В зале, за длинным столом, перед остатками обильной еды и кучами грязной посуды, восседал один-единственный человек.
В нем с трудом можно было признать дикуличского писаря: новая богатая одежда и трехдневная пьянка сделали Трясуна почти неузнаваемым. Он опух, лицо побурело, бородка стала совсем тощей и походила на торчащее из подбородка шило.
Из угла зала неслись пьяные голоса:
Двое слуг, обнявшись, пытались выделывать плясовые коленца, но непослушные ноги заплетались. Трясун хохотал:
— А ну, веселее! Эй, хлопы, давай!
Заметив подошедших к столу Нестерка и кучера, Трясун хлопнул в ладоши:
— Хватит, хлопы!.. Это кто ж такие пожаловали?
— От пана Кузьмовского, — поклонился кучер. Трясун ухватился за бородку;
— Что надобно?
— Я лекарь-ворожей, — сказал Нестерко. — Еду к пани Кузьмовской. Мимо проезжал, решил завернуть, посмотреть: не изгнали еще нечистую силу, что пана Кишковского сгубила?
— Эй, хлопы! — крикнул слугам Трясун. — Кучера пана Кузьмовского признаете?
Слуги подошли поближе.
— Он, — сказал тот, что потверже стоял на ногах. — Их кучер.
Второй слуга, придерживаясь за стенку, подошел к окну и заглянул во двор.
— Бричка пана Кузьмовского, — охрипшим от истошного пения голосом произнес он. — В-о-он стоит…
— Пан ворожей, в бричку пожалуйте! — поклонился Нестерку кучер. — Вас ясновельможная пани ждет! Мне из-за вашей милости на конюшне всыпят, ей-богу!
— Не божись, а иди-ка лучше отсюда подобру-поздорову! — цыкнул на кучера Нестерко. — Жди меня внизу!
Хлопец ушел.
— Ворожей…» — рассматривая Нестерка, бормотал Трясун. — Садись со мной, гостем будешь… Где-то я тебя видел, а?
— Может, я пана врачевал? — спросил Нестерко, садясь рядом с Трясуном.
— Я cроду ничем не болел, — усмехнулся писарь. — Глаза твои мне знакомы… Эх, да у всего мужичья глаз одинаково смотрит… Чего ты мне ворожить будешь? Сначала выпей со мной.
— Мне еще к пани Кузьмовской ехать, — сказал Нестерко, — пить не стану. Да и ворожба тогда не пристанет, ежели я пригублю.
— У гостя не своя воля: угощают — кушай, не угощают — не спрашивай! — тоненьким, осипшим голосом закричал Яким. — Пей — и вся недолга! Я третий день пью, и ничего. Вот, — обвел он рукой стол, — почти полный был, от поминок остался. Не пропадать же добру! Сам все и ем.
— От беса это, — покачал головой Нестерко, — всего не съешь, а душу погубишь. Отдал бы еду да питье тем, кто есть хочет.
— Пусть лопну! — закричал Трясун и бросил чарку об пол. — А все мое! Никому ничего! Пей, когда я тебе подношу! Горилку пей, кваса нет. Был квас, да не было вас!
Яким Трясун сунул чарку в руки Нестерку и, чокнувшись, выпил свою. Нестерко огляделся: не видят ли слуги? Но они мирно посапывали в дальнем углу зала. Затем, пока бороденка писаря торчала колодезным журавлем вверх, он вылил вино в блюдо на остатки какой-то еды.
— Выпил? Вот теперь давай ворожи, — засмеялся Трясун. — А еще лучше — давай в карты играть. На деньги, а? Деньги у тебя есть?
Писарь пытался встать, но сумел только опереться руками о стол и слегка приподняться.
— Деньги-то у меня есть, — сказал Нестерко, — только я в карты не играю: это забава панская.
— Видел я где-то тебя, а, ворожей? — снова задумался Трясун. — Ты в Могилеве, в управе, не служил писарем? А у пана Брыцкого не бывал? Вот уж пан так пан… А я, знаешь, лучше пана буду жить. Паны не умеют из мужичья сок выжать. Я прикажу… всем… пусть знают… Я что хочешь могу придумать…
Нестерко приложил палец к губам, а потом поманил Трясуна и шепотом сказал:
— Бесовское наваждение здесь в доме. Пана покойного сгубил бес и тебя сгубит.
Писарь повертел бородкой, спросил недоверчиво:
— Что ж, я беса-то не чувствую? Нестерко продолжал все так же, шепотом:
— А в очи туман наплывает?
— Наплывает, — кивнул бородкой Трясун.
— Чарка двоится? Смотришь — одна, ан вдруг две?
— Угу.
— Это бес с тобой пьет в сотоварищах! Его чарку ты и видишь.
Писарь внимательно поглядел на Нестерка, потом — так же внимательно — на чарку.
— А чудеса показывать можешь? — спросил вдруг он. — Раз ты ворожей…
— Могу на спор ведро горилки выпить, — спокойно сказал Нестерко. — Пятьсот рублей.
— Ну? — удивился Трясун. — Сразу ведро? А если проспоришь? Ты мне деньги покажи. Может, у тебя их и нет.
