— Разумное слово! А теперь приготовься услышать нечто удивительное, что приведет тебя в радостный трепет, — видел ли ты здешнее озеро и знаешь ли, кто им владеет?
— Озеро видел, но кто им владеет, — не знаю.
— Владелец — я. Ты ищешь под денежный залог место, которое могло бы тебя прокормить, — что думаешь ты о должности хранителя озера?
Наконец оно прозвучало — единственное слово, которого добивался Ходжа Насреддин! "Хранитель озера", — громом отдалось в ушах Сафара, "Хранитель озера", — повторила горлинка под крышей, "Хранитель озера", — ответил ей перепел из клетки, "Хранитель озера", — зашипел, заворчал кумган, окутываясь паром, "Хранитель озера", — подхватил ветер, "Хранитель озера", — зашелестели деревья…
Через десять минут все жители селения, от мала до велика, узнали новость; "Хранитель озера", — слышалось повсюду: в полях, в маленьких, чисто прибранных двориках; об этом говорили мужчины, толковали женщины, щебетали ребятишки.
Когда Агабек и Ходжа Насреддин направились из чайханы к озеру, все встречные отвешивали им подобострастные поклоны и с пугливым любопытством оглядывали нового хранителя, — а он, суровый, надменный, даже не замечал этих поклонов.
Старый Сафар после их отбытия не долго оставался один в своей чайхане, — отовсюду понабежали чорак-цы и сразу погребли старика под множеством вопросов: о чем толковал Агабек с новым хранителем, как они договаривались, какую плату будет получать хранитель? Помост чайханы трещал, чайники, подвешенные над очагом, качались и звенели, с потолка сыпался мелкий мусор.
— Вы сейчас развалите мне всю чайхану! — кричал Сафар. — Пусть лишние сойдут с помоста на землю! Пусть они сойдут, иначе я не буду рассказывать!
Лишние сошли на землю, уступив помост десятку наиболее почитаемых стариков. Сафар начал рассказывать. Нет надобности повторять его рассказ о событиях, нам уже известных.
Закончил он зловещими словами:
— Мы не знали до сих пор, куда нам деваться от одного, — что же нас ожидает теперь, когда их — двое!
Ответом ему было молчание, тяжкие вздохи. Перед всеми собравшимися возник неясный, но грозный призрак близких неотвратимых бедствий.
А Сафар, опустив седую голову, сам больно и громко услаждаясь своими страхами, пророчествовал:
— Большие скоро начнутся дела — очень большие! Не к добру все это… ох, не к добру!
И, словно приглушенным эхом, кто-то ему отозвался:
— Не к добру!..
Агабек привел Ходжу Насреддина к отводному арыку; здесь был устроен большой деревянный лоток со ставнем, запиравшим воду.
— Смотри! — сказал Агабек, указывая на потемневший от времени, поросший мхом ставень, плотно сидевший между двух карагачевых столбов с продольными пазами для движения ставня вверх и вниз. — Ты будешь охранять это и никогда никому не откроешь без моего ведома.
Над лотком был укреплен подъемный ворот с ржавой цепью; ниже, продетый в толстые кольца, висел огромный медный замок; над ним через щель просачивалась тонкая светлая струйка и торопливыми каплями скатывалась по мшистым доскам. "Ставень слез", — подумал Ходжа Насреддин, обратившись мыслями к несчастным чоракцам.
— Никому не верить в долг, и даже на полтань-га! наставлял нового хранителя Агабек. — Вот ключ от замка, никогда не держи его на виду: какой-нибудь хитрец может запомнить вырезы в бородке и сделает второй ключ.
Ходжа Насреддин опустил ключ в карман, затем передал Агабеку выигранный кошелек:
— Пусть это будет моим залогом. Неподалеку на бугре стояла глиняная мазанка, обращенная дверью к озеру.
— Жить будешь там, — сказал Агабек. — Каждую ночь ты должен подойти к ставню и удостовериться, что замок цел. Понял, запомнил?
— Понял и запомнил, хозяин.
Этим завершилось его вступление в должность хранителя озера.
Агабек направился домой, унося в бороде ухмылку, а в поясе — кошелек, радуясь, что успел так ловко ухватить за самый кончик хвоста свои семьсот пятьдесят таньга. "Пройдет месяца полтора-два, и под какимнибудь предлогом я выгоню его, оставив залог в свою пользу, — ибо зачем нужен мне хранитель, если до сих пор я прекрасно обходился без него с помощью такого надежного, такого прочного замка? — размышлял Агабек. — Свои деньги я вернул, а это — самое главное!"
Деньги-то он вернул, спора нет, — но что потерял на этом, даже и помыслить не мог!
К вечеру Ходжа Насреддин перебрался в мазанку на бугре. Одну половину мазанки, посветлее, предназначил он для себя: поставил в углу топчан, починил развалившийся очаг; вторую, темную, — отгородил тополевыми жердями для ишака.
