них — кто их знает. Может, обсуждают успехи занзибарских овощеводов.

Но тут появляется грузчик и приносит картошку. Старая занзибарка покупает, сколько ей надо, и уходит. Наступает моя очередь. Как же мне обратиться? По- занзибарски ни слова не знаю. По-английски попробо­вать? Международный язык. Да ведь со школы не поль­зовался. Как это... Гив ми плиз... Значит.— дайте, по­жалуйста. Пять — файв. Ну, кило и по-английски кило. Картошки. А как она по-английски? Не помню. А про­давщица уже говорит мне что-то на своем занзибарском. Довольно громко. И сзади занзибарцы торопят. Как-то незаметно набежали в изрядном количестве. Тоже торо­пят и тоже громко. Эх, братцы, думаю, с удовольствием покричал бы вместе с вами об успехах ваших овоще­водов, да нет слов. А сзади занзибарец уже в спину мне стучит, как в дверь. Интересный обычай: у нас, когда здороваются, руку подают, а у них стучат в спину. Но как же, черт ее побери, картошка?! Эх, была не была. Спрошу по-русски. А вдруг кто-нибудь из них изучал?

—   Мадам... Гив ми картошки файв кило!

И вдруг она мне говорит:

—   Чего ты ломашься? Выпил? По-русски не можешь сказать?

Причем произносит эти бесконечно родные и знако­мые мне слова без малейшего акцента!

—   Ой,— говорю.— Конечно, могу. Пять кило карто­шечки, будьте любезны!

Получил я картошку, а уходить не хочется. Привле­кательная девушка: симпатичная и по-русски шпарит. Спрашиваю:

—   Вы где научились так разговаривать?

Она говорит:

—   А чем тебе не нравится, как я разговариваю?

—   Нравится! Просто любопытно: кто научил?

—   Жизнь,— отвечает,— научила. С вами, охламо­нами, только лаяться, а по-другому не поймете. И да­вай вали, не мешай работать.

Чудеса! Рядовая продавщица в далеком занзибар­ском магазине—и не просто владеет языком, а непри­нужденно включает в речь фразеологические обороты и элементы жаргона! Вот только...

—   Вот только вам не объяснили, что в русском язы­ке к незнакомым людям обращаются на «вы».

Она говорит:

—   О! Интурист нашелся! Езжай, откуда приехал, там с тобой на «вы» поговорят.

Я говорю:

—   К сожалению, там, откуда я приехал, в этом воп­росе свои проблемы.

—   Вот видишь. У тебя свои проблемы, у меня свои.

На том и раскланялись.

Возвращаюсь из Занзибара домой, чищу картошку, варю. А тут как раз родственники приходят. Расспра­шивают, что новенького. Да вот кое-где побывал. При­вез кое-что. Пожалуйста.

Угощаю их занзибарской картошкой. Сначала осто­рожно пробуют, а потом разогнались. Хвалят. Дядя Коля поел с аппетитом и говорит:

—   Хороша, но — ты не обижайся — наша лучше.

—   Я,— говорю,— не обижаюсь. У нас вообще лучше.

А дядя Коля посмотрел на меня внимательно и спра­шивает:

—   А мог бы ты там остаться? Только честно?

—   Если честно... Встретил я там одну девушку. Кра­сивая, а главное, по-русски и говорит и понимает. Очень привлекла. А с другой стороны — что, у нас девушки хуже? Вот Вера из нашего овощного. Тоже красивая, и одета не хуже, и по-русски — не слабей той занзи- барки. Нет, никакого смысла там оставаться. Но по­бывать там разок, другой, вот как сегодня, в субботу утречком — можно. И полезно, и поучительно. Есть, как говорится, что сравнить.

Меня очень хорошо обслужили в одном небольшом кафе. Я зашел к директорше и от души поблагодарил.

—   Благодарят многие,— она вздохнула.— А кто бы помог...

—   Пожалуйста. Могу написать в газету. А в чем ваши проблемы?

—   План большой. А помещение маленькое. Выпол­няем с превеликим трудом.

—   Так. Сколько у вас мест?

—   Двадцать четыре.

—   А план? Я имею в виду — в рублях?

—   Ну, конкретно, в рублях, не надо. Без разрешения треста я вам все равно не имею права сказать.

Я удивился:

—   Что же тут запретного?

—   Это уж не мне судить...

Любопытство привело меня в трест, к ответственному работнику.

—   Нет, я не могу назвать вам товарооборот этого кафе, да и любого другого. Это закрытые данные.

—   Какие же они тогда данные? Данные — кому? И зачем их закрывать?

—   Видите ли, по товарообороту одного кафе, зная,

сколько их в городе, можно примерно вычислить това­рооборот всего нашего треста. Зная, сколько таких трестов в республике,— товарооборот по республике. А зная, сколько у нас республик, они могут вычислить, сколько дают все кафе страны. Ну, а с такими данными...

—   Простите, кто — они?

—   Не будьте наивным,— поморщился собеседник.— Вы меня понимаете.

—   Хорошо, а зачем им знать, сколько дают кафе?

—   Мы с вами не знаем, зачем им это знать, но они — знают.

Тогда я произнес небольшую речь.

—   Дорогой товарищ,— сказал я.— У нас действи­тельно есть тайны, которые следует тщательно охранять, и есть данные, которые нужно держать крепко закры­тыми — для безопасности государства! Но все остальное мы имеем право знать!

Мы хотим, например, знать, как работает наша слав­ная милиция, чтобы преступников было все меньше, но чтобы находили их все чаще. А если статистика по какому-нибудь пункту покажет обратное, мы постараем­ся выяснить, чего или кого не хватает. Может быть, чуть-чуть не хватает добросовестных работников. А мо­жет, попросту перебои с овчарками. Главное, знать, сколько тех и этих и сколько нужно этих, чтобы как можно меньше было тех. Кстати, госавтоинспекция ре­гулярно дает статистику происшествий на дорогах. Не знаю, как на кого, а на меня это действует. То и дело перехожу дорогу только на зеленый...

Терпеливо выслушав мою речь, мой собеседник ска­зал:

—   Вы не учитываете одну очевидную вещь: некото­рые данные, если их сообщить, могут произвести не­выгодное впечатление. Об этом вы не подумали?

Каюсь — не подумал... И я стал размышлять. А в са­мом деле, зачем, например, печать, радио и телевиде­ние сообщают нам результаты спортивных соревнований даже, в тех случаях, когда наши проиграли? Почему бы не сообщать примерно так: «Бег на 10 000 метров участники закончили каждый со своим результатом». Ведь если сообщить, что первым был турок, а вторым наш с разрывом в три секунды, то по логике моего собеседника это может произвести невыгодное впечатле­ние. Кто-то может подумать, что турки обгоняют нас на три секунды не только в спорте. Или — что они об­гоняют нас не только на десять тысяч метров. Но и на одиннадцать.