Ознакомительная версия.
Свой лоб расшибать, как об стенку баран, – наш метод с начала времен. Был лозунг в Испании – No pasaran. Теперь он слегка изменен. В России в избытке имеется газ, о нем голова не болит, но не было, нет и не будет у нас ротации местных элит. Вот так и вертелось у нас колесо последних веков десяти: начальники могут практически все, однако не могут уйти. Диктатор, пока он во власти сидел (гарантии тут не спасут), наделал таких сверхъестественных дел, что если уйдет, то под суд; на троне сменивший его либерал, которому жизнь дорога, такого наделал и столько набрал, что если уйти – то в бега; вояка, пришедший на смену ему, являлся таким смельчаком, что если уйдет – то уже не в тюрьму, а просто в петлю прямиком. А ежели после годов тридцати, не внемля чужим голосом, он все же однажды захочет уйти, поскольку устанет и сам, уйти без оглядки, неважно куда, свободно, как дикий нарвал, – его никуда не отпустит орда, которую он же набрал. Они окружат его плотным кольцом, как самая липкая слизь, и будут кричать перед царским крыльцом: «Родимый, казни, но вернись!»
Воистину глуп, кто смущает умы мечтою о смене простой. Они доведут до войны, до чумы, до сладкого слова «застой», до скуки, что тянется дольше веков, до бури, что выбьет окно, до дна, до террора, до большевиков, до смуты, до батьки Махно, они доведут, наконец, до того, что туже сожмется кольцо, что взрослые все и детей большинство им будут смеяться в лицо, их будет в анналы вносить Геродот, атаку задумает Брут, они попадут в саркофаг, в анекдот, в пословицу – но не уйдут. Они водрузят искупительный крест, безжалостно выморив нас; они проведут разделительный съезд, свезя представителей масс, они призовут благодарную рать, являя нежданную прыть, наймут матерей, чтобы громче рыдать, и нищих, чтоб жалобней ныть, псарей, чтобы громче кричать «Загрызу!», попов, чтоб явить чистоту, – и взвоют, и вовремя пустят слезу, и вовремя крикнут «Ату!», и вновь, на посмешище прочих сторон, пошлют нас на бой и на труд, и задом вгрызутся в завещанный трон, и кончатся. Но не уйдут.
Тут сломит башку аналитик любой, очкастый знаток теорем. Так воин врага забирает с собой, так с шахом сжигают гарем – для них унизителен выход иной, он просто немыслим, верней. Они согласятся уйти со страной, со всеми, кто мается в ней, – они приберут стариков, дошколят, горланов и преданных звезд, но лишь уничтоживши то, чем рулят, покинут насиженный пост. Отчизна очнется на том рубеже, где вновь продолжается бой. Мы можем их скинуть, так было уже, – но, кажется, вместе с собой.
А нам остается утешиться тем (другой компенсации нет), что в случае гибели сложных систем широкий останется след, что будет потомков презрительный смех и высший предсказанный суд, от коего, при ухищрениях всех, они уж никак не уйдут.
Привет тебе, Барак Хусейн Обама, иль попросту Барак, для простоты. Прости, что я на ты вот так вот прямо. Ты тоже можешь быть со мной на ты. Мы в курсе, что у этих ваших Штатов – куда я скоро в гости соберусь – имеется довольно много штампов насчет страны с названьем кратким «Русь». Чтоб ты представил быт далеких россов, я подготовил список из пяти обычно задаваемых вопросов и правильных ответов. Захвати. Где нервы вам империя трепала – сейчас разверзлась черная дыра. У вас о русских судят как попало, а все сложнее раза в полтора.
Начнем с того, что злобные соседи разносят слух (Европа ли, Орда), – как будто здесь на улицах медведи. На улицах – отнюдь, а в Думе – да. Не верь, однако, их ужасной славе, о коей все кричат наперебой: у вас слоны сражаются с ослами, у нас медведь един с самим собой, и по всему Тверскому околотку бежит в испуге мелкое зверье… Вот штамп другой: у нас тут любят водку. Не любят, нет. Но как тут без нее? Не усмотри, пожалуйста, лукавства или насмешки в пьяном кураже – мы пьем ее, как горькое лекарство, а то с ума бы спрыгнули уже. От многих советологов ученых доносится и вовсе ерунда – что будто бы у нас не любят черных. Своих не любят, нет, а ваших – да. В любом своем прорыве и провале, в бесчисленных страстях родной земли за то, что ваших негров линчевали, мы снова уважать себя могли. Ты будешь ощущать себя как дома, все будут сострадать тебе притом – у нас тут все жалели дядю Тома, живя стократ страшней, чем дядя Том.
