Ознакомительная версия.
— Филипп?
— Да. Только его мама зовет Филей, а он хочет, чтобы Фил. А учительница его тоже Филиппом зовет.
— Ты хочешь, чтобы у тебя было тоже необычное имя?
— Нет. Не хочу. Только иногда хочу. Когда с Настей дружу.
— А при чем тут Настя?
— Ну, ни при чем. Только она, как выздоровела, с Дэном желуди собирала, а не со мной.
Да, я помню это вечное мучение с именами-фамилиями. У нас в классе был мальчик Федя — Федя Морковкин. Так с ним никто не хотел дружить. Его дразнили — «Федя съел медведя, а морковкой подавился». А Ленку Кашеварову как только не обзывали — и Овсянкиной, и Гречкиной, и Кашкиной, и Манкиной, и Перловкиной. А Ирку Похлебину исключительно Похлебкой звали.
Конечно, каждой девочке в детстве хочется быть не Машей или Светой, пятой по счету в классе, а одной-единственной Аэлитой или Матильдой. И куда-то в далекое прошлое ушли прозвища. Сережу никто не называет Серым, Андрея — Дроном, Сашу — Саньком, Диму — Димоном, а Гену — Гендосом…
На следующий день у Васи из портфеля вместе с огрызком вывалилась записка: «Прасти пажалута» и сердечко вместо точки. На обратной стороне бумажки было написано: «Некагда непращюу».
— Вася, это тебе Настя записку написала? — спросила я.
— Ну да.
— А почему ты написал, что никогда ее не простишь?
— Это не я, это Дима написал. Вместо меня.
— А почему ты сам не написал?
— Мне некогда было. Я в прописях всякие закозявки писал.
— Может, закорючки?
— Да, точно.
Последний учебный день. Детей отправляют на недельные каникулы согласно новой, триместровой схеме обучения. Вчера позвонила активистка родительского комитета и велела прийти помочь разгрузить шкафы — они будут ремонт делать.
— Хорошо, приду, — согласилась я.
— А у вас папы лишнего нет? — уточнила с надеждой активистка.
— Лишнего нет.
— А жаль. У нас есть два водителя, один дедушка, только папы нет.
— А зачем вам папа?
— Так шкафы же перетаскивать…
— Нет, у нас ни лишнего папы, ни водителя, никого нет. Только я.
— Ладно, — разрешила активистка, — давайте хоть вы.
Пошла разгружать. Руководила всеми активистка.
— Так, родительницы, выносим книги, тетради, цветы. Мужчины ждут, пока родительницы все вынесут. Мужчины ждут. Ждут мужчины! — кричала она одному прыткому папе, который пытался вытащить шкаф вместе с содержимым.
— Кто здесь главный? — зашел в класс еще один мужчина.
— Я — главный, — отозвалась активистка. — А вы кто? Папа?
— Ну, что-то вроде того, — засмущался мужчина.
— Проходите, подключайтесь, — радостно пригласила активистка.
Мы бойко таскали книги в коридор.
— Ровнее кладем, ровнее, — руководила активистка, — не сваливаем в одну кучу, нам это потом разбирать. Так, мужчины, выносим шкаф. Выносим!
Мужчины подхватили шкаф и понесли.
— Куда ж вы его? Бочком надо. Он же в дверь не пройдет! — кричала активистка.
— Пройдет, — буркнул один папа.
— Так, поставьте шкаф, переверните и несите боком…
Мужчина так на нее посмотрел… Его удержало от убийства активистки только то, что та не была его женой. Наверное, он об этом и подумал. А была б своя, так давно бы шкафом прибил.
— Отойдите, — сказал он активистке и добавил: — Пожалуйста.
Шкаф действительно не прошел в дверь.
— Вот я же говорила, говорила же… — обрадовалась активистка.
Шкаф наконец вынесли, поставили к стене, мы его опять загрузили книгами. Из соседнего кабинета вышла учительница.
— Надо было его к стене повернуть. Тут же вещи, — сказала она.
— Правильно, — подхватила активистка. — Мужчины, поворачиваем шкаф лицом к стене. Родительницы, отойдите. Мужчины, куда вы поворачиваете? Не тем боком.
Мы забежали в кабинет, потому что мужчины поставили шкаф и недобро смотрели на активистку.
— Так, нам нужны еще мужчины, — ворвалась она в класс.
В классе остался только один папа. Тот, который на первом собрании шкаф пытался сдвинуть. Ему было поручено снимать со стены цветочные горшки и картины. Папа стоял на маленьком стульчике и все равно с трудом дотягивался. Еще две мамы стояли рядом, чтобы в случае чего подхватить или горшок, или папу.
