Ибо чувство собственного достоинства и личной чести – они ведь тоже уходят корнями в гордыню.
Неохота мне нырять за примерами в канувшую как Атлантида советскую империю – только там настойчиво и неслучайно отучали нас именно от чувства собственного достоинства и личной чести («Больше всех тебе надо, лучше всех ты, что ли?»), заменяя это гордостью коллективной (держава, индустриализация, спутники, балет, поднятая целина и бесплатная медицина, которая того и стоила), а личности рекомендуя скромность и патриотизм. Гордыню коллективную с успехом тем же внедряли и в гитлеровской Германии, и до сих пор пытаются отмыться от неё немцы с чувством собственного личного достоинства, в котором и национальное играет не последнюю роль.
Чем вообще способен человек гордиться, перечислить невозможно, ибо даже редкие болезни составляют предмет кичливости страдающего от них индивида. А коллекции, которые порой на взгляд сторонний выеденного яйца не стоят, а хозяева лучатся, их показывая! Гордиться можно чем угодно – от славы предков до родинки в укромном месте. Ибо гордится человек – своей особостью, своей отдельностью среди себе подобных. У нас в лагере блатные требовали от раздатчика, чтоб он на кашу им плеснул ложку супа, зачерпнутую сверху. И не в капле жира заключалась суть такого странного желания – ни капли не было там жира даже сверху, – а в подчёркнутости их отличия от нас, таких же зэков, только «мужиков» на лагерном жаргоне, то есть сильно ниже их по рабской иерархии.
Когда особость эту можно купить, то человек (существо смешное, потому его и жалко) не медлит ни минуты. Как-то моей родственнице жаловалась по случаю одна учительница: она вышла замуж за шофёра и жила с ним счастливо, но в семейных неминуемых раздорах никогда не упускала случая напомнить, что она – интеллигентная элита, а он – обычный работяга. И вдруг ему однажды за вполне приемлемую сумму предложили купить княжеский титул со всеми необходимыми бумагами. Он приобрёл его немедленно, и с ним теперь никак не повздоришь – чуть что не так, он говорит жене: «Молчи, простолюдинка!» – и ничего не хочет слушать.
В лагере столкнулся я с неким странным, очень редким, как мне кажется, видом гордыни. В больничке лагерной у нас был главврач – маленький и щуплый, совершенно спившийся мужичонка неопределённых средних лет. Он как-то мне сказал, густо дыхнув самогонным перегаром:
– Ты себе даже не представляешь, Губерман, какую я тебе могу устроить кошмарную жизнь, но я никогда этого не сделаю.
Чуть после я узнал, что он говорил это ещё нескольким зэкам – тем, кто ему явно был симпатичен. Тут гордость, извращённая донельзя, только очень человеческая и понятная для такого заведения, как лагерь мира, социализма и труда.
Я в поисках народной мудрости полез было в составленный Далем сборник «Пословицы и поговорки русского народа». Осуждается там гордость, только вяло и неубедительно. Одно, правда, народное речение понравилось мне библейской прямотой: «Сатана гордился – с неба свалился; фараон гордился – в море утопился; а мы гордимся – в гавно садимся». А в других во многих удивила меня некая неоднозначность осуждения греха. Так, например, именно тут приведено предупреждение, широко известное: «Тише едешь – дальше будешь». Как бы о пользе кротости и скромности оно глаголет: мол, они только ведут к успеху. Но ведь успех и есть та почва, на которой оправданно цветёт гордыня! Что-то неладно получается насчёт греха. Или вот ещё одно осуждение: «На грош амуниции, а на рубль амбиции». Выходит, если амуниции – на рубль, то и амбиция простительна? Нет, не сбывается надежда почерпнуть моим решетом из пруда народной мудрости, придётся думать самому.
А упругая и азартная убеждённость в собственных силах (то есть гордыня в чистом виде) – разве не она двигает любым творческим замыслом? А неукротимое стремление к успеху? Ведь из него и выросла цивилизация, которой мы заслуженно гордимся. Так не Творцом ли в нас заложена гордыня устремления вперёд? И почему-то Он же нас карает за неё – достаточно вспомнить Вавилонскую башню.
Легко мне возразить: ведь речь идёт о степени и мере нашей фанаберии и гонора. И непомерные амбиции – грех безусловный. Может быть. Но ведь именно они движут молодыми, например, учёными, часто оправдываясь – и не только благодаря способностям (а человек и ощущает их в виде амбиций), но и в силу честолюбивого азартного напряга этих Богом данных сил.
А буйная хвастливость, фанфаронство, спесь – они ведь вызывают в окружающих лишь жалость и недоумение. Не говоря уже о том, насколько они смешны стороннему взгляду, как любое упоение собой. А барская высокомерная напыщенность и чванство в наше время – верный знак лакейского нутра, и на других сегодня смотрят свысока только мелкие люди. Но они ведь тоже более смешат, чем раздражают, а грех – дело серьёзное, смешное грешным быть не может.
Что-то, словом, непонятное выходит: нам с очевидностью гордыня малосимпатична, а никак не получается с её облыжным и тотальным осуждением. Грех этот пагубен, но животворен и целителен.
