Я хихикнула сквозь слезы, не переставая плакать. И лишь прижавшись к ней.
- Он добежал до наших шефов на заводе необычайно быстро...
Я задергалась плечами, не поднимая лица от ее кофты.
- Ты еще вырастешь, девочка, поверь мне... – тихо-тихо прошептала, так, чтоб я не услышала, она.
Но я просто заплывала слезами, ничего не видя от них.
В это время послышались какие-то крики, и я поспешно отпрянула от Ольги Ивановны, вытирая лицо.
Я подняла глаза и смутно увидела, что ко мне бегут какие-то бритоголовые мужики с оружием и золотыми цепями. Впереди был двухметровый гигант с кольтом в руке.
Я удивленно и растеряно посмотрела на них. А гигант прямо на ходу как-то равнодушно выстрелил в стоящую слева от меня Ольгу Ивановну... Ее маленькое тельце словно сложилось полам, рухнув как-то безвольно и удивленно...
Я недоуменно смотрела на это, а потом словно снова сквозь слезы увидела, как расплылось пятно у нее на одежде и как осталось недоуменным ее доброе и наивное лицо...
Во мне все словно перевернулось.
Я увидела в голове гиганта и падающую Ольгу Ивановну вместе, и в голове что-то сместилось.
Как-то злобно я прыгнула в работающую машину рядом, так что никто ничего не понял, и ударила по газу, резко вывернув руль.
Он так не успел увернуться. Рванувшаяся машина ударила его, и, протащив несколько метров, расплющила бампером о стену. Так, что у него внутри что-то хрустнуло.
А я уже дала задний ход и углом жигуленка все же попала в живот другому бандиту. Так, что когда его ударило вместе с моей машиной углом о стенку противоположного дома, кишки полезли у него через рот.
Лениво жующий жвачку парень с автоматом, так же лениво поднимавший его на меня посреди двора, так и не понял, что произошло – я сбила его “жигулем”, так что очередь прошла надо мной. И четыре раза проехалась по нему туда сюда, пока он не затих.
И оглянулась – слева выскочивший из школы физрук методично бил по голове бейсбольной битой четвертого падающего бандита.
И тут от стены дома отделилась черная фигура. Хладнокровно, беспощадно, без спешки... От нее просто страшно повеяло смертью. Это был профессионал. Он хладнокровно вскинул пистолет с глушителем на меня, и ни я, ни физрук к нему уже не успевали.
Но вместо того, чтобы выстрелить, он вдруг упал. И в голове его зияла дырка. Он словно как-то даже не мог поверить, что это его убили – такое у него было дурацкое мертвое лицо. Я тоже не могла поверить. Пока из дверей школы не выбежал наш военрук с личным, подаренным еще Жуковым, именным револьвером в дрожащей руке. Ствол револьвера дымился.
Но мне было все равно. Я распахнула дверь машины и теперь смотрела на Ольгу Ивановну как тупая и замороженная, не в силах ни встать, ни поверить, что это случилось. Я не могла вообще мыслить – внутри все как отнялось. Это была последняя нить любви, которую подарило мне детство.
А потом заметила военрука. Который, вместо того, чтоб броситься к убитой, бросился с пистолетом ко мне.
- Брось оружие, чеченская террористка! – заорал он. – Застрелю, шахидка, бросай пулемет!
- Это же Пуля! – укоризненно сказал ему как-то очень посерьезневший физрук.
- У нее мама чеченская террористка! – заорал тот.
- Придурок, у нее мама твоя двоюродная сестра! – проговорил физрук.
Тот замер, а потом уже более спокойным голосом сказал:
- А ну признавайся Пуля, когда ты вернулась из Афганистана из лагеря боевиков?!
- Не помню, – сказала я. – Афганистан это магазин женской одежды на Невском, да?
Тот застонал и убрал пистолет.
- Ты бы хоть сама ему сказала, Пульхерия, что он дурак... – проговорил физрук, наклоняясь над Ольгой Ивановной. – Он же мог тебя убить...
- Какая разница, если Ольгу Ивановну убили... – безжизненно сказала я, уткнувшись головой в машину и тихо стоня и раскачиваясь. Я дергала машину руками и раскачивалась.
- А разница в том, что она жива! – рявкнул физрук. – Немедленно прекрати сопли и вой! Развезло! И ее надо живо в больницу, а без тебя и твоей машины этого никто не сможет сделать...
Я мигом бросила машину к нему двумя нажатиями газа, развернувшись буквально на крохотном клочке, откуда только и мастерство взялось. Впрочем, я сегодня часа два ездила по переулкам, и это не могло не оставить следа.
Из школьных дверей, запыхавшись, выбежала медсестра с аптечкой.
Секунда – и я уже неслась переулками с набитой машиной, а все внутри гудели как шмели.
