Дело к Новому году шло. Благодаря шапке по приезде домой удалось купить нормальное шампанское и водку. Выпиваешь редко, теряешь квалификацию. Да еще больно глазам: старость одолевает, этикетку трудновато прочесть. Упорно навяливают импортную водку на бруньках. Знаю, у нее привкус березовой каши. Выбираю питерскую. Вроде и бутылка невзрачная, зато продукт отменный. Там еще на всякий случай линейка нарисована — для ориентирования на пересеченной местности желудка.
В кои веки глянул в зеркало, обнаружил кровь на бороде. Где угораздило пораниться? Не припомню. Потрогал — не больно. Попробовал оттереть. Да это красное сладкое вино. Откуда оно?
Сбрил бороду под корень. Будто вышел из засады. Подбородка, оказывается, нет вообще. Куда только девался? Конечно, его и не было, всю жизнь прожил, не имея атрибута волевого характера. И ведь не замечал такого существенного недостатка. Понятно, отчего меня женщины не то чтобы не любили, но не принимали всерьез, начальники не сказать, чтобы ни в грош не ставили, но рублем не жаловали, а если женщина и начальник в одном лице, мое лицо превращалось в изнанку.
Под Новый 07 год казнили Хусейна. И вспомнился убиенный губернатор Цветков. Ведь сначала стреляли в Шапку, его заместителя. Шапка увернулся, а Цветков погиб. Как-то я это все не одобряю.
Гуси летят, а за ними яблоки, от яблони падают недалеко.
После зимы открылся в лужице узорчатый тротуар и почему-то напомнил Атлантиду, еще погруженную в первобытный океан. Только тысячелетние наслоения вдруг очистились мощными токами вешних вод, засияли на солнце.
Вся мировая история — это строительное дело. Построят за несколько столетий храм, разрушат в одночасье. То стройматериалов нет, то строители запьют. То начальники разворуют. Теперь покупают цемент, плитку, дерево — что раньше крали и продавали за бутылку. У меня до сих пор в кладовке ведро цемента, кот любит его нюхать, жмурит глаза.
Наискосок от атлантидового тротуара — дорожка голой земли с рыжими травинками, а вокруг снег, где-то по щиколотку. Подобно матросу, много недель плавающему по просторам морей, приветствую островок, на горизонте представший глазам, радостным криком «Земля!» А ведь не за горами ритуальное отключение горячей воды. Бабочка-пеструшка, желтенькая такая, обновляет сизую дымку воздуха. Бабочка-либочка, наглая улыбочка, сядь, покури! Прими стакашку, клевера и кашку закуси.
Летом будет здесь богатая трава, похожая на тимофеевку — зеленая, наливная, коту Тимофею захочется попробовать ее на зуб. Питание кота — дело щекотное. Не будут ли конфликтовать у него в желудочке вискас и китекет? Люблю поэта Катаева. И кота его.
Когда от зимы природа идет к весне и устанавливается температура 2–3 мороза, это тепло. Но вот уже май, солнце светит ярче и слегка пригревает спину, та рада стараться, нервно подрагивает и парит. Идешь прогретый, и обычный ветерок, ничуть не холоднее апрельского, похож на зуботычину. Завтра пойдет не снег, не дождь — гибрид. И тем гибридом буду брит.
Ах, лето! Тепло. Аромат земли и травы. Но и зимой тепло. Да гудение мухи. Она себя ведет, как куропатка, уводящая от гнезда глупую собаку. Притворяется немощной и задебанной жизнью. Вроде как возьми меня в свой гербарий. Давай лови меня, а я посмеюсь над тем, как это у тебя получится. На улице 12-го мая видишь муху в полете, а 13-го гуси сердце твое уносят на север.
Строит белые дома зима, а весна их безжалостно рушит. Возле шашлычной «Эльбрус» огромная гора почерневшего, с африканским отливом, снега — шутка бульдозериста.
Городской комбинат зеленого хозяйства. Большую часть года приходится работать по-белому. Хотя снег черный. Долбят лед, сбиваясь в летучие бригады. Дайте им шанс с шанцевым инструментом. Снежные королевы, снежные короли, снежные принцы и снежные нищие. Некоторые любят снежную негу больше остальных времен года. Особенность нынешней весны: тепла нет, только грязь. Вот уж где мы добились изобилия.
Летом деревья и трава зеленхозовцам наматывают руки, и те пропитываются запахом хлорофилла. Срезанный триммером газон вызывает стойкий аромат парного молока и рождает удивление тела. Гвоздика, пижма и полынь — как три богатыря. Лекарственная тройчатка. Птица-тройка.
Оранжевые спецовки на фоне снега притягивают взгляды прохожих и рождают тень улыбки. На фоне зелени люди из зеленхоза сладкие, как фрукты. Оранжевая улыбка морковных губ. Морковь, любовь. Куплю хурмы — темно-желтый сладкий цвет. Сексуальная революция имени апельсиновой корки.
Строительный мусор — недотянувшие до стройбата.
Бригадирша — нос у нее не просто картошка, а картошка-фри. Этносы узнавать по носам. Муж на руках носит, а любовник на щупальцах. Да и сама не промах — мастер спорта по стрельбе по летающим тарелочкам и ходьбе налево. Лицо — вылитое оливье с маслинами навыкате. Прости за гастрономическое восприятие прекрасного пола. Порою она смотрится как кудрявая петрушка, хотя это слово приклеилось изначально к мужскому полу.
Выкатывает собака. Помнишь, будто вчера, метель выла, как бездомный пес? И музыка играла… Французы, что с них возьмешь! Пустили псу под хвост попсу. Лает на разные лады. Звуки метели сливаются со звуками шин, шлифующих по волглому снегу и поверх — ликующая, захлебывающаяся мелодия сирены «Скорой помощи». Весна. Кошачьи концерты. Но и собачьи.
Колымские дружки зачастую сообразительнее человека. Одна жучка в гараже жила. Приблудная. На ночь ее запирали. Днем по городку шастала. Рыжая такая, вылитая лиса-сиводушка. Приглянулась Куприянычу с четвертого этажа. Подкормил ее, в квартиру привел. Днем опять в гараж ушла, а к вечеру подгребает к дому, где собачье счастье познала, понравилось ей на коврике спать. Лавировала, лавировала и вылавировала. Одного раза хватило — поняла, откуда доброта идет. Надо было академику Павлову в Магадане опыты над собаками проводить. Правда, Магадана тогда еще не было и в помине.
Идут четвероногие, как хозяева жизни. Друганы-драгуны. Разных непород.
Ищу сходство собаки с хозяином, не нахожу, а вот рядом человек идет — вылитый шарпей. Круги и мешки под глазами, шейная складчатость, кистевая вкрадчивость. Обожает пить на шару. По кличке Шарапов. Стало быть, и мы кому-то рога наставили. Кому-то подножки. А кому и сохранили лебединую верность.
Кошка сфинкс в окне — теплая, словно грелка. Отсутствие шерсти наводит на мысль о насилии над животным. Жалко же. Шарпей и сфинкс похожи в стремлении четвероногих походить на человека бесшерстного. Невозможность гладить против шерсти.
— Да это папина собака, — поясняет Ольга.
Она поэтесса. У нее отец в молодости был молодым писателем, что-то сочинял. Потом занялся мебельным бизнесом. Это он придумал шкаф модели «муж вернулся из командировки».
Сама Ольга написала крохотную книжку, все повосхищались, просят новых стишат. А они никак не проклюнутся. Возможно, уже все сказала, что хотела. Или робеет перед тайной, которая станет явью.
Захожу в мебельный магазин, а там кабинетный гарнитур продается — «Ольга».
Красота — это страшная сила. Потому и спасет мир.
Про мутантов
Стала пить тайские таблетки для похудения. И меня прозвали Тайка.
Ну, — думаю, — похудею, устрою вам разгон. Только сбросить лишнее никак не получается. Будто моему телу жалко это делать. И это меня веселит. Как начинаю ржать, окружающим дурно делается. Соседке сверху пришло в голову, не мучают ли в нашей квартире домашних животных. В этой фразе нет ни капли осуждения, только нормальное любопытство феминистки, которая ненавидит мужчин. А мужчинки это чувствуют, игнорируя. Собака у нее была бойцовской породы — питбуль. Или бутыльтерьер. Я их путаю. Вроде как собутыльник. Окрас пятнистый. На левом глазу будто фингал. Однажды бобик приревновал ее к боксеру. Или это был доберман. Короче, крепко покусал. Ну, прямо в апельсиновую корку, в целлюлит припечатал засос. Она его на платную стоянку отдала, куда свою «Тойоту» ставила: нюхай бензин, безмозглое создание, если тебе в сталинской квартире плохо жилось. Через неделю домой прибежал этот бульбуль-оглы, на пузе приполз. Скулил.
Ну, это я так, к слову. На самом деле моя соседка никакая не со-бутыльница, в рот не берет, разве что с компрессом, да и палец ей в рот не клади. Теперь реабилитированный кусун и апельсиновая фанта-инфанта нарадоваться друг на друга не могут, вечерами скулят в унисон. Смешно мне делается. И удивительного ничего нет. И не таких кобелей обламывала, добела отмывала.
Да что это я все о ней да о ней. И о себе не мешало бы.
— Больно, — говорит, — смешливая ты стала. Как бы плакать не пришлось.
И накаркала. Стали мне сны проблемные сниться. Будто летаю. Приятно, да? А в пропасть без парашюта прыгали? Когда с высоты падаешь на твердое, это больно. Даже во сне.