Активистка посмотрела на страдальца — тот никак не мог отцепить картину от стены, — поняла, что он под шкафом не выживет, и убежала опять руководить процессом.
Папа, которого активистка за мужчину не держала, улыбнулся, как бы извиняясь, и покачнулся на стульчике. Две мамы схватили его за талию в четыре руки и больше не отпускали. Папа опять улыбнулся — благодарно.
— Ее бы энергию да в мирных целях, — буркнула первая мама в адрес активистки.
— Да ладно, кричит и кричит, я уже привыкла, не реагирую, — ответила вторая.
— Так, надо воду вынести, — опять ворвалась в класс активистка. Речь шла о больших баллонах с водой для кулера.
Папа, спустившийся со стульчика, взял баллон и понес. Нес медленно. Ему было тяжело. Активистка схватила вторую бадью, как дамскую сумочку, и шла следом.
— Так, пропустите папу с водой, — повторяла она, расчищая дорогу. — Еще чуть-чуть, вон в тот угол ставьте, — говорила она папе, который держал баллон из последних сил. До угла папа не дотянул — уронил.
— Все сама, все сама должна делать, — повторяла активистка. Догнав покатившийся баллон в два прыжка, она легко подхватила и поставила его на место.
— Вроде бы все? — спросила я. Другие мамы закивали головами.
— Все только начинается, — радостно отозвалась активистка. Ее уже обступили замерщик, маляр и электрик. — Так, родительницы, всем спасибо. Значит, так… — переключилась она на ремонтную бригаду.
Мы тихо выскользнули из класса. Кажется, кто-то из мам сказал, что в туалет, папа — покурить, а я сделала вид, что увлечена телефонным разговором…
— Я буду звонить! Будем убирать класс после ремонта! — крикнула активистка. — Не расслабляйтесь!
16 октября Ниже плинтуса, Ожегов — форевер
Делали домашнее задание. Рисунок в книге — посередине корова, а вокруг изображения продуктов — молоко, ряженка, кефир… Нужно найти тот, который к корове не имеет отношения. Ну, с хлебом мы определились быстро. Еще там был нарисован какой-то продукт, одинаково похожий и на колбасу, и на сыр. Мы с Васей спорили, что это такое.
— Это кирпич, на который птичка накакала, — предположил Вася.
— Но даже если это сыр или колбаса, то все равно их из коровы делают, — рассуждала я.
— Как это?
— Ну, сыр делается из молока, а молоко дает корова…
— Нет, я про колбасу спрашиваю.
И что я должна делать? Рассказывать про то, как делают колбасу на заводе? И из чего именно? Про кишки, внутренности и туалетную бумагу для вкуса? Это у моей мамы была такая присказка про колбасу за два двадцать — что ее из туалетной бумаги делают.
— А это что? — ткнул пальцем в рисунок ребенок.
На рисунке была нарисована отбивная. Такая сочная, с жирком, на косточке. Разговора об убийстве животного было не избежать.
— Я больше не буду есть корову, — заявил Василий, — а я ее, кстати, ел когда-нибудь?
— Ел.
— И как она мне? По вкусу?
— Вроде бы да.
— Больше не буду. Никогда, — категорично сказал ребенок, вставший на путь вегетарианства.
На обед я как раз запекла ему телятину.
— Это кто? — спросил сын, увидев жаркое.
— Это не кто, а что. Жаркое, — пыталась увильнуть от прямого ответа я.
— А кем оно раньше было?
— Телятиной.
Вася кивнул и поел. Телятина у него не корова.
Сели делать русский язык. Надо было придумать предложения к схемам. «Наступила осень», — придумала я, а Вася записал.
— Идет моросящий дождик, — сочиняла я, глядя в окно. — Небо стало серым. Деревья роняют листья, как слезки. Природа плачет, не желая расставаться с теплом и светом. И люди плачут. Потому что без света и тепла жизнь умирает.
— Мама, я сейчас тоже заплачу, как природа, — сказал сын.
— Васенька, не плачь, весной ведь опять будет тепло. Потекут ручьи, появятся листочки.
— Я не от этого, — буркнул он, — я не могу столько написать. Это долго. Как раз к весне и закончу.
— Ладно, давай напишем: «Падают желтые листья», — предложила я.
— У всех мамы — мамы, а у меня — писссательница, — бурчал сын, выводя слово «падают».
Я посмотрела в тетрадь. Вася написал «жолтые».
— Вася, после «ж» буква «ё», — сказала я.
— А ты откуда знаешь?
— От верблюда. Знаю и все. Правила такие.
— Много ты знаешь… Ты же не учительница. Только учительница все знает, — обиделся сын.
— Все знать невозможно.
Ознакомительная версия.