— По сердцу ли тебе новое обиталище? — спросил он, насыпая ячменя в ишачью кормушку. — Вот занятный вопрос: как теперь понимать наше с тобой соседство под одной кровлей, — то ли я перехожу в ишачье состояние, то ли ты намерен прикинуться человеком?
Неспроста сказал он эти слова: за ними скрывался тайный смысл, ожидавший претворения в дело. Но когда и как — Ходжа Насреддин еще не знал.
Томительно долго таял этот вечер, задумчивый и кроткий — один из тех, что примиряют землю и небо, наполняя мир тихим светом. Ходжа Насреддин сидел на камне, у порога своей мазанки, устремив взгляд на озеро, уже уходившее в блеклую синеву сумерек. Когда из глубины раздумий Ходжа Насреддин поднялся опять на поверхность — вокруг была ночь; посвежело, потянуло росистыми запахами, пришло время сна, — он потянулся, зевнул, направился в мазанку. За углом что-то зашумело, и донесся тихий голос:
— Это я — Саид.
В темноте неясно обрисовалась фигура юноши.
— Зачем ты здесь? — удивился Ходжа Насреддин.
— Я слышал от людей, будто ты принял должность хранителя озера, вот и пришел узнать — правда ли?
— Да, принял. Ты как будто бы встревожен этим, ^но почему?
Юноша замялся:
— Теперь… когда эта должность… захочешь ли ты вспомнить?…
— О тебе и о твоей несравненной Зульфие? — перехватил его слова Ходжа Насреддин. — О неразумный юноша, не имеющий силы довериться другу, — откуда эти сомнения? Уметь доверять — это величайшая из наук, потребных нам в жизни; судьба подобна благородной арабской кобылице: она не терпит трусливого всадника, но мужественному покоряется. Ты понял?
— Понял, прости меня.
— Не ищи встреч со мной. Не ходи ко мне, пока не позову. Никто не должен видеть нас вместе: не порти мне игры. Я сказал, а ты слышал, — иди!
И опять — уснувший сад, серебристый туман, рокот соловья, тонкий звон ящерицы и прерывистый шепот у водоема, в тени:
— Я видела его вчера в щель нашей калитки: он шел вместе с Агабеком из чайханы. Он был так суров и надменен. И я подумала об его обещании помочь нам…
— О Зульфия, почему ты в своей груди не имеешь силы довериться другу? Умей доверять: это величайшая из наук, потребных нам в жизни! Разве не знаешь ты, что судьба подобна благородной арабской кобылице: трусливого всадника она сбрасывает на землю, мужественному покоряется!
— Как умно и красиво ты говоришь. Саид, — сам наш старый мулла не сказал бы лучше!
— Нужно всегда помнить, Зульфия, что за холодной зимой приходит солнечная весна, только этот закон и следует помнить; что же касается обратного — то лучше его позабыть.
— Это стихи. Саид, — ты сложил их сам, для меня? Соловей прервал свою песню, звонкая ящерица уснула, забравшись в дупло; звезды заметно передвинулись в небе, водоем затянулся паром, — ночь уходила на запад.
Через два дня новый хранитель озера появился у чайханы.
Он появился после полудня, когда Агабек, сыгравший с чайханщиком свою ежедневную партию в шахматы, уже удалился и чоракцы наслаждались отдыхом беспрепятственно.
Не отвечая на обращенные к нему приветствия, хранитель озера подошел к лепешечнику, тот засуетился, прихорашивая свой товар, выкладывая наверх лепешки поболее и порумянее. Хранитель купил — но купил не одну, не две, не три лепешки, а всю корзину целиком!
Точно так же он купил у продавца абрикосов сразу всю корзину, — затем удалился со своими покупками.
В чайхане, понятное дело, начались разговоры. Зачем он покупает сразу так много? Лепешки зачерствеют, абрикосы завянут… Может быть, он очень ленив ходить и теперь надолго засядет в своей хибарке?
Но то же самое повторилось и на следующий день: в полуденный час хранитель озера с двумя пустыми корзинами появился у чайханы; наполнив их, одну — лепешками, вторую — абрикосами, он ушел, не заметив, как и вчера, поклонов, обращенных к нему.
Чайхана загудела, заволновалась. Куда он девал все, купленное вчера? Съел? Там хватило бы на пятерых! Загадка!.. В скудной событиями робкой жизни чоракцев она вырастала до размеров зловещей тайны.
А тут еще один пастух подлил масла в костер пересудов. Этот пастух шел с пастбища в селение, чтобы купить ячменной муки, и по дороге случайно заглянул в хибарку на бугре. Глазам его представилось нечто, смутившее разум: новый хранитель озера кормил своего ишака белыми лепешками и абрикосами, освобождая последние от косточек и вырезая ножом червоточины. Покупая муку, пастух, конечно, рассказал об этом лавочнику; тот немедленно закрыл свою лавку и, приплясывая от нетерпения, побежал в чайхану с горячим, обжигающим язык и десны орехом новости во рту.