Я не помню, как добралась до больницы, направляемая физруком и военруком их указами под правую и под левую руку. Я была как больная. Меня тоже поддерживали, даже когда я вышла из машины.
Когда Ольгу Ивановну вынесли и покатили на качалке, я была как пьяная. Ничего не соображала!
- Вам туда нельзя... – остановила меня медсестра. – Двоих достаточно...
- Но это моя родная учительница... – тихо прошептала я, заливаясь слезами.
Вздохнувшая местная медсестра успокаивающе ласково прижала меня к себе. Она была странная.
- Ах, дитя, дитя... Какое ты ласковое... Были б все такие как ты, так может и страна была б иной...
Я разрыдалась просто отчаянно. Не знаю, почему на сердце стало спокойнее и теплее. Я чувствовала – она была добрая, странная, хорошая. Она быстро ушла за каталкой, успокоив меня взглядом. На меня так пахнуло любовью из ее глаз!
Я зачаровано застыла, смотря ей вслед. А потом двинула за ней, будто загипнотизированная.
Как зачарованная, я механически протопала, высоко поднимая ноги, несколько шагов ей вслед, пока не вошла в холл. А потом одумалась и горестно уставилась на стенку. Меня тянуло туда, я хотела побежать туда, но почему-то не решилась нарушить приказание медсестры.
Я оглядела стенки холла больницы. Какой-то идиот устроил в нем выставку фотографий царской семьи, наверное, чтобы привлечь сюда людей. Особенно впечатляли надписи – “Последний путь”, “Останки царской семьи”... Очевидно, эти фотографии поместили тут для напоминания, о том, что все мы смертны... Я быстрей перевела взгляд на фотографии с живыми лицами. “Вот какими они были живыми!” – гласила патетическая подпись.
Я отчаянно заревела.
Дальше были кости.
Какой-то садюга делал! – негодующе подумала я сквозь слезы, рассердившись. Словно этого мало, он еще и написал над костями несчастных мертвецов – “Помните, люди, и не забывайте!”
Садист! – подумала я, быстрей рассматривая семейную фотографию живого царя, чтоб избавиться от навязчивых маниакальных мыслей, что твои родные, Ольга Ивановна, превращаются в такое на операционном столе. И что под простынями возят на каталках кости. Картины вызывали навязчивые идеи, что такой ты будешь сама, когда тебя убьют.
Николай, Алиса, Алиса, дочери Мария, Татьяна, Оля, Анастасия... – читала я.
На дочерях я запнулась – одно из лиц показалось мне подозрительно знакомым.
Я напряглась, не в силах вспомнить, где я его видела. А потом обернулась, и мой взгляд упал на отдельные фотографии дочерей царской семьи. И тут же ужас пронзил меня, на меня смотрела моя фотография, – значит, разыскивается! Они так спешили, что, наверное, залепили мною фотографию одной из царских дочерей.
- О Боже... – прошептала я в отчаянии. – Я ведь ничего не сделала, просто забыла заплатить, а они уже объявили розыск...
Я чуть не заревела вслух.
- Всю жизнь изучаю царскую семью, – услышала я приятный мужской голос сзади, твердивший что-то женщине с девочками рядом. – Тут интересные фотографии, они так веселы... Вот тут, давайте вам покажу, девочки...
- А ты представляешь папа, если одна из них оживет и сейчас нападет на тебя... Уууу... – смешливо сказала одна двойняшка в больничной пижаме, обнимая другую прямо за спиной у меня.
Я их увидела отраженными в стекле фотографии и недоуменно обернулась к ним.
- Ах! – девчонки отшатнулись в ужасе, закрываясь от меня руками, их отец в роскошном деловом костюме отчего-то побледнел под цвет стены, а жена забилась назад и перекрестилась.
Я ведь совершенно забыла, что я стою перед стендом, где моя фотография как преступницы, с мокрым от слез лицом, в чужой крови! В ужасе я кинулась прочь, успев увидеть, что в том месте, откуда они пришли, целый стенд моих фотографий, единственный отдельный стенд тут, чтоб лучше меня опознали! Я не видела с кем я, но видела, что это я. Они даже убрать предыдущее не успели, так и оставили надпись Таня на каждой фотографии.
В ужасе я кинулась прочь, заслонив лицо платком и застенчиво ткнувшись в воротник, скрыв в нем “от смущения” лицо.
Я услышала, что там кто-то ахнул, и девчонки бросились в четыре ноги за мной.
По хитроумию я не стала никуда убегать, а, завернув за угол, мгновенно отвернувшись к стенке и накинув чью-то висевшую на стуле курточку, встрепав волосы, повернулась к другой фотографии, оказавшись на повороте между одной группой и другой, меланхолично улыбаясь, мечтательно рассматривая фотографии. Ни те, ни другие меня не видели.