А какое дивное следствие гордыни – наша брезгливость к подонкам, разной гнуси и мерзоте в человеческом обличии! Тут ведь не чванство, не кичливость, не надменность – я говорю о благородной человеческой брезгливости к тем людям, которые стали человеками ещё не полностью. Увы, таких довольно много. Недавно познакомился я с очень симпатичным биологом, который по работе своей много общается с самыми разными людьми. И в разговоре он несколько раз употребил странное для моего уха выражение: «И тут приходит некий организм и заявляет…» Я удивился и его об этом выражении спросил. В ответ услышал я замечательное объяснение, прямо относящееся к теме нашего греха:
– Ты понимаешь, все так говорят у нас в институте. Согласись ведь, что полным-полно людей, которые из обезьяны вышли, но человеками не стали. И поступают хуже, чем животные, потому что хомо сапиенсы, суки. Называть их, как они того заслуживают, – блядское высокомерие выходит, себе дороже. А организмы – в самый раз. Так оно у нас и повелось. Ты не согласен?
О, как я был согласен! А сейчас, на эту тему выйдя, – в особенности. Потому что те отличия человека, которые и делают его человеком: чувство собственного достоинства, чувство чести и самоуважения, – властно мешают ему быть организмом в любых житейских обстоятельствах. К тому же столько лет вгоняли нас в состояние организмов («простой советский человек»), что я с невероятным уважением стал относиться ко многим проявлениям гордыни, в числе которых – безрассудные поступки сплошь и рядом.
И никак, никак не миновать нам двух естественных детей гордыни – тщеславия и честолюбия. С ними расправляется наотмашь и словарь Даля: «Тщеславный – кто жадно ищет славы мирской или суетной, стремится к почёту, к похвалам, требует признания мнимых достоинств своих… Честолюбивый – человек, страстный к чинам, отличиям, ко славе, похвалам и потому действующий не по нравственным убеждениям, а по сим видам».
То есть перечислены черты, достаточно низкие, чтоб убедиться в полной правоте нашей заведомой к честолюбивцам неприязни. А ещё тут же в памяти всплывают разные великие злодеи, полные тщеславия и честолюбия, во имя коих все свои деяния и совершали, – грех гордыни явен и осудим.
Но не спеши, читатель, с мелкой горделивой радостью, что мнение твоё совпало со словарной мудростью народа. Ибо народ – великий и безжалостный Прокруст в отношении ко всем и каждому, кто выделяется из ряда вон, отсюда и неправедная огульная хула двух этих жизненно необходимых человеку черт. Тщеславие и честолюбие – и крылья, и бензин тех молодых людей, которые томимы Божьим даром. Ибо вложенные в них способности (любые) требуют и понукают, жаждут быть реализованными и воплощёнными, и честолюбие – та страсть, которая им помогает осуществиться. «Если не я, то кто же?» – это ли не чистый вид гордыни? Только творческой, а значит – Богоданной. Тут и словами как-то глупо растекаться, это ведь известно всем.
Однако есть тут и печальные, конечно, разновидности – когда тщеславие крупнее, чем талант. И тьма примеров этого несчастья – среди разных творческих людей. От яда и верёвки, от последнего отчаяния опять-таки спасает их гордыня: жалкие людишки, вы не поняли меня, не оценили, но придёт на смену вам другое поколение, и там я буду славен и велик. Забавную услугу в этом смысле оказала неудачникам и несчастливцам жизнь художника Ван Гога – на неё всегда теперь можно сослаться, чтоб утешение и свежую в себе уверенность найти и ощутить.
Но не минуем и клиническую патологию разрыва между способностями и тщеславием – тем более что психиатрами она давно уже и чётко обозначена. И на совсем живом примере это можно пояснить.
Я пишу это в январе две тысячи первого года. К израильским дорогам по ночам приходят снайперы, стреляя в проходящие машины. Есть убитые, и раненых полно. Фанатики-убийцы неустанно пытаются пронести взрывчатку в людные места, чтобы погибло как можно больше людей, включая женщин, стариков, детей, и часто, слишком часто им это удаётся. Их науськивают на это в мечетях, им за это платят (или оставшейся семье) – смесь тёмной ненависти с бизнесом весьма результативна. В этой атмосфере мы живём, звоня всем близким при известии о новом взрыве в автобусе или на рынке, возмущаемся правительством, которое не позволяет солдатам стрелять, покуда нет явно смертельной опасности. И понимаем в то же время, что нельзя стрелять в детей, которых родители выводят на улицу – как раз потому, что знают: в них стрелять не будут. И бессилие такого рода портит жизнь не меньше, чем сама повсюдная опасность. В этой ситуации кромешной появляется в Москве статья в коммунистической газете, писанная здешним журналистом Исраэлем Шамиром. Тут же появляется она, естественно, и в Интернете, и теперь это доступно миллионам. В ней полно грязной и неправедной облыжности, но на то и есть свобода печати, чтобы при отсутствии мыслей употреблять голые оскорбления. Всё было как и в большинстве статей этого слегка клинического автора, а гнилостный душок, текущий от него, порой даже забавен. Только вдруг наткнулся я на фразы, которые мне проще передать цитатно:
