Пинал, пока Фёдор Потапович не приказал отправить меня в 3 камеру на доработку.
Что такое доработка я не знал, но чуял, что добра мне уже ждать не приходится.
И точно. В камере меня ждали трое жлобов с такими мордами, что мама моя родная! Они валялись покуривая на нарах, то бишь на той части пола, что приподнята сантиметров на двадцать. Я стал в правом углу и подумал, что сегодня мне так хотелось дать кому-нибудь плюху, и что сейчас я смогу это желание исполнить.
– Ну, наконец-то, Сёма, ты пришёл! – Я обернулся на голос. У парашки на полу мирно сидел Григорий Евстигнеевич. Лицо у него был в кровоподтёках. И, наверное, повреждена голова, потому что он нёс несусветное:
– Ну, Сёма, вам сейчас покажет. Дождались, суки. Вы знаете, что у Сёмы чёрный пояс, и ему вас смешать с говном, что позавтракать? Ты завтракал сегодня, Сёма?
Я не завтракал, но на всякий случай промолчал.
– А вот я счас посмотрю, на что твой Сёма годится – сказал жлоб, что покрупней и харкнул на пол жирной зеленоватой соплёй.
– Чё смотришь, пидор гнойный, – это он ко мне, – чё смотришь? Убери!.
Ну, счас ты у меня это слижешь!
И жлоб шагнул ко мне, одновременно размахиваясь из-за уха. Я инстинктивно выбросил вперёд правую руку. Жлоб неожиданно опрокинулся на спину, стукнувшись головой о так называемые нары.
В камере стало оченнь тихо. Так тихо, что я услышал, как бьётся сердце у Григория Евстигнеевича.
Жлоб похрипел немного, дёрнул ногами и затих. К двери рванулся другой, помельче, и заколотил, что было мочи:
Помогите! Убивают!
Меня вывели и снова защёлкнули наручники. Потом в пустой камере меня долго били. Я не сопротивлялся. Я скрутился калачиком, стараясь прикрыть яйца и почки. А что бы вы делали на моём месте?
Потом эти люди устали и меня снова повели на допрос. Я ковылял по лестнице и думал, что слава Богу, по яйцам не попали, а, что с почками, будет видно попозже.
В кабинете Фёдора Потаповича уже сидел довольный Григорий Евстигнеевич.
– Это, Сёма, ты ему правильно сделал, – похвалил меня Григорий Евстигнеевич. Я не стал разочаровывать друга – ну как ему объяснишь, что жлоб, скорей всего, поскользнулся на собственной сопле. Я не стал его разочаровывать, потому что у нас обоих целый день состоял из сплошных разочарований.
– Ну вот что, говнюки! – двинул речь Фёдор Потапович – Вот что я вам скажу. На ваше счастье бизнесмен Симонов нашёлся у своей любовницы живой и невредимый. Как и что – вам знать не надо. Дольше жить будете.
Обещанная премия по этому случаю отмененена – Фёдор Потапович горестно вздохнул и продолжил, – вот вам справки, что вы находились в медвытрезвителе и катитесь отсюда к такой матери.
Мы, поддерживая друг друга, доковыляли до дома и сели на родную лавочку.
Я прикурил последнюю сигарету, и мы подымили в очередь. И, только Григорий Евстигнеевич растоптал окурок, как из-за угла вывернулся Виталий Константинович. Он, видно, шёл с работы, потому что держал папку с бумагами в одной руке и свёрнутую газету во второй.
– Ну, как дела, судари мои? – весело спросил Виталий Константинович. Он отлично видел, какие у нас дела – это было нарисовано на наших разбитых мордах. Но всё – таки спросил.
Я промолчал, как всегда, а Григорий Евстигнеевич не выдержал:
– Катись отсюдова, гондон конкретный!
Виталий Константинович затрусил в подъезд, а Григорий Евстигнеевич стал читать вслух забытую газету «Светлый путь»:
– Вчера вечером был убит у дверей своего дома бизнесмен Симонов. Благодаря умелым действиям полиции, киллеры были задержаны. Ими оказались сапожник КБО Файндшмидт и слесарь вагонного депо Семёнов…
– Григорий Евстигнеевич читал газету, а я думал, что сейчас приму душ и пойду к доктору Майзелю, и он вырвет мне обломки зубов. И тогда ихние края не будут мне царапать язык. Я думал про это и мне было хорошо.
Фёдор Иванович, распорядитель похоронных церемоний или, как он любил говаривать, гражданских обрядов, вышел из такси у ворот кладбища и направился к похоронному дому. Красота вокруг была неописуемая. Но Фёдор Иванович красоту не разглядывал. Он соображал, как лучше после обряда до дому добраться. Первое января – день тяжёлый. Такси в этих краях не поймаешь. По всему выходило, что придётся клиентов просить подбросить до трамвая.
