(От Хлои, которая всегда его понимает)
«Вспомни вечер один, вспомни тот магазин,
Где впервые увидел ты Хлою;
Ты сказал, я проста и чертовски пуста, —
Поняла я: любуешься мною.
Покупала муку я тогда к пирогу
(Я затеяла ужин обильный);
Попросила чуток подержать мой кулёк
(Чтоб увидеть, насколько ты сильный).
Ты рванулся бегом вместе с этим кульком
Прямо в омнибус — помнишь, повеса? —
Про меня, мол, забыл, — но зато сохранил
Ты ни много ни мало три пенса.
Ну а помнишь, дружок, как ты кушал пирог,
Хоть сказал, он безвкусен и пресен;
Но мигнул ты — и мне стало ясно вполне,
Что тебе не пирог интересен.
Помню я хорошо, как услужливый Джо
Нам на Выставку взял приглашенья;
Ты повёл нас тогда „срезав угол“ туда,
И в неё не попала в тот день я.
Джо озлился, смешной, — вышел путь, мол, кружной;
Но пришла я тебе на подмогу.
Говорю: таковы все мужчины, увы! —
Вечно смыслу в делах не помногу!
Ты спросил: „Что теперь?“ (Заперта была дверь —
Мы, смеясь, постояли перед нею.)
Я вскричала: „Назад!“ И извозчик был рад:
На тебе заработал гинею.
Сам-то ты повернуть и не думал ничуть,
А придумал ты (верно, в ударе):
Раз откроется вновь завтра в десять часов, —
Подождать. И мудрец же ты, парень!
Джо спросил наповал: „Если б кто помирал,
Тут и ты бы проткнул его пикой —
Сам-то будешь казнён?“ Ты сказал: „А резон?“ —
И ко мне с той загадкой великой.
Я решила её, — вспоминай же своё
Удивленье: „Во имя закона“.
Ты подумал чуть-чуть, ты поскрёб себе грудь
И сказал с уважением: „Вона!“
Этот случай открыл, как умишком ты хил
(Хоть на вид и годишься в герои);
Позабавится свет, больше пользы и нет
От тебя — так не бегай от Хлои!
Впрочем, плох ли, хорош, а другой не найдёшь,
Кто тебя выгораживать рада.
Ох, боюсь, без меня не протянешь и дня;
Так чего же ещё тебе надо?» [59]
ЭТИ УЖАСНЫЕ ШАРМАНКИ!
Погребальная песнь, исполняемая жертвой
«Мне косу плесть велела мать...» —
И снова верченье органа.
Ужасно! Я тоже, всем прочим под стать,
Всё делать, что хочется, стану.
«Мой дом — кусты да буерак», —
Достигло оконцев подвала.
Когда ж поспешил я сбежать на чердак,
То понял, что разницы мало.
«Один ты можешь мне помочь!» —
Опять он снаружи затренькал.
И тут застонал я в отчаянье: «Прочь!
Усвоил уж это давненько!»
«Запомните, сударь, мой скромный орган...» —
Довольно, приятель, довольно.
Не бойся, негодник: тебя, хулиган,
Уж я не забуду невольно! [60]
ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ
Написано после того, как автор увидел картину Хольмана Ханта «Иисус, найденный в храме».
Я был у самых врат
В огромный храм; к нему живой прилив
Толпы величественней был стократ,
Мой разум поразив.
Там злато и парча
Внутри горели, мрамор плит сиял;
Лучами, словно струнами звуча,
Пестрел огромный зал.
Но некий был порок
В убранстве храма, что манил толпу.
Так осеняет праздничный венок
Лежащую в гробу.
Мудрейшие страны
Сошлись туда для спора на три дня,
А прочий люд приткнулся у стены,
Молчание храня.
Но старцев вид уныл;
У этих зол, у тех задумчив взгляд:
Их доводы мальчишка разгромил
Минуту лишь назад.
Свидетелей толпа
Глаза отводит; в них и стыд, и гнев.
Но вижу вдруг: один не хмурит лба —
Стоит, оцепенев.
Видать, в его мозгу
Зажглось сомненье в догмы мудрецов;
Он важную узрел в них мелюзгу,
Поводырей-слепцов;
Провидел тени туч
В тот смертный день, притихшие сады,
Когда погас последний светлый луч
Рождественской звезды.
Над чёрной глубиной
Поверхность блещет солнечным огнём.
Так вновь картина встала тьмой ночной,
Увиденная днём.
И чудится кругом
Жужжанье раздражённых голосов
В пространстве храма, этот вязкий ком
Из неразумных слов.
«Всего лишь паренёк!
Где голова, что только ждёт венца?
Где соразмерность членов, стройность ног?»
Ах, мелкие сердца!
А этот твёрдый взгляд!
Любовью светел, правдой неба чист;
Он проникает в сердце без преград
Стрелой, пронзившей лист.
