Аркадий Аверченко - Повести и рассказы

Аркадий Аверченко

Повести и рассказы

Аверченко Аркадий Тимофеевич (1881-1925), русский писатель. В рассказах, пьесах и фельетонах (сборники "Веселые устрицы", 1910; "О хороших в сущности людях", 1914; повести "Подходцев и двое других", 1917) карикатурное изображение российского быта и нравов. После 1917 в эмиграции. Книга памфлетов "Дюжина ножей в спину революции" (1921) сатирически воспевала новый строй в России и ее вождей. Юмористический роман "Шутка мецената" (1925).

ОГЛАВЛЕНИЕ

Автобиография

Подходцев и двое других

ЧАСТЬ I

ЧАСТЬ II

РАССКАЗЫ ИЗ ЦИКЛОВ

В СВОБОДНОЙ РОССИИ

Преступники

Встреча

Люди

Зверинец

ГОРДОСТЬ НАЦИИ

Робинзоны

Опора порядка

БОРЬБА ЗА СМЕНУ

Бельмесов

ШЕСТАЯ ДЕРЖАВА

Желтая журналистика

Коса на камень

Секретарь из почтового ящика

Человек с испорченными часами

НА СЕВОСТОПОЛЬСКОМ БЕРЕГУ

Борцы

Торговый дом Петя Козырьков

Прогнившие насквозь

Сентиментальный роман

КУБАРЕМ ПО ЗАГРАНИЦАМ

Тоска по родине

Развороченный муравейник

Русское искусство

Русские в Византии

ОНИ О РЕВОЛЮЦИИ

Хомут, натягиваемый клещами

Крах семьи Дромадеровых

Володька

Записки дикаря

Разговоры в гостиной

ДЮЖИНА НОЖЕЙ В СПИНУ РЕВОЛЮЦИИ

Предисловие

Поэма о голодном человеке

Трава, примятая сапогом

Осколки разбитого вдребезги

Чертово колесо

Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина

ДВЕНАДЦАТЬ ПОРТРЕТОВ ЗНАМЕНИТЫХ ЛЮДЕЙ В РОССИИ

Петерс

Федор Шаляпин

Мартов и Абрамович

Керенский

МЕЧТЫ О ПРОШЛОМ

Язык богов

Люди-братья

ОКОЛО ИСКУССТВА

Золотой век

МОИ УЛЫБКИ

Ложь

Мозаика

Четверо

О ЛЮДИ!

Одесса

Быт

День человеческий

Одинокий

Горе профессионала

О детях

Оккультные тайны Востока

Старческое

Пролетарское искусство

Прогрессивный налог

Резная работа

Мужчины

Широкая масленица

РАЗНОЕ

Американец

Белая ворона

Берегов - воспитатель Киси

Блины Доди

Бритва в киселе

В ожидании ужина

Галочка

Гордиев узел

Дети

Курильщики опиума

Лакмусовая бумажка

Люди четырех измерений

Неизлечимые

Ниночка

Обыкновенная женщина

Полевые работы

Поэт

Приятельское письмо Ленину от Аркадия Аверченко

Пылесос

Сазонов

Семь часов вечера

Сердце под скальпелем

Слабая струна

Телеграфист Надькин

Уточкин

Фат

Хвост женщины

Автобиография

Еще за пятнадцать минут до рождения я не знал, что появлюсь на белый свет. Это само по себе пустячное указание я делаю лишь потому, что желаю опередить на четверть часа всех других замечательных людей, жизнь которых с утомительным однообразием описывалась непременно с момента рождения. Ну, вот.

Когда акушерка преподнесла меня отцу, он с видом знатока осмотрел то, что я из себя представлял, и воскликнул:

- Держу пари на золотой, что это мальчишка!

"Старая лисица!" - подумал я, внутренне усмехнувшись, - "ты играешь наверняка".

С этого разговора и началось наше знакомство, а потом и дружба.

Из скромности я остерегусь указать на тот факт, что в день моего рождения звонили в колокола и было всеобщее народное ликование. Злые языки связывали это ликование с каким-то большим праздником, совпавшим с днем моего появления на свет, но я до сих пор не понимаю, при чем здесь еще какой-то праздник?

Приглядевшись к окружающему, я решил, что мне нужно первым долгом вырасти. Я исполнял это с таким тщанием, что к восьми годам увидел однажды отца берущим меня за руку. Конечно, и до этого отец неоднократно брал меня за указанную конечность, но предыдущие попытки являлись не более как реальными симптомами отеческой ласки. В настоящем же случае он, кроме того, нахлобучил на головы себе и мне по шляпе - и мы вышли на улицу.

- Куда это нас черти несут? - спросил я с прямизной, всегда меня отличавшей.

- Тебе надо учиться.

- Очень нужно! Не хочу учиться.

- Почему?

Чтобы отвязаться, я сказал первое, что пришло в голову:

- Я болен.

- Что у тебя болит?

