— И что же это значит? — оторопело спросил Ватанен.
— Я абсолютно уверен, что в шестьдесят восьмом Кекконен умер, был убит или отстранен от государственной деятельности. Его место занял другой человек, двойник.
— А может, Кекконен в то время чем-нибудь заболел или получил травму, вот его череп и изменился?
— Изменения очень большие; если бы это была болезнь или несчастный случай, то ему потребовалось бы серьезное лечение, на это ушло бы много месяцев. А президент Кекконен не исчезал из общественной жизни больше, чем на две недели. И вдобавок ни на одной его фотографии я не смог обнаружить никаких шрамов на коже головы. Бородавки — да, но ничего, что говорило бы об операциях.
Ханникайнен спрятал рисунки черепов в чемодан и расстелил на столе большую таблицу.
— Здесь измерения роста Кекконена, начиная с детства… Ранние цифры приблизительны, но начиная с того времени, когда Кекконен стал сержантом, абсолютно точные. У меня тут, кстати, копия его военного билета. Вот, видишь, в сержантском возрасте рост Кекконена был сто семьдесят девять сантиметров… Здесь такой же рост во времена похорон Паасикиви… А теперь смотри! Шестьдесят восьмой год: кривая резко поднимается на два сантиметра. Вдруг, ни с того ни с сего рост Кекконена стал сто восемьдесят один сантиметр. С этого момента линия продолжается без изменений вплоть до семьдесят пятого года, и новых изменений не ожидается. Резкий скачок роста в то же время, о котором я только что говорил, разве это не удивительно?
Ханникайнен сдвинул в сторону таблицу. Сгорая от нетерпения, отыскал новый лист. На нем была кривая веса Кекконена.
— Эти показатели не столь достоверные, но тоже кое о чем говорят. В среднем возрасте Кекконен держался примерно в одном весе. Можно сказать, у него был своеобразный годовой цикл: по осени Кекконен весил больше всего, иногда даже на четыре с половиной кило больше, чем весной. В начале лета он всегда худел, а к осени опять поправлялся. Эти данные я получил из поликлиники в Хельсинки, так что они точные. Однако, чтобы отследить изменения на протяжении десятилетий и провести сравнение, я вынужден был высчитать средний вес Кекконена за год. Так и получился этот график. Теперь ты видишь, что с пятьдесят шестого по шестьдесят восьмой год Кекконен весил в среднем семьдесят девять кило, а с шестьдесят восьмого — восемьдесят четыре килограмма. Эта пятикилограммовая прибавка держится с тех пор практически без изменений, если не принимать в расчет скачки веса в течение года, о которых я тебе только что говорил.
Ханникайнен выложил новые документы.
— Я составил словарь наиболее часто употребляемых президентом слов. Он тоже изменился после шестьдесят восьмого года. До этого словарный запас Кекконена был заметно беднее, чем после. По моим подсчетам, в активное пользование добавлено тысяча двести слов. Конечно, это может быть связано с тем, что после шестьдесят восьмого года Кекконен стал пользоваться услугами других референтов, составлявших его речи и выступления. Но все равно, такой большой рост словарного запаса о многом говорит. Еще я заметил, что в шестьдесят девятом году его взгляды стали более прогрессивными, словно он помолодел лет на десять. Заметно усовершенствовалась логика — я очень тщательно проанализировал его поведение с этой точки зрения. А еще в шестьдесят девятом году Кекконен стал в каком-то смысле более ребячливым: не один раз он вытворял на глазах общественности такие вещи, которых раньше не делал. Его чувство юмора заметно улучшилось, он стал снисходительнее по отношению к народу.
Ханникайнен закрыл чемодан. Теперь он был абсолютно спокоен, на лице было написано удовлетворение, почти счастье.
Приятели вышли на улицу. С озера раздавались крики куликов. Помолчали. Наконец, Ханникайнен сказал:
— Теперь ты сам понимаешь, результаты моего исследования никак нельзя обнародовать.
Зайцу полюбилась жизнь на лесном озере. Он повсюду следовал за Ханникайненом и Ватаненом, смело вскакивал в плоскодонку, хотя явно боялся воды. Он вырос, потолстел и окреп.
Ханникайнен продолжал свои долгие рассуждения о президенте Кекконене. Заяц, сидя на дне плоскодонки и склонив голову набок, слушал мужские разговоры, время от времени его горошины шлепались в кучу наловленной рыбы. Так проходили дни на лесном озере, и ни у кого не было желания отсюда уезжать.
Однажды утром в конце июля заяц заволновался. Весь день он крутился под ногами, не отходя от людей ни на шаг, а к вечеру спрятался под полком в сауне.
— Чего это он трясется? — удивлялись мужчины.
