Я мысленно скорбел по истоптанному, растерзанному, попранному безжалостными жандармами телу…
Но вот тело вернулось: здоровенькое — здоровей не бывает — стиснуло меня, отпустило, изобразило руками Казбек с Эльбрусом и объявило, что оно — морально потерпевшее.
— Помнишь? — Остап вздохнул полной грудью, и голос его приобрел заунывный оттенок разочарованного поэта. — Помнишь, Коля Остен-Бакен, как, вдохновенно озаренный, отправлялся я на юбилейный шантаж?
— Помню, — ответил я с лирической, все понимающей грустью.
— Так забудь мой позор.
— Позор?
— Другое слово найти случившемуся трудновато… С первых шагов я ощутил злой рок!
— Рок?
— Издевательскую усмешку этой шлюхи — фортуны… Пароход отчаливает по расписанию. Я бодро вышагиваю, любуясь неподдельным " айвазовским» — и вдруг за спасательными шлюпками обнаруживаю двух элегантно экипированных, заметь, с тросточками и пенсне, джентльменов о чем-то горячо спорящих… Ну, я, само собой разумеется, подкрался ближе, навострил уши — и чуть не отдал концы… Это было хуже морской болезни, хуже чумы и холеры вместе взятых… Знаешь, кем оказались холеные джентльмены?
— Шпиками, которые выслеживали тебя по доносу твоей сожительницы, извиняюсь, покровительницы.
— Хуже… Гораздо хуже…
— Неужели ты подумал, что я настучал?
— Не с твоими способностями катать убедительные доносы… Так что и не пытайся в дальнейшем.
— Постараюсь, — пообещал я твердо.
— Лучше, Коля Остен-Бакен, угадай, о чем джентльмены спорили?
— Кому вздернуть тебя на рее?
— Романтика давно угасла, не оставив и копоти… Солнце наживы греет сердца… Мои нечаянные спутники рьяно спорили о распутной Ницце и не менее распутном Баден-Бадене.
— И тебя взволновала эта географическая дуэль?
— Каждый из них упрямо, в риторически выдержанных, тщательно аргументированных выражениях добивался Ниццы, и ни тот, ни другой не хотел уступать.
— Бедный, несчастный, невезучий Баден-Баден!
— И добавь… Бедный, несчастный, невезучий Бендер… Джентльмены-то готовились в соблазненные мальчики и бурно делили курорты, где могло их постигнуть сиятельное насилие.
— Нездоровая конкуренция!
— Вот имено — нездоровая… Впрочем я употребил к ретивым конкурентам весьма эффективное лекарство, после которого их в принудительном порядке посадили на диету и обеспечили покой.
— Ты сообщил капитану, что они собираются угнать пароход в Турцию?
— Нет, коварный Остен-Бакен, я поступил как истинный верноподанный гражданин, Сын Отечества, слуга Царя… Всего-навсего передал услышанный разговор капитану, густо краснея при этом и отворачивая глаза.
— Но при чем, здесь позор?
— Да при том, что в дальнейшем соблазненные мальчики стали попадаться чаще, чем полицейские чины, которых, в свою очередь, хватало за глаза. Среди мальчиков встречались немощные парализованные, в колясках стариканы и безногие бодрые инвалиды. Было около десятка слепых, трое немых и бессчетное количество застарелых сифилитиков, хрипящих и сипящих. И все наперебой хвастались своими близкими связями с великими князьями, и все грозились получить соответсвующую компенсацию. Естественно, вся чистота и прелесть замысла была скомпрометирована этой неуемной, сворой гоняемой неутомимыми церберами с «селедками».
— Выходит, идея носилась в воздухе.
— Это не может служить оправданием… Неужели, думал я в минуты своего материализованного позора, неужели я такой же, как они, не сумевший выжать из трехсотлетия дома Романовых ничего путного…
— Тебя подвел вынужденный простой.
— Но времени для смывания позора и забвения неудачи вполне достаточно… Не будем ждать четырехсотлетия дома Романовых.
— Не будем!
— Я же не просто нежился. Я исправно штудировал родную историю и пришел к выводу: Рюриковичи куда занятней, чем Романовы.
— Иван Грозный один чего стоит.
— Улавливаешь… Вдарим Рюриковичами по царствующей династии… Рубли — полетят!
— На блюдечко…
— С голубой каемочкой!
— Но где мы найдем хотя бы одного чистопородистого Рюриковича? Они же все вымерли как мамонты.
— А мы будем иметь дело с их нетленными душами.
— Спиритизм?
— Да, Коля Остен-Бакен, спиритизм чистой воды… Организуем теплую встречу с Иваном Калитой или Владимиром Мономахом… Только я еще полностью не уверен, как поэффектней, без пошлого прыгающего блюдечка, без приевшегося чревовещания организовать сеанс роскошного дворцового спиритизма.
— Иван Васильевич…
— Ну, понимаю, опричнина, дыба, плахи, медведи ревущие, отравления таинственные, сыноубийство… Под каким соусом подать — вот вопрос?
— А если в стиле времени? Что-нибудь этакое, декадентско-розановско-мирискуственническое?
— Надо думать…
— Спиритизм?
— Да, Коля Остен-Бакен, спиритизм чистой воды… Организуем теплую встречу с Иваном Калитой или Владимиром Мономахом… Только я еще полностью не уверен, как поэффектней, без пошлой прыгающей тарелочки, без приевшегося чревовещания, без лягающихся столиков, без выстукивающих бесовскую морзянку стульев, без мрачно пророчащих загробным скрипом шкафов, организовать сеанс роскошного дворцового спиритизма.
— Иван Васильевич?..
— Ну, понимаю, опричнина, дыба, плахи, медведи ревущие, отравления таинственные, сыноубийство… Под каким соусом подать — вот вопрос?
— А если в стиле времени? Что-нибудь этакое, декадентско-розановско-мирискусственническое?
— Надо мыслить…
«Да. Да. Побольше непонятного.»
О.Б.
Через неделю у нас все было готово для проведения фаллическо-спиритических сеансов.
Мы сознательно отказались от массовости, предпочтя строго индивидуальный подход: мы организовали предварительную запись раздельно для особей обоего пола: мы сузили ожидавшиеся откровения до сугубо интимной тематики.
Когда я усомнился в начинании, корректно предположив, что трудность попадания к нам на сеанс отпугнет потенциальную клиентуру, Остап веско заметил, что как раз наоборот любители оккультных забав будут штурмом брать флигель.
Судя по длинному списку очередников, в прогнозе Бендер не ошибся.
Теперь и я поверил в успех.
Осталось несколько точных штрихов, чтобы довести интерьер мистического флигеля до кондиции.
А картина получалась убедительная.
Стены украшали выполненные фаллообразным шрифтом (собственное изобретение — увы, так и не запатентованное) цитаты из несусветно-модного Розанова — идола извращенцев всех мастей, гимназисток-старшеклассниц, истеричных институток, старых дев, професоров-естесственников, активных и пассивных антисемитов, вечных студентов, поэтов-графоманов, эстетов, впавших в декаданс, чиновников-импотентов и офицеров-садистов.
КАКОВЫ ДУШИ, ТАКОВЫ И ОРГАНЫ!
САМОЕ ИНТИМНОЕ — ОТДАЮ ВСЕМ!
На удивление, зубно-протезные деньги щедро выделялись Остапу на его новое увлечение — и тратил их я.
Фаллические, бронзовые, выполненные на заказ, канделябры.
Розовые фаллические свечи.
Фаллические пирожные — для дам.
Фаллические сигары — для мужчин.
Скатерть, искусно вышитая (Инга постаралась) эротическим алфавитом и разбитая на соответствующие сектора. Каждая буква представляла сцену античных любовных поз.
И еще целая куча подобных мелочей, призванных настроить посетителя на нужный лад.
Остап же абсолютно не вмешиваясь в мои старания, занимался исключительно сотворением ГЛАВНОГО ПРЕДМЕТА.
Замысел поражал оригинальностью и дерзостью. Сему «персту указующему» предстояло экстазно вращаться над гадательной скатертью на туго натянутой бечевке.
И скажу без лукавства — Остап создал шедевр. Из обыкновенного медного пестика, украденного мной из под носа кухарки и щедрого количества специального (рецепт утерян) клея.
Мумифицированный половой член Ивана Грозного производил благоговейно-отталкивающее впечатление и оказывал магическое воздействие, как несомненно подлинная, выкраденная из подземелий Соловецкого монастыря, содомско-гоморская реликвия, скрываемая зловредными архиереями от глаз народа.
В общем, член завращался точно по расписанию.
Я, в черном трикотажном облачении, символизирующий то ли тень павшего сатира, то ли располневшего от безделья духа, крадучись подносил напитки и пирожные.
Остап сосредотачивался.
В шикарной белой чалме и полупрозрачных вышитых шальварах он покорял сердца и умы, жаждущие откровений. А голос полный затаенной страсти, тоски по утраченной невинности, не по годам житейско-мудрый, с философской начинкой.
И никто, поверьте, никто не ушел разочарованным, никто не обманулся в своих ожиданиях, хотя мы строго соблюдали правило — только один вопрос и один ответ.