Я перебрал на память все свои органы и выбрал самый нежный:

- Глаза.

- Гм... Пойдем к доктору.

Когда мы явились к доктору, я наткнулся на него, на его пациента и свалил маленький столик.

- Ты, мальчик, ничего решительно не видишь?

- Ничего, - ответил я, утаив хвост фразы, который докончил в уме: "...хорошего в ученьи".

Так я и не занимался науками.

* * *

Легенда о том, что я мальчик больной, хилый, который не может учиться, росла и укреплялась, и больше всего заботился об этом я сам.

Отец мой, будучи по профессии купцом, не обращал на меня никакого внимания, так как по горло был занят хлопотами и планами, каким бы образом поскорее разориться? Это было мечтой его жизни, и нужно отдать ему полную справедливость - добрый старик достиг своих стремлений самым безукоризненным образом. Он это сделал при соучастии целой плеяды воров, которые обворовывали его магазин, покупателей, которые брали исключительно и планомерно в долг, и пожаров, испепелявших те из отцовских товаров, которые не были растащены ворами и покупателями.

Воры, пожары и покупатели долгое время стояли стеной между мной и отцом, и я так и остался бы неграмотным, если бы старшим сестрам не пришла в голову забавная, сулившая им массу новых ощущений мысль: заняться моим образованием. Очевидно, я представлял из себя лакомый кусочек, так как из-за весьма сомнительного удовольствия осветить мой ленивый мозг светом знания сестры не только спорили, но однажды даже вступили врукопашную, и результат схватки - вывихнутый палец - нисколько не охладил преподавательского пыла старшей сестры Любы.

Так, - на фоне родственной заботливости, любви, пожаров, воров и покупателей - совершался мой рост и развивалось сознательное отношение к окружающему.

* * *

Когда мне исполнилось 15 лет, отец, с сожалением распростившийся с ворами, покупателями и пожарами, однажды сказал мне:

- Надо тебе служить.

- Да я не умею, - возразил я, по своему обыкновению выбирая такую позицию, которая могла гарантировать мне полный и безмятежный покой.

- Вздор! - возразил отец. - Сережа Зельцер не старше тебя, а он уже служит!

Этот Сережа был самым большим кошмаром моей юности. Чистенький, аккуратный немчик, наш сосед по дому, Сережа с самого раннего возраста ставился мне в пример, как образец выдержанности, трудолюбия и аккуратности.

- Посмотри на Сережу, - говорила печально мать, - Мальчик служит, заслуживает любовь начальства, умеет поговорить, в обществе держится свободно, на гитаре играет, поет... А ты?

Обескураженный этими упреками, я немедленно подходил к гитаре, висевшей на стене, дергал струну, начинал визжать пронзительным голосом какую-то неведомую песню, старался "держаться свободнее", шаркая ногами по стенам, во все это было слабо, все было второго сорта. Сережа оставался недосягаем!

- Сережа служит, а ты еще не служишь... - упрекнул меня отец.

- Сережа, может быть, дома лягушек ест, - возразил я, подумав. - Так и мне прикажете?

- Прикажу, если понадобится! - гаркнул отец, стуча кулаком по столу. Черт возьми! Я сделаю из тебя шелкового!

Как человек со вкусом, отец из всех материй предпочитал шелк, и другой материал для меня казался ему неподходящий.

* * *

Помню первый день моей службы, которую я должен был начать в какой-то сонной транспортной конторе по перевозке кладей.

Я забрался туда чуть ли не в восемь часов утра и застал только одного человека в жилете без пиджака, очень приветливого и скромного.

"Это, наверное, и есть главный агент", - подумал я.

- Здравствуйте! - сказал я, крепко пожимая ему руку - Как делишки?

- Ничего себе. Садитесь, поболтаем!

Мы дружески закурили папиросы, и я завел дипломатичный разговор о своей будущей карьере, рассказав о себе всю подноготную.

Неожиданно сзади нас раздался резкий голос:

- Ты что же, болван, до сих пор даже пыли не стер?!

Тот, в ком я подозревал главного агента, с криком испуга вскочил и схватился за пыльную тряпку. Начальнический голос вновь пришедшего молодого человека убедил меня, что я имею дело с самим главным агентом.

- Здравствуйте, - сказал я - Как живете-можете? (Общительность и светскость по Сереже Зельцеру.)

- Ничего, - сказал молодой господин. - Вы наш новый служащий? Ого! Очень рад!

Мы дружески разговорились и даже не заметили, как в контору вошел человек средних лет, схвативший молодого господина за плечо и резко крикнувший во все горло:

- Так-то вы, дьявольский дармоед, заготовляете реестра? Выгоню я вас, если будете лодырничать!

Господин, принятый мною за главного агента, побледнел, опустил печально голову и побрел за свой стол. А главный агент опустился в кресло, откинулся на спинку и стал преважно расспрашивать меня о моих талантах и способностях.