В зале Фёдор Иванович первым делом заглянул в комнату для оркестра. Лабухи были уже на месте. Играли в «петушка» и лениво перепирались с Мишкой Стоцким. Суть спора была давнишняя – Стоцкий каждый праздник упорно не хотел давать свой рубль в общий котёл, оправдываясь тем, что он, дескать, непьющий. И заканчивался этот спор всегда одинаково. У Стоцкого похищали мудштук от трубы и прятали в гроб. Миша «лабал жмуров» уже лет десять, но покойников боялся панически. Он ругался до хрипоты и покраснения морды, но рубль в конце концов находил своё место, а мудштук своё.
– Нет, ты рассуди, Иваныч, – обратился Стоцкий к Фёдору Ивановичу, – приглашая его в качестве арбитра. – Зачем мне свой потом и кровью заработанный рубль в пьянку вкладывать, если я спиртное на дух не переношу?
– Затем, что надо жить по товарищески, а не по жлобски, – разъяснил ситуацию Лёва Тройб и начал сдавать. – Коллектив решил праздник отметить. Какое такое дело коллективу пьёшь ты, или нет? Клади деньги и соблюдай свои принципы сколько влезет. Вон смотри, Фёдор Иванович тоже не пьёт, а рублик вложит, потому что людей уважает.
Фёдор Иванович поморщился в душе, но раскрыл бумажник и внёс рубль в общее дело. Потом попросил Анну Петровну пригласить родственников для беседы и прошёл в свою комнату.
– Фёдор Иванович, может не будем? – на пороге стояла Анна Петровна.
– Что не будем? – не понял Фёдор Иванович.
– А ничего не будем, – внятно пояснила Анна Петровна. – Они там все немного выпивши.
– Анна Петровна. Дорогая, – начал, как ребёнку объяснять Фёдор Иванович. – Я приехал сюда проводить церемонию. И я её проведу, даже если покойник воскреснет и закричит: «Не надо!» Анна Петровна только вздохнула.
Фёдор Иванович ожидал, что к нему на беседу придёт пьянь последняя, – иначе бы Аннушка не предупреждала, – но в комнату вошли абсолютно трезвые люди. Статный блондин с голубыми ясными глазами и высокая женщина. Фёдор Иванович встретил вошедших, выразил свои соболезнования по поводу тяжёлой утраты и усадил пару в кресла. Записал в своей книжечке – Головкина Мария Мироновна, 1925 года рождения.
– Товарищи! – Это Фёдор Иванович к родственникам обратился. Расскажите пожалуйста биографию покойной. Мне нужно на чём-то основываться, выстраивая траурную речь.
– Биография у мамы обычная. Ничего героического она не совершала. В двадцать лет вышла замуж. Домохозяйка. На пенсии в последние годы.
– А муж? – спросил Фёдор Иванович, втайне надеясь хоть что-нибудь раскопать.
– Муж умер двумя годами раньше, – это уже женщина начала рассказывать. – Сергей Никанорович был офицером НКВД и в одной из операций получил травму позвоночника. Казалось, столько лет прошло – и ничего такого. И вдруг – полная неподвижность. – Тут женщина спохватилась и представилась – Эльза Яновна. Я жена Карла Фрицевича и она головой показала на своего спутника.
– Так это у вашей мамы был второй брак? – догадался Фёдор Иванович.
– Тут сложная история – Вступил Карл Фрицевич. – Мама в 1943 году вышла замуж за офицера немецкой армии. Когда немцы стали отступать, офицер этот дезертировал и скрывался у мамы на хуторе. А потом, это, когда уже наши пришли, соседи сообщили куда следует. Фриц, ну офицер этот, оказал сопротивление и был убит. А когда Сергей Никанорович приехал арестовывать маму, так получилось, что он на ней женился. Взял, как говорится, с ребёнком. Со мной то есть.
– Он что? Не знал о немце? – заинтересовался Фёдор Иванович.
– Как не знал, – сказала Эльза Яновна. – Знал. Он ведь сам и растрелял этого немца. Это он нам уже перед смертью рассказывал. Мы его, когда Карл закончил училище и начал служить, к себе взяли.
– Мы бы и маму взяли – вступил Карл Фрицевич, – только она отказалась наотрез. Говорила что эти… – Карл Фрицевич помолчал, подбирая слова, но видно нужных не нашёл, – что брат с сестрой без неё совсем пропадут. Карл Фрицевич ещё помолчал и спросил осторожно:
– А может не будем?
– Что не будем? – оторвался Фёдор Иванович от своих мыслей.
– Ну это… обряд этот… Они там немного выпивши.
– Ну вы то трезвые? Трезвые, – подвёл черту Фёдор Иванович, – Значит будем. Да. Я хотел спросить как долго у вас пробыл, – Фёдор Иванович заглянул в свою книжку, – Сергей Никанорович?
– Восемнадцать лет, – Просто сказала Эльза Яновна и поднялась. Поднялся вместе с нею и Карл Фрицевич.
Фёдор Иванович походил немного по комнате. Он никак не мог себе представить, что можно восемнадцать лет за убийцей своего отца горшки выносить. Не укладывалось это в голове у Фёдора Ивановича. Наконец он проглотил слюну, тем самым убрав спазм, внезапно перехвативший горло, и вошёл в ритуальный зал.
