— Есть тут один, — еще шире заулыбалась она, — мош Данила, сторожем на винограднике работает. Хочу, говорит, хоть перед смертью уяснить, для чего я жил… Извините, вы, случайно, не Георге Калалб?
Он кивнул:
— А вы, случайно, не Анжелика Апостол?
— Откуда вы меня знаете? — удивилась она.
— Слышал, что в моем селе появилась красавица по имени Анжелика.
— Так вы, стало быть, сын мош Диониса? Ну и история! А я думала, вы просто однофамильцы…
— Да, ваш грозный муж моих стариков… даже не знаю, как и сказать…
Лицо Анжелики приняло решительное выражение:
— Не беспокойтесь, Георге… Дионисович, я ему-
— Зовите меня просто Георге.
— О, спасибо!… Не беспокойтесь, Георге…
— Можете на ты, — совсем раздобрел Георге.
— Право, я даже не знаю, что и сказать, — совсем растерялась от счастья Анжелика. Наконец собралась с духом. — Георге, ты… дашь свой автограф?
И протянула ему «Поэмы о любви». Георге щелкнул шариковой ручкой:
— С условием, Анжелика, что ты придешь к нам на новоселье.
Но заглянув ей в глаза, понял, что можно было и не ставить условий…
По улице прошла длинноногая старуха с десагой через плечо. Из десаги на мир обреченно глядели две гусиные головы. Когда старуха удалилась, из кустов вынырнул Ионел со своими товарищами и пошел по ее следу. Он присел возле мокрого места, где отпечатки опинок были особенно четкими, измерил линейкой длину и ширину следа и записал данные в блокнот. Товарищи глядели на своего вожака с восхищением, как «а настоящего следопыта, а фотограф Аурел сделал, конечно, несколько дублей.
Семья Апостол обедала. Зина лениво ковырялась ложкой в супе. Анжелика ела медленно, жеманно поднося ко рту накрахмаленную салфетку. Апостол, как всегда, спешил, ел одновременно суп и жаркое, запивая все это компотом.
— Желудок испортишь, Гриша, — сказала Анжелика.
— Что желудок, у меня шестнадцать тонн яблок портятся, — прочавкал Апостол. — А тут еще эти иностранцы!… Вот отвяжусь от них, повезу сам яблоки к Богданову и высыплю во двор, пусть гниют под его окнами!
— Не высыпешь, Гриша, — сказала Анжелика, — сначала покричишь, пошумишь, а когда охрипнешь, станешь ползать перед ним на коленях.
— Я! На коленях?!
— Тише, Гриша. Кушай, Зина, а то остынет… Tы же у нас молодец против овец, Гриша. Вот бедных стариков со свету сжить тебе ничего не стоит.
— Ты про кого, Анжелика?
— Про Калалбов, Гриша, про Калалбов.
— Калалбы? — ошалело смотрел на нее Апостол.
— Да, Калалбы, — подала голос Зина. — Тата, если ты их дом хоть пальцем тронешь, я уйду из дому.
Отец тряхнул головой: не почудилось ли ему?
— А я, — спокойно сказала жена, промокая салфеткой рот. — я из дома не уйду, но тебе, Гриша, жизни в этом доме не будет.
Апостол часто-часто заморгал глазами.
— Кстати, я приглашена к ним на новоселье, -
сказала Зина.
— Я тоже, — сказала Анжелика.
Теперь все трое удивленно смотрели друг на друга.
Стоял полуденный зной. Лавочка толстушки пустовала. Длинноногая оставалась на своем посту. К ней подкрался Ионел и прислушался. Она тихо посапывала и чмокала во сне губами.
Ионел присел у ее ног, осторожно развязал одну из опинок, вынул из кармана булавку и тихонько уколол старуху в лодыжку. Нога ее дернулась, и опинка оказалась в руках Ионела. Тот же фокус он повторил со второй ногой, но старуха так быстро хлопнула себя по укушенному месту, что Ионел не успел убрать руку, и удар пришелся по ней. Старуха крепко держала Ионела за ухо: — Поймался, пионер?… Вот чему вас в школах-то учат!
Тут она заметила, что пазуха у мальчишки слишком оттопырена. Не отпуская уха, она вытащила у него из-под рубашки пару новых спортивных тапок.
— Ага, — обрадовалась она, — уже разул кого-то?
— Они новые, — превозмогая боль, сказал мальчик.
— Значит, украл в магазине!
— Купил.
— Для кого же ты их купил?
— Для вас.
Ответ был неожиданный, и старуха опешила. Этим воспользовался Ионел. Приподнявшись на цыпочки, чтобы уменьшилась боль в ухе, он объяснил скороговоркой:
— Мы собираем для музея различные предметы старины, а ваши опинки, бабушка, являются уникальным экспонатом, потому что сохранились только у вас. Вот мы и решили реквизировать их, а взамен подложить, точнее предложить эту мягкую и прочную обувь.
Старуха отпустила ухо Ионела и стала рассматривать тапки. Затем присела на лавку, примерила их:
— А почему не подошел и прямо не сказал, мол, так и так?
