На огородном участке Виталия было 13 воронов — черных, как бочка дегтя, и ведь все поулетали, когда расстался с женой, не дотянув до свадьбы высокой пробы. У той таинственной женщины пернатые долгожители являются хранителями ее астрального тела. Гарантийный срок хранения триста лет. Сама она сладкая, как лебедь в винном соусе, а судьба у нее горькая, как лекарство от лихорадки, но то особая история, ее словами не расскажешь, ее прочувствовать надо вместе с волнением в крови — в последний день осени, на сломе стихий, когда небо ставит планете катаклизму.
Может, мы посидим у Виталия с утра до вечера, и столько наговорим словесного серебра, что выпадут, звеня, первые снежинки!
Хорошо, что отпускники целыми и невредимыми вернулись, не попали в пасть стихии. После тридцати-сорока северных лет жизнь на материке воспринимается как экзотика, как сказка о трех поросятах с их домиками а ля бомже. С милым рай может быть только в шалаше, а не в таких домах берложьего, свайно-железобетонного типа, как у нас в Магадане. Там, на экваторе, стены не мощней, чем у шкафа, десять градусов выше нуля для них невыносимый холод, а крышу соплей перешибешь. Телевизор-то вон как надрывается, сострадая далеким теплым землям и тем людям, которым на нас плевать с Эйфелевой башни. В Англии, Франции, Германии, вместе взятых, и в мечтах примкнувшей к Евросоюзу Молдавии, мнящей себя Румынией, наводнения, потопы. Разрушены дома, погибли люди. На территории Соединенных Штатов Америки бушуют ураганы. Новый Орлеан заплетается в одну строку с Содомом и Гоморрой. В Лос-Анджелесе, Хьюстоне наводнения, смыты жилые районы, погибли люди.
А у нас-то тепло, светло и мухи не кусают. В городе в четвертый раз за лето, впервые за тридцать годочков моих наблюдений расцвели золотом одуванчики, пахнут медом, сквозь аромат которого проступает морская свежесть с Нагаевской бухты. Ивы выпустили новые побеги: шаг влево, шаг вправо, длиной со спичку, считается побегом.
Возможно, катаклизмы, переживаемые американцами, утолят чувство мести террористов, замедлят взрывные реакции. Эта мысль проходит красной нитью по тексту, шитому белыми нитками завтрашнего снега. Вот они, белые искры, уже мерцают в воздухе. Скоро-скоро, вот-вот…
Или это только мне кажется? Надо позвонить в бюро погоды, но линия занята. Безответен автоответчик.
Проходят часы, ночь миновала. Снега нет, и слово-серебро застыло в глотке.
Вместо снега воздушно-капельным путем доходит новость: умер старый больной друг — от предчувствия зимы. В последнее время мы не встречались, хотя и не пребывали в ссоре. Для меня он ушел давно, хотя и так можно сказать, что не уходил никогда. С каждой пургой, бурей, циклоном все меньше нас остается, все меньше. Нас срывает вселенский ветер, словно осенние листья.
Вон опять два года как корова языком слизала. Виталь к дочке в Испанию уехал. Не было бы счастья, да несчастье помогло: лечит там раковую опухоль, в теплой сказочной стране. Но российскими лекарствами. У него уже было такое — 25 лет назад. Почему бы чуду не повториться?
Пролечился, на родину потянуло, побыл в Москве, заехал на Урал — в страну детства, вот уж в Магадане. Пусть оклемается немного, встретимся.
Осень прошла, зима снегу навалила полметра за неполную неделю. Декабрь, день сталинской Конституции. Остановились часики Виталя. Съел его рак-дурак.
Бабовая рама, или По шапке сенкью
Неужто нам уже не выпить сухого вина в Сухуми?
Да ты виагрой поиграй. Поиграй и выиграй!
Купила мне жена шапку. Правдивая история, хотя и похожа на сказку. На первый взгляд. А ты до финала дочитай.
Про шапки можно говорить и говорить, особенно про дамские. В семидесятых в моде были «магаданки» — из песца, их длинные уши до пояса. Очень теплые, не поморозишь мысли. Такая шапка, что и шубы не надо. Ну, воротника, во всяком случае. Мне всегда хотелось приголубить женщину в песцовом уборе. Кстати, жене на песцовую обновку так и не наскребли деньжат, а потом и мода отошла, суперушанки донашивали дочурки модниц, и мне хотелось приветить девчонку, словно ласкового зверька. Жаль, что в свое время мы не купили песцовое чудо, а еще раньше у нас не выжила новорожденная дочка.
Примерно в то же время бытовала поговорка «писец подкрался незаметно», и я представлял себе чукотского песца — в анадырской тундре они самые крупные, мех у них, в связи с суровостью климата, самый прочный и густой. Мне доводилось редактировать статью биолога Зайцева о песцах — хоть и сугубо специальную, но что-то в ней было этакое сюрреалистическое, так и хотелось вместе с автором, бывшим военным летчиком, обследовать песцовый помет с границы ареала и, быть может, периодически засушивать вещдоки и покрывать бесцветным лаком — бывают же такие экзотические сувениры.
Мне было весело смотреть на модниц, одетых согласно очередному капризу моды в каракулевые шляпы с меховым букетиком. Эти скорняжьи изыски мало кому подходили к лицу, мы так и не узнали, относится ли к их числу моя жена.
На магаданскую меховую моду подспудное влияние оказало общее потепление климата, да и международные связи: на излете перестройки неожиданно появились в городе козьи шубки из Греции, переливаясь оттенками свинца, олова и платины, словно облака над бухтой Нагаева. Красивые? Да, на любителя шапочных знакомств.
Козлиные шубки — даже на вид не теплые, не греющие. Разве что в летнюю пору их носить. Для этого в Магадане идеальны май, июнь, а в ночное время — июль с августом. Кто-то из юмористов придумал купальники на меху. Кажется, Ильф и Петров, так вот, возможно, они имели в виду греческую козу. Кстати, козьи пляски дали начало классической комедии, если помните. А в русской традиции печальная сказка про Аленушку и ее братца Иванушку, ставшего козленочком. Меня же тянет на созвучие «коза ностра». КозленОк — герой новейшего времени, вспоминается — любитель брильянтов.
Хорошо сберегают тепло овечьи дубленки, с ними в ансамбле шапки из ламы. Мне очень нравились ламы: в зоопарке видел. Как такую красоту на шапки пускать? Не знаю. Вообще-то при слове «лама» мне чудились бритые головы тибетских монахов, именуемых ламами. Да и Охотское море в давние времена именовалось Дамским. В голове не умещается, да? Тем более на голове.
Дубленки и на мужчин шили, и мне очень хотелось, пусть даже не походить в такой одежке, просто примерить. А к ней шапка полагалась. Ушанка. Форма у нее строгая, на картонке. Уши подняты, завязками друг к другу притянуты. Со временем и владелец шапки, и окружающие проникаются к ней непонятным уважением и даже благоговением. Весьма специфический фасон, его обкомовским прозвали.
К старости сбылось потаенное желание: получил дубленку и представительную шапку — не знаю, из какого меха, у меня такой не было никогда. В советские времена ходил в кроличьей, за 5 рублей — и дешево, и тепло. Вроде как сказка про зайчика. Любимцу семьи, коту Максу, кроличья нравилась как родная сестренка. Дорвется до нее, обнимет и вдыхает меховой аромат. С удовольствием чихает.
Острые языки, духовные потомки Салтыкова-Щедрина использовали сходство кошки с зайчиком для своих опусов. А на продуктовом рынке, было дело, продавали ободранные тушки кроликов с нетронутыми лапками, чтобы покупатель самолично убедился, животного какого вида покупает. Так что, пораскинув умом, можно было предполагать, что и шапка из Мурки — не есть плод больного воображения. В 90-е сумасшедшие годы газеты дали воображению обильную пищу: не раз пугали кошкоедами, собакоедами. Да нас разве испугаешь?
Это корейцы научили наших бичей в пору, когда цены стали кусаться, перейти на лающий корм. Особенно в поселках Колымской трассы. Тамошние морозы оставляли в живых самых термоустойчивых четвероногих, поэтому шкуры съеденных дружков попадали меховщикам, из них получались унты «я тебе дам», в которых ноги не мерзли и на полюсе холода, он, кстати, находится от Магадана в пределах шаговой досягаемости на автобусе. Справедливости ради стоит заметить — а ведь безотходное это производство — собаками питаться. Похоже на то, как нутрий используют — и внутрь, и наружно. Мех нутрии влагоустойчив, как и нерпичий, годится для наших снегодождей. Но многие съесть собаку могут лишь в переносном смысле, а в прямом — им собачья кость поперек горла становится.
Вот уж собачьи дохи из Китая наводнили Магадан. Китайских собачек роднил с греческими козочками мягкий климат при жизни.
Рыжая собачья шуба до сих пор живет у нас в доме, кот до самой смерти вел с ней морально-психологическую войну. Когда-то шуба нравилась и маленькому внуку: прятал в рукава, как в тоннели, свои машинки. Он у нас веселый мальчик. Теперь я сплю на китайской шубе и собственными боками познал, что она мало чем отличается от пуховиков, на которые у нас еще недавно был завышенный спрос, равно как и на американские куриные окорочка. Собственными боками испытал, что овчинный полушубок превосходит собачий по всем параметрам, в том числе по снотворному эффекту: на нем спекаешься в минуты. Пуховиковая интервенция подкосила фуфаечный бизнес, а нормальное бобриковое пальто теперь мне видится антуражем волшебной сказки, наравне с шинелью Гоголя.
