— Понимаю, — прошептал он, — ты меня не прощаешь. Ты справедливый, но жестокий. Придется мне попробовать самому. Ты не против?
Леви начал трясти дверь, колотить по ней кулаками, бить ногами — сначала одной, потом сразу двумя. Пару раз он саданул по ней головой.
«Надо было соглашаться на квартиру в новом районе, — подумал он. — Их ничего не стоит открыть двухкопеечной монетой». Правда, и монеты у него с собой не было.
Леня стянул бороду, обтер ею пот с лица и опустился на колени.
— Иегуда, — начал он, — я уверен, что ты слышишь меня и через эту дверь. Открой! Чего тебе стоит?! Тем более, я должен тебе сообщить нечто очень важное. И ты меня поймешь и простишь. Ну, ты согласен? Тогда возьми ключ на комоде.
— Цель далека, а день короток, — донеслось из‑за двери.
— На твоем месте я бы не стал отвечать на все просьбы одной и той же мыслью, пусть даже столь мудрой, — печально произнес Леви. — Если бы ты забыл свой ключ в Кордове — я бы обязательно тебе открыл.
Леня поднялся с колен и обтряхнул козлиной бородкой штаны.
«Придется звонить Гуревичу, — подумал он. — В трудную минуту поможет только он. Не вылезать же мне снова на улицу в костюме этого косого бандита.»
На площадке располагались еще две квартиры.
Слева жил Шаповалов. Это был старый, заслуженный антисемит. Звонить от него Леви не хотел. Принципиально. Да тот бы и не дал. Справа находились Котлевичи. Мадам Котлевич периодически просила у Леви соль. Причем в голом виде. И каждый раз Леви выпрыгивал в окно. «Соль в шкафчике!», — кричал он на лету.
Иногда он давал ей бесплатные билеты на премьеры, хотя и боялся, чтобы она не попросила у него соль во время монолога. Леви нажал кнопку звонка.
— Одну секундочку, Ленечка, — раздался радостный голос Анны Иоановны, — бегу!
«Откуда она знает, что это — я?» — растерянно подумал Леви.
Дверь распахнулась, и на его шее повисла дородная нагая Котлевич.
— Пожалуйста, щепотку соли, — раздался голос Леви из‑под левой груди Котлевич.
Та не слезала.
— И перец… красный… и где Михаил Сергеевич?..
— Пошел за солью, — смеясь, ответила Анна Иоановна, спрыгнула с шеи, нежно подняла брыкающегося Ленечку на руки и внесла в квартиру.
— Мне нужно позвонить, — отбивался он.
— Завтра, котик, завтра, — пообещала Котлевич, укладывая его в кровать на лопатки, — перчика захотелось…
— Разве я об этом просил тебя, Иегуда? — прошептал Леви, исчезая под массивным телом Анны Иоановны.
— Цель далека, а день короток, — раздался откуда‑то сверху голос Иегуды…
Черная «Волга» остановилась у помпезного дома на Кировском проспекте. Ушастик выскочил из машины, галантно распахнул дверцу, подал руку Ирине, помог выйти Борису.
— Товарищ Борщ вас ждет на третьем этаже, — мягко произнес он, — вторая квартира слева от лифта.
— Мы можем идти одни, — удивилась Ирина, — без сопровождения?
— К сожалению, нам нельзя, — застеснялся Зубастик, — не приглашены.
Важных гостей майор любил встречать не в своем кабинете, в сером доме на Литейном проспекте, — а в своей шикарной квартире, которую Киров за выдающиеся заслуги предоставил его отцу. Одна из комнат квартиры была превращена в уникальный музей. Музей был ровесником революции. Первым его экспонатом было перо Гумилева, добытое еще дедом.
Перед принятием ответственных решений Борщ облачался в халат Пастернака и отправлялся в музей. Он усаживался на ветхий стул, на котором сиживал Бабель, опирался руками на стол, за которым в Воронеже работал Мандельштам, и закрывал глаза. Очевидно, незримое присутствие великих каким‑то странным образом влияло на майорский мозг.
Во всяком случае, минут через десять он выходил из кабинета, окрыленный, с готовым решением…
Борщ встречал гостей в дверях, в мундире, с цветами в руках.
— Спасибо, что пришли, — волнуясь произнес он, вручая Ирине огромный букет и галантно целуя руку.
Возбужденный Борис вошел в квартиру, словно Отелло в Синьорию после победы на Кипре. Ирина была бледна, будто двадцать минут назад ее действительно душили.
Они прошли в комнату, на стене которой висело огромное полотно.
Дзержинский задушевно беседовал с чекистами. Очевидно, решался вопрос — кого повесить, кого — расстрелять, а кого — просто засунуть в паровозную топку.
Боря вздрогнул и отвернулся.
— Кто вы, — обратился он к майору, — и что происходит?