Наверное, среди переполоха российских либералов меньшинство успеет крикнуть: «Здесь ужасно плохо». Так ты не верь. Все, в общем, ничего. Конечно, этот кризис бьет по нервам, и кое-кто попал под колесо, но, знаешь, по сравнению с сорок первым (а с ним у нас тут сравнивают все) любая ситуация бледнеет. Наш социум устроен по уму: элита никогда не обеднеет, а прочие привыкли ко всему. Стабфонда, может, хватит на полгода, воды у нас опять же по края… Ты, может, спросишь: где у нас свобода? Свобода есть, у каждого своя. У нас – свобода лаяться свободно о власти, о кинжале и плаще; у них – свобода делать что угодно: и с тем, кто рот открыл, и вообще. Такой свободы даже слишком много, тут ею все буквально залитó, – а то, что телек врет, так ради бога. Его давно не слушает никто. С тревогой подхожу к другой проблеме, воистину проблеме всех проблем. Тут говорили, что у нас в тандеме старшой – злодей, а младший – не совсем. Оставь свои наивные идеи, задумайся о чем-нибудь ином. Они в тандеме оба не злодеи, и сам тандем, признаться, не бином. Наверное, иной застынет немо, но ты поймешь. Усвой себе одно: у нас тут все по принципу тандема, поскольку у всего двойное дно. Страна глупа, но в ней ума палата; не ценит слов – но ценит сильный жест; страна бедна – однако так богата, что никогда никто ее не съест; страна слаба – и все ж непобедима; страна плоха – и все же хороша; и наш тандем, не будь я Быков Дима, – орел и решка одного гроша. На аверсе у нас орел двуглавый, на реверсе – практический расчет, но ты не обольщайся громкой славой, что между них конфликт проистечет.
Ты давеча заметил о премьере – мол, в прошлом он стоит одной ногой, но борется с собой по крайней мере и в будущее топает другой. Премьер не стал глотать твою подначку и солоно заметил, как всегда, что мы стоять не можем враскорячку – одной ногой туда, другой сюда… Не стану подражать ехидным рожам, что прекословят лидерам своим, – но на ухо шепну, что очень можем, и если честно – вечно так стоим. В ней наш ответ на вызовы, угрозы, на вражеские шашни и клешни… Устойчивее шаткой этой позы мы ничего покуда не нашли. Раскусишь эту главную задачку – и все предстанет ясным, как пятак. Ты не сумел бы править враскорячку – а здесь, в России, можно только так.
Услышав краткий мой путеводитель, который я вручить не премину, – ты скажешь нам: ребята, не хотите ль покинуть эту странную страну? Ведь это не Отечество, а бездна, болотный газ, беспримесная жесть… А я скажу, что нам она любезна, причем такая именно, как есть. Какая ни угрюмая, а мама. Так любят невезучую семью. И Родину свою, мой друг Обама, мы б не сменяли даже на твою. Мы любим наши розвальни, разливы, расхристанность, расплывчатость в судьбе, и сверх того мы очень терпеливы. Но если скажет кто-нибудь тебе, что будет вечным это время срама, разврата и бессмысленных потерь, – то ты не верь, пожалуйста, Обама. И я не верю, брат, и ты не верь.
Довольны ли радетели свободы, владельцы либеральных, сытых харь, наймиты и моральные уроды, пытавшиеся к нам пустить Морарь: любители дешевых балаганов, властями обанкроченных уже, – Лесневская, Альбац, и Барабанов, и сотни обитателей ЖЖ? У нас и так-то все на честном слове, обвал, развал, дурная полоса, – а было бы совсем как в Кишиневе, где до сих пор считают голоса. Там пол-столицы попросту пылает, в истерике законный государь, разгромлен обезлюдевший парламент, и это все устроила Морарь! Уж если там, где нет дуумвирата, где коммунисты правят, как цари, все выглядит настолько хреновато, – про нас уже ваще не говори. На штурм пошли б десятки миллионов, свалили бы правительство, как встарь... Владеют ли Каспаров и Лимонов такой убойной силой, как Морарь? Мне кажется, она как Поттер Гарри – особенный, магический юнец... А если б две Морари? Три Морари? А если бы четыре, наконец?! Я с ужасом припоминаю, братцы, недавние, по сути, времена, когда в столицу русскую прорваться пыталась в Домодедове она. Какая злость была в ее оскале! Страна была к истерике близка. Три дня ее спецслужбы не пускали – отборные, элитные войска! В конце концов на полосе нейтральной, пока висела утренняя хмарь, избавились от слабости моральной и в Кишинев отправили Морарь. Ее унес в заоблачные выси надежный ТУ, как было решено. Конечно, лучше было бы в Тбилиси – уже бы Мишу скинули давно; а впрочем, для России лучше Миша. У них и оппозиция – не мед: когда освободится эта ниша, глядишь, ее вменяемый займет. ...Ах, если бы одумался Воронин, явил коммунистическую прыть – и вход туда ей был бы заборонен, как мы его сумели перекрыть! А если бы и прочие режимы – меж коими не прерывалась связь – поставили заслоны и зажимы, стоцветных революций убоясь, – какой бы славный опыт был проделан! Приюта не найдя, не зная сна, как вечный жид, как лермонтовский демон, над всей страной летала бы она, на киевском и на ташкентском фоне пред CNN позировала всласть – пока б ее не взяли в Вашингтоне и там не опрокинулась бы власть.
Ознакомительная версия.