Кто встретил этот взгляд —
Борьбы дыханьем к жизни пробуждён,
И нетерпеньем дух его объят
Воспрять и сбросить сон.
И в нём сомнений нет:
К святым стопам он склонится челом
И умолит: «Господь! Яви мне свет,
Веди Твоим путём!»
А вот вбегает мать,
Пробился и родитель... Голосок,
Почти что детский, начал укорять:
«Сыночек, как ты мог...
Три дня и твой отец
И я искали; не придумать нам...
Но люди подсказали наконец
И привели нас в храм».
Теперь ему черёд
«Зачем же вам искать?» у них спросить.
Но жаворонок мне в окно поёт
И рвётся мыслей нить.
И снова тишина
И пустота бесцветная кругом.
Так пропадает замок колдуна,
Возникший волшебством.
Рассветный час пришёл,
Но глаз раскрыть не пробую ничуть:
Всё словно ночь хватаю за подол
В желанье сон вернуть.
16 февраля 1861 г. [61]
ТРИ ЗАКАТА
Очнулся он от дум слегка,
Взглянул на встречную едва —
И в сердце сладкая тоска,
И закружилась голова:
Казалось в сумерках ему —
Сияет женственность сквозь тьму.
В его глазах тот вечер свят:
Звучала музыка в ушах
И Жизнь сияла как закат,
А как был лёгок каждый шаг!
Благословлял он мир земной,
Что наделял такой красой.
Иной был вечер, вновь зажглись
Огни светил над головой;
Они проститься здесь сошлись,
И шар закатный неживой
Покрыла облака парча,
Как будто в саван облача.
И долго память встречи той:
Слиянье уст, объятья рук
И облик, полускрытый мглой, —
Из забытья всплывали вдруг,
Тогда божественный хорал
Во тьме души его звучал.
Сюда он странником потом
Вернулся через много лет:
Всё те же улица и дом,
Но тех, кого искал, уж нет;
Излил он слёз и слов поток
Пред теми, кто понять не мог.
Лишь дети поднимали взгляд,
Оставив игрища в пыли;
Кто меньше — прянули назад,
А кто постарше — подошли,
Чтоб тронуть робкою рукой
Пришельца из страны другой.
Он сел. Сновали люди тут,
Где зрел её печальный взор
В последний раз он. Тех минут
Жила здесь память до сих пор:
Не умер звук её шагов,
Раздаться голос был готов.
Неспешно вечер угасал,
Спешили люди по домам,
Им слово жалобы бросал
Он в забытьи по временам
И ворошил уже впотьмах
Отчаянья никчёмный прах.
Не лето было; длинных дней
Уже закончился сезон.
Но в ранних сумерках в людей
Упорней вглядывался он.
Прошёл последний пешеход;
Вздохнул несчастный: «Не придёт!»
Шло время, горе через час
Как будто стало развлекать.
Страдал он меньше, научась
Из мук блаженство извлекать
И создавая без конца
Видения её лица.
Вот, вот! Поближе подошла,
Хоть слышно не было шагов;
На миг лишь облик обрела,
Но плоти он не знал оков,
Как будто горний дух с небес
Слетел — и сразу же исчез.
И так в протяжном забытьи
Он оживлял фантазий рой,
Лелеял образы свои
И наслаждался их игрой,
Не выдавая блеском глаз
Ту жизнь, что разумом зажглась.
Во тьму бесчувственного сна
Вгоняет нас подобный бред,
Чья роковая пелена
От глаз скрывает белый свет;
Теряет разум человек
В узилище закрытых век.
Мы с другом мимо шли вчера,
Вели весёлый разговор;
Мы были радостны с утра,
А он не радостен — позор!
Но, впрочем, кто из нас поймёт,
Кого какая боль гнетёт?
Да как же нам предположить
Беду счастливою порой?
С той мыслью терпеливо жить
Сумеет ли какой герой?
Мы ждём спокойных дней и лет,
Которых в книге судеб нет.
Кого так ждал страдалец — та
Пришла, не призрак и не сон.
Её лицо — его мечта —
Над ним склонилось. Что же он?
Сидит незряч и недвижим,
Хоть счастье прямо перед ним.
В ней скорбь и жалость — узнаёт
Она страдальца бледный лик;
Темнея, алый небосвод
Ещё на лоб бросает блик,
И голову склонённой вдруг
Сияющий объемлет круг.
Проснись, проснись, глаза открой!
Неужто явь не стоит сна?
Она всплакнула над тобой,
Но распрямляется она...
Ушла. И что теперь, глупец?
Закат сереет, дню конец.
Погас последний огонёк,
Сменились звуки тишиной,
Потом зажёгся вновь восток,
Воспрянул к жизни круг земной,
А он, непробуждённый, тих —
Уже покинул мир живых.
Ноябрь 1861 г. [62]