— Я — Борщ, — улыбнулся Борщ, — майор. Но прежде всего я — ваш поклонник. И, заметьте — горячий. Я слежу за вами уже давно. С вашей первой роли. Как вы бесподобно играли Хлестакова! Я смеялся громче всех. Да вы, наверно, это заметили. Я гоготал в третьем ряду, на двадцать шестом месте. Помните? Уже тогда я говорил, что из вас выйдет замечательный артист. И, как видите, не ошибся.
— Вы не могли сказать мне этого в театре, за кулисами? — спросил Сокол.
— О чем вы говорите, — всплеснул руками Борщ, — к вам не пробиться! Я пытался несколько раз… Вы помните, как вы сыграли Иванова?
— Помню, — сознался Борис.
— Как вы тогда кричали: «Оставьте меня! Оставьте меня!» А потом застрелились. Это было восхитительно. Я рыдал, как ребенок. Да вы, наверно, это заметили. Я рыдал во втором ряду, на двенадцатом месте.
— Мне кажется, вы были бы не против, если бы я действительно застрелился, — заметил Борис.
— Ну и шуточки у вас, — сказал Борщ и рассмеялся. — Когда я узнал, что вам поручили роль Ленина — я две ночи не мог уснуть. Я был рад, что смогу увидеть, наконец, настоящего Владимира Ильича, — с большой, львиной головой, не картавящего, с мощными бицепсами, огромного — гораздо выше всех этих пигмеев, всех этих Каменевых, Зиновьевых, Троцких.
— Троцкий в жизни был выше Ленина, — заметила Ирина.
— И это говорит Дездемона! — вскрикнул Борщ. — Та самая Дездемона, которая заставила меня сегодня трепетать!
Майор грациозно, как венецианский дож, поднялся со стула и вновь чмокнул руку Ирины.
— Вы были на спектакле? — удивилась она.
«Венецианский дож» закрыл глаза.
Но не пролью я крови!
И этой кожи, что белее снега
И глаже алебастра всех гробниц,
Не тронет нож!…
— продекламировал он. — Как вы это сегодня произнесли!
Ирина побледнела. В исполнении Борща бессмертное произведение приобрело совершенно иной смысл. И было такое ощущение, что если ему будет нужно, он и кровь прольет и тронет ножом кожу…
— Вы плохой актер, — сказала она.
— Зато я хороший майор, — заметил майор и рассмеялся.
— Почему вы все столько смеетесь? Вы, ваши люди.
— Лучше бейте меня, но дайте мне посмеяться, — процитировал Борщ.
«Если бы это было в моих силах, — подумала Ирина, — ты бы у меня смеялся всю жизнь…»
— Я все‑таки предпочитаю второе, — заметил Борис.
Наступила тишина. Казалось, что даже Дзержинский с портрета прекратил беседу с чекистами и внимательно следил за беседой с Соколами.
— Ну, так чем мы обязаны такому визиту? — спросил Борис.
Веселый майор долго смотрел на черное лицо мавра, потом на бородатое лицо своего шефа с портрета, видимо, советуясь с ним.
— Я хочу вам предложить роль, — наконец, четко произнес он.
Соколы удивленно переглянулись.
— Вы собрались менять профессию, — догадался Борис, — переходите в режиссеры?
— Ну, что вы, — опять засмеялся майор. — Для этого надо иметь талант… Но я ваш коллега.
— Это в каком смысле? — поинтересовалась Ирина.
— А в том, уважаемая Ирина Александровна, что весь мир — театр, и все люди лицедействуют, а?
— То есть вы — лицедей? — уточнил Борис.
— Если хотите — драматург. И не смотрите так на мои погоны. Их носил, если не ошибаюсь, и Лермонтов?..
Откуда он это знал — неизвестно. Даже его деду не приходилось встречаться с великим русским поэтом…
— Итак, — продолжал майор, — как мне известно, вы мечтаете, и не раз заявляли об этом в прессе, сыграть роль нашего современника?
— И вы хотите написать для нас пьесу? — уточнил Борис.
— Я ее уже написал, — вновь улыбнулся Борщ.
«А почему бы ему не написать, — подумал Борис. — Сейчас все идиоты пишут. Чем он хуже их?»
— Комедию? — уточнила Ирина.
— Как вы отгадали? — обрадовался Борщ.
— Вы такой веселый, — объяснила она.
— В двух актах. Причем, главные роли исполняете вы. А? Как вам это нравится?
— Интересно, интересно, — пробурчал Борис, — я — майор госбезопасности, а она — мой верный друг и советник?..
Майор хитро взглянул на мавра.
— Я не пишу тривиальных вещей, — объяснил он. — Да, я знаю, что сейчас все идиоты пишут… — Борщ выразительно посмотрел на Бориса.
Мавр вздрогнул.
«В этой квартире надо как можно меньше думать, — подумал он. — Похоже, что этот майор читает мысли.» И вновь испугался: «Боже, что же это я такое думаю…»