— Не рассчитывал на вашу сознательность, — потирая ухо, признался мальчик.
Старуха зашнуровала тапки, встала и продемонстрировала великолепный бег на месте:
— Не рассчитывал, говоришь? Подожди здесь.
Она нырнула в калитку и вернулась с парой дамских сапожек типа «чулок»:
— Держи. Дочка прислала, а они жмут. Таких в нашем селе я больше ни у кого не видела, так что для музея сгодятся. И опинки забирай. А за тапки спасибо, в самый раз.
Ионел посмотрел на сапожки, вздохнул и вернул старухе:
— Нет, не подойдут. Они еще не стали достоянием истории.
Федор подошел к белой «Волге». Оттуда выскочил Вася. Они стали тискать друг друга.
— Здравствуй, Федя! — Здорово, Вася!
Вася похлопал Федора по лысине:
— Знаешь, почему я удрал с Чукотки? Я к буйной растительности привык, а там, видишь, даже волосы не растут.
— Зато дети растут, Вася, все трое уже выше меня. А ты все удельного князя возишь?
— Не говори! Ну а ты, Федя, не думаешь возвращаться?
— Да пока нет.
— Теперь-то есть куда.
— Да вроде бы есть… Гришка твой не угомонился еще?
— Кто его знает, сейчас у него голова иностранцами забита, Интуристы приезжают. Он тут военную тревогу поднял, чтоб лицом в грязь не ударить…
— Вась, придешь к нам на новоселье? Сегодня в шесть.
— Сегодня воскресенье? Значит, я имею право?
— Имеешь, Вася.
— Хотя, — заколебался тот, — шоферы говорят: не качай прав, а то без них останешься… Ладно, была не была, приду!
«Храм Диониса» ждал гостей. Каса маре скорее походила на банкетный зал, столы ломились под тяжестью плодов молдавской осени, представленных в сыром, жареном, вареном, тушеном, копченом и других видах.
Сельская столовая тоже была срочно переоборудована в банкетный зал. Столы ломились под тяжестью тех же плодов, разве что вид у них был менее аппетитный. Поковырявшись в тарелке, заведующий столовой печально заключил:
— Салат придется заменить.
— Как заменить? — возмутилась дородная кухарка. — Я ж его только вчера нарезала!
— Пойми, Аникуца, это же иностранцы, — видимо, не впервой втолковывал ей заведующий.
А на холме стоял празднично одетый Апостол и смотрел в бинокль на дорогу.
Рядом в «Волге» сидел празднично одетый Вася и поглядывал на часы.
По шоссе мимо рекламных щитов проносились машины и автобусы. Одни спешили к «солнечным пляжам Одессы», другие возвращались оттуда. Но вот наконец фешенебельный «Икарус» с эмблемой Интуриста свернул туда, куда на трех языках зазывала улыбающаяся запыленная парочка — к «солнечным Старым Чукуренам».
Длинноногая и толстушка собирали на дороге яблоки, когда возле них затормозил «Икарус». Из окна показалась постриженная ежиком голова мужчины. Он посмотрел наверх, пытаясь понять, откуда упали яблоки, затем обратился к старухам:
— Пшепрашам, пане, где проживает пан Дионис Калалб?
Длинноногая фыркнула:
— Тоже мне, нашли пана!… Езжайте до развилки, там спросите!
Мужчина улыбнулся:
— Дзенькуе, спасибо, мулцумеск!
В это время автобус двинулся, ныряя из ямы в яму. Мужчина стукнулся головой об оконную раму и с воплем «пся Крев!» исчез в окне.
Дипломатично улыбаясь, толстушка махала ему вслед. Длинноногая процедила:
— Этот Дионис уже с иностранцами снюхался! Хорошо, что я его вовремя раскусила…
Наконец и Апостол увидел автобус.
— Вася, микрофон! — крикнул он, по привычке протягивая руку. Затем обернулся: водителя не было. Воспользовавшись отсутствием микрофона, Апостол энергично выругался и снова приник к биноклю.
А в «храме Диониса» уже началось новоселье. Поднялся Федор:
— Предлагаю выпить за наших дорогих новоселов.
Дионис толкнул локтем жену:
— Давай, мать, сейчас самый момент. Поднялась тетушка Лизавета, прокашлялась:
— И я предлагаю за них выпить, за новоселов, за наших сынков.
Среди гостей послышалось оживление, у братьев вытянулись лица.
— Так уж у нас вышло с Дионисом, отцом вашим, что все мы исподтишка делаем, вроде как в прятки играем. Видать, правду говорят — что стар, что млад. На поминки свои столько лет копили, словно к свадьбе готовились. Дом этот, как разбойники какие-то, темной ночью подняли. А для чего мы всю эту кашу заварили? Для вас, сынки дорогие, мы его построили. Вам его и обживать. Дом славный вышел, покойному помещику Скарлату такой и в его барском сне не снился. А кто здесь за хозяина будет, сами решайте, чтоб было по-братски, по справедливости. Вы люди взрослые, и мы вам теперь не указ.
