========== Пролог ==========
— Не надо было на порог пускать харадримское отродье, будь оно трижды неладно. Балрог их задери… хотя вряд ли станет он своих драть. Такие же… порождения Тьмы.
К сожалению, многовековой негласный закон гласил, что ворота Бри открыты для всех, занесенных попутным или не очень ветром с Великого тракта, кроме лихих людей, но от любых правил можно иногда и отступить.
Поклоняющиеся Тьме южане заявлялись в Пригорье, хвала Эру, крайне редко. Никто так и не смог вспомнить, когда в последний раз их здесь видели до этого несчастливого дня. У закутанных в темные балахоны чужаков, кроме недобрых взглядов блестящих черных глаз из-под намотанных на лица тряпок (иначе их головные уборы и не назовешь), ничего рассмотреть не удавалось.
Гортанные, неприятно режущие слух звуки чужого языка свели на нет приятную атмосферу вечерних посиделок за кружкой пива в Гарцующем пони. Ни весело танцующие языки пламени в камине, ни божественный горьковато-мягкий вкус знаменитого пива не спасали положения. Лавр Наркисс, скрипя зубами и горестно вздыхая, подсчитывал убытки.
И так по всеобщему ощущению темные времена подступают, так еще и эта напасть.
С торговцами из Харада — местные только предположили, что они торговцы, ничем они не торговали и неизвестно, куда и зачем ехали — была девчонка. Того же поля ягода, так же молча зыркала дикими черными глазищами из-под плотного покрывала. Кем она приходилась своим спутникам, рабыней или равной, не понять, кто их разберