А заблудившаяся судьба уже так прилепилась к жене полковника, что стала выбирать для нее кавалера и выбрала, конечно, начхоза, как более молодого и более симпатичного.
Судьба полковника ей говорит:
— Ты что это, идиотка? Это же посторонний человек! А муж ее не он, а тот, что постарше званием.
А судьба начхоза молчит. Она, конечно, на стороне начхоза, но, как армейская судьба, не может нарушить субординацию.
Полковник между тем жене подмигивает: давай, мол, давай! И начхозу подмигивает в том же смысле. И даже выходит на балкон — посмотреть, что бы там такое отремонтировать.
Начхоз наливает уже из второй пол-литры себе и официантке (он все еще думает, что она официантка), пододвигает ей бутерброд и уже хочет выпить на брудершафт, но все время путает брудершафт с бутербродом. А жена полковника смеется и стесняется, и говорит: «Никак нет!» — уже подражая обращению начхоза к полковнику, а потом, уже сдаваясь, но продолжая подражать, говорит: «Так точно!», но на брудершафт пока не пьет, потому что по-немецки она дошла только до бутерброда, а до брудершафта еще не дошла, тем более с малознакомым, хотя и симпатичным ей человеком.
Судьба полковника, пользуясь своим более высоким званием, пытается приструнить судьбу начхоза, требует, чтобы этот пьяный солдафон не приставал к женщине, но судьба якобы официантки и якобы жены полковника, а на самом деле совсем другого, никому не известного человека, тем более, возможно, неразборчивого в любовных связях, не желает смотреть на звездочки и, вопреки субординации, выбирает начхоза.
В общем, начхоз искушает женщину, женщина искушает судьбу, причем даже не свою, потому что ее судьба все еще гостит у судьбы ее приятельницы, а полковник хохочет на балконе. Он так хохочет на балконе, что соседи выглядывают из щелей, а выглянув, успокаиваются: значит, угроза войны прошла, раз полковник в таком веселом расположении.
Но напрасно полковник веселился. Его судьбу, оставшуюся в подавляющем меньшинстве, уже связывали веревками, точнее, тем, что было начертано на роду у веревок, чтоб она не мешала тому, что начертано на роду у жены полковника и его начхоза. И вот она уже лежит, связанная, а ее сторожат две судьбы, которые смотрят все с большей симпатией друг на друга.
Отсмеявшись, полковник приходит с балкона, одним глазом подмигивая жене, а другим начхозу. Он видит, что жена его смеется, и радуется за нее, не понимая истинной причины ее веселья. А глядя на начхоза, он предвкушает, как будет всем рассказывать о том, как опростоволосился начхоз, потому что еще не понимает, кто по-настоящему тут опростоволосился.
С разрешения полковника начхоз провожает жену полковника в ресторан, потому что все еще принимает ее за официантку. Там они еще немножко выпивают и закусывают, а потом начхоз провожает жену полковника еще дальше, уже в совершенно неведомом направлении.
А полковник, оставшись один, уже не сдерживается и смеется так, что соседи думают, будто все-таки началась война, и начинают звонить во все концы, чтобы узнать подробности. Полковник смеется так, что новые обои начинают в некоторых местах трескаться. Такая удачная получилась шутка.
Наконец прибежала от приятельницы судьба его жены и, увидев связанную судьбу полковника, схватилась за то, что было ей предначертано на месте головы. И было от чего. Потому что она поняла: жена полковника больше к нему не вернется. Она ведь, судьба, знала, что будет с женой полковника наперед.
Такова была судьба. Жена полковника осталась жить с начхозом, поступила на работу в ресторан, правда, не в «Звезды Парижа», потому что такого ресторана в их городе не было. Может, в Париже был, но она не особенно верила, что ее начхоза переведут когда-нибудь в Париж, поэтому поступила в ресторан типа закусочной, без названия, а просто под номером 27. Закусочная 27. Тоже звучит неплохо.
А полковник Пономарев остался один со своей судьбой и с судьбой своей бывшей жены, которой просто некуда было деться. Теперь о нем заботятся две судьбы, так что ему вроде бы можно позавидовать, но никто ему не завидует, потому что судьбы никому не видны, а то, что полковника бросила жена, это видно каждому.
Это только кажется, что две судьбы лучше, чем одна, на самом деле от этого одни неприятности. Две судьбы никак не могут поладить между собой, никак не могут принять ни одного решения.
Поэтому полковника до сих пор не повысили в звании. Судьба полковника говорит:
— Надо дать ему звание генерал-майора.
А судьба его бывшей жены возражает:
— Почему майора? Он же уже полковник, а полковник выше, чем майор!
— Но он же будет генерал-майор! — доказывает сведущая в этих делах судьба полковника.
— Генерал, но все же майор! — не соглашается судьба бывшей жены полковника.
Слушает высокое начальство эти пререкания и ничего не может понять. Так и остается полковник полковником.
ПРАВДА О ВЕЛИКОМ ПЕРЕСЕЛЕНИИ
Работая в одном из рассекреченных архивов, молодой постсоветский ученый Петя Ласточкин наткнулся на стенограмму судебного процесса над индийским студентом Сингх-Сингхом, убившим двух стариков из благотворительных соображений. Процесс проходил в 1809 году, в том же году, в каком было совершено преступление. Правда, Сингх-Сингх отказывался считать это преступлением, он называл это переселением душ, причем утверждал, что сделано это было по просьбе переселяемых. Каждый из этих переселенцев (так называл убийца свои жертвы) за всю свою долгую жизнь так и не сумел показать, на что он способен, а способны они были на многое. Поэтому им хотелось получить еще один шанс.
— И куда же вы их переселили? — спросил судья, плохо скрывая свою обличительную иронию.
— Согласно их желанию, — просто ответил студент. — Один мечтал стать великим ученым, но у него было только начальное образование. А начинать в восемьдесят лет было, согласитесь, уже поздновато. А второй хотел стать выдающимся государственным деятелем, хотя понятия не имел, что такое государство.
Студент Сингх-Сингх удовлетворил оба желания: одного переселил в Дарвина, а другого в Авраама Линкольна.
— А Линкольн — это ученый? — спросил судья.
Нет, оказывается, ученый — это Дарвин, а Линкольн — государственный деятель. К тому же почему-то американский.
— Кто-нибудь слышал об упомянутых личностях? — спросил судья, обращаясь к залу.
Никто не слышал ни о Дарвине, ни о Линкольне.
— Там был еще один старик, — сказал убийца, может быть, в расчете, что добровольное признание облегчит его участь. — Он очень хотел переселиться в писателя. Я уже для него и писателя подобрал, но старик внезапно умер, не дождавшись переселения. Старый был очень.
— А как фамилия писателя? — спросил судья, уже просто из любопытства.
— Вы, наверно, не знаете. Это русский писатель. Гоголь его фамилия. Теперь придется этому Гоголю целиком рассчитывать на себя.
Дальше из дела следовало, что суд приговорил студента Сингх-Сингха к пожизненному заключению, но он отсидел только девять лет. В 1818 году он был внезапно убит членом подпольной террористической организации, специально севшим в тюрьму для совершения теракта. На суде террорист назвал себя сообщником убитого и заявил, что не убил его, а, наоборот, вызволил из тюрьмы, переселив его в великого экономиста. Оказывается, покойный занимался на экономическом факультете, поэтому переселить его в экономиста было самое правильное. На вопрос судьи. как фамилия экономиста, подсудимый ответил, что его фамилия Карл Маркс, чем вызвал оживление в зале, поскольку такой фамилии никто не слыхал.
Они же не могли слышать, догадался постсоветский ученый Петя Ласточкин. Ведь процесс проходил в 1818 году, когда Маркс только родился. Души переселяют в новорожденных, чтоб они легче там прижились, а новорожденные еще никак о себе не заявили.
Он стал искать годы рождения Дарвина и Линкольна, а также Гоголя, который фигурировал на процессе только в добровольном признании обвиняемого, и обнаружил, что все они родились в 1809 году. Удивительное совпадение! Во-первых, совпадение, что все они родились в один год, хотя что может быть общего между Гоголем и Линкольном? А во-вторых, в тот самый год, когда они родились, вдруг происходят два убийства и одно покушение.
Постсоветский ученый задумчиво листал энциклопедию, из которой выудил годы рождения вышеупомянутых лиц, и вдруг наткнулся на Ампера, великого французского физика, который, оказывается, родился в 1775 году, в том самом году, когда у нас казнили Пугачева. А что если их Ампер — это наш Пугачев?
Он стал листать энциклопедию более внимательно. И что же оказалось? Оказалось, что Ампер — это мелочь, сам великий Эйнштейн — тоже наш человек. В 1879 году у нас казнили революционера Осинского, и вдруг в этом же году как ни в чем не бывало у них рождается Эйнштейн. Наш Эйнштейн!