Нестерко вынул заветные свои деньги, показал Трясуну.
— Ого! — сказал Трясун. — За них год небось ворожил?
— Пятьсот-то рублей? — усмехнулся Нестерко. — За день. К двум-трем панам съездишь — и домой.
— Пей! — Трясун ткнул пальцем в угол. — Вот там. мера стоит с горилкой.
Нестерко прошел в угол. Пять ведровых мер, похожих на маленькие бадейки, стояли пустые. Одна из них была накрыта деревянной плотной крышкой.
— Нашел? — крикнул Трясун. — Пей теперь.
— Найти-то нашел, — сказал Нестерко, возвращаясь к столу, — а вот твоих денег я не видел.
— Денег у меня сейчас нет, — махнул рукой Трясун. — Но я могу и без них.
— Сам тогда и пей.
Писарь расстегнул сюртук. Под ним на перевязи висела кожаная сума.
— Видел? — Он достал из сумы пачку бумаг/ — Все имение — вот оно!
Потом показал Нестерку свернутый в трубку лист:
— А это поболе тысячи стоит. Загольевские мужички здесь, с детьми и всей животиной. Вот вернусь в Дикуличи там тоже бумагу такую напишу, хе-хе-хе… Барину никогда до этакого не додуматься! Деньги на всем наживать нужно, чуешь?
«Верно, это она, обманная челобитная, и есть!» — подумал Нестерко и пошел к мерам.
Повернувшись на мгновение к писарю спиной, поменял местами пустую меру с полной. Затем отбросил крышку. Крышка покатилась, ударилась о стоящее на полу блюдо и упала к ногам спящих слуг. Те даже не пошевелились.
«Трясун словно двужильный, — подумал Нестерко, припадая губами к пустой бадейке и делая вид, что пьет из нее. — Всех споил, а сам еще языком ворочает!»
Приподняв пустую бадейку, Нестерко опрокинул ее, как молочную крынку — показывая, что горилка кончилась. Затем поставил ее на место и подошел к Трясуну.
— Не верю! — заорал Трясун, одной рукой придерживая сумму, другой хватаясь за бороденку.
— Поди сам посмотри, — усмехнулся Нестерко.
— Не могу, — пытаясь встать, проговорил Трясун.
— Давай деньги, раз проиграл!
— Не дам!
— Ах так! — сказал Нестерко. — Тогда пусть мера снова наполнится горилкой, будто ее никто и не пил!
— Ну? — вытаращил глаза Трясун. — Она будет опять… полная? До краев?
Нестерко пошел в угол, взял целехонькую меру горилки и принес ее к Трясуну:
— Смотри!
— Ай да ворожей! — пробормотал Трясун, уважительно поглядывая на Нестерка. — Пятьсот рублей в день! Да еще чудеса… Знаешь, ворожей, оставайся со мной. Ну их, панов. Сюда Печенка приедет, а мы ко мне, в Дикуличи. Заживем! Село мирное, мужики тихие. Есть один — Нестерко, да не долго ему озоровать. Сживем со свету.
— Слышал я о Нестерке, что не так просто с ним сладить, — осторожно вставил Нестерко.
— Хитрый мужик, озорной, верно, — мотнул головой Трясун. — Но я его чуть не обвел вокруг пальца. Самого послал за щенком, а детей его всех хотел продать. Пан Кишковский умер, а то бы… Ну, это все суета… Ворожей! Поедем ко мне, Нестеркину дочку старшую себе возьмем в прислужницы, а? Утром и вечером ноги нам будет мыть и сказки сказывать. Оставайся, ворожей. Ну, чего тебе шататься? Обзаведешься хозяйством, горя знать не будешь! Ты думаешь — в других деревнях каша да сало на деревьях растут? Нет. А мы посидим в Дикуличах лишь до поры до времени. Под лежачий камень вода не течет, бока у камня мхом обрастают, лежать мягче становится…
Нестерко не слушал пьяной болтовни Трясуна. Как только он понял, что его детям грозила неотвратимая беда, он весь рванулся к дороге, к коням, к родной хате. Может, там Печенка еще что придумал?! А как же мужики загольевские? А что, если так…
— Пан Кузьмовский горилку пьет с огнем! — сказал Нестерко. — Подожжет и пьет! Настоящий пан!
— Я, дай срок, и не таким буду! — стукнул себя в грудь писарь.
— А горилку ты жег?
— Могу! — Трясун вынул из кармана огниво, трут, долго высекал искру. Потом от трута зажег свечу. Горящей свечой водил по мере с горилкой, пока она не воспламенилась.
— Вот! — гордо сказал Трясун. — Горит! Как у пана!
— А-а! — вдруг заставил Нестерка вздрогнуть голос Трясуна. — Кто пожаловал сюда! Иди, иди, красавица, выпей с нами горящей горилочки!
Нестерко оглянулся и увидел маленькую, босую, в серой посконной рубашке девочку, которая испуганно стояла посреди зала. Очевидно, она вошла через боковую дверь и не думала здесь кого-нибудь встретить.