В тот же вечер они почувствовали сильный запах гари. Когда в преддверии ночи гладь озера стала неподвижной, они увидели, как со стороны леса на воду опускается синий покров дыма.
— Где-то большой лесной пожар, — сказал Ватанен.
На следующее утро дым подобрался так близко, что защипало глаза. Поднялся ветер, но дым только сгущался. Он затянул все вокруг, словно густой морской туман.
Перед вылетом один из офицеров объяснил, какая задача стоит перед группой.
Утром третьего дня из дыма выбежал Саволайнен, пробежал по мосткам и влетел в домик.
— В Вехмасярви большой пожар. Ватанен, собирайся, будешь в команде по тушению. Возьми рюкзак Ханникайнена и еды. Я объезжаю хутора, всех оповещаю. Едем немедленно. Уже больше тысячи гектаров сгорело.
— Может, и мне поехать? — спросил Ханникайнен.
— Нет, оставайся тут с зайцем. Тем, кому больше пятидесяти четырех, участвовать не обязательно.
Ватанен напихал в рюкзак рыбы, сала, соли, пол кило масла. Зайца заманили в избушку, чтобы он не увязался вслед за хозяином.
На аэродроме в Раутаваара, куда привезли Ватанена, толпились сотни мужчин. Кто-то вернулся с пожара, кто-то собирался туда. Из Раутаваара в районы, где горел лес, забрасывали продукты, на самолетах, они жужжали в небе не переставая. У перемазанных сажей, уставших, вернувшихся с пожара людей не было сил ни о чем рассказывать, они сразу отправлялись спать в солдатские шатры.
Пожилой аптекарь из Раутаваара устроил рядом с палатками своего рода пункт первой помощи, где он и его дочь перевязывали натертые ноги спасателей и промывали их перекисью. Телевизионщики снимали интервью с председателем поселкового совета Раутаваара. Девушка-корреспондент из «Вестей Саво» фотографировала, Ватанен тоже попал в газету. Полевые кухни работали без перерыва, кормили всех.
Объявили о сборе людей, имеющих навыки в ориентировании. Ватанен сказал, что может пройти сквозь любой лес даже с ведром на голове.
Таких людей набралась довольно большая группа. Всех разместили в тяжелом армейском вертолете.
— Здесь для каждого копия карты района. На ней отмечено, куда дошел огонь. Прошлой ночью он остановился вот здесь, но сегодня перекинулся на верхушки деревьев, и теперь верховой пожар с дьявольской скоростью движется на северо-восток. Ночью будем рыть новую заградительную канаву вот тут, в одиннадцати километрах от огня, а за ночь сгорит свыше двух тысяч гектаров. Этот пожар самый большой в истории Финляндии, если не считать пожара в Тунтсе.[4] Сейчас вас перебросят туда, куда идет огонь. И вы цепью на расстоянии сто метров друг от друга пройдете на северо-восток километров десять, не меньше, и будете орать во всю глотку, сколько сил хватит, чтобы все зверье ушло из-под огня. Там есть два хутора — всех оттуда эвакуировать на берег озера. Всех, кто встретится, тоже вывести из зоны пожара. А еще есть информация, что в этих лесах домашняя скотина разбежалась по лесу от самой Нильсии — лошади и примерно пятьдесят коров, их вывести к озеру. Озеро вот здесь, — показал он голубое пятно на карте.
Летели над районом пожара. Жар снизу проникал внутрь вертолета. Земля едва виднелась сквозь густой дым. Машину трясло в жарких воздушных потоках, и Ватанену стало страшно, что длинные лопасти винта могут сломаться, и вертолет рухнет вниз, в ревущее пекло.
Наконец зона огня осталась позади. С ревом и свистом вертолет направился к земле, словно огромная стрекоза, изрытая синий дым из выхлопной трубы в жаркий воздух. Чем ниже опускалась военная машина, тем сильнее раскачивались вершины деревьев. Наконец лежавшие на земле шишки разлетелись под ударами воздушных потоков; вертолет коснулся земли, и грохот моторов стал тише.
Люди выпрыгивали из брюха вертолета и, сгорбившись под потоками воздуха, отбегали подальше от лопастей. Дверь захлопнулась, моторы снова взревели, вертолет скрылся в дыму. Люди в лесу вытирали слезившиеся от дыма глаза.
Ватанен занял место в середине цепи. Люди рассредоточились по лесу, крики отдавались эхом в дымных зарослях. Ватанен подумал о том, как жизнь швыряет человека: еще месяц назад он, недовольный всем на свете, сидел в кабаке на углу с кружкой теплого пива, а теперь он тут, в горящем лесу, посреди дыма, на спине рюкзак с мокрой рыбой, задница в мыле от пота.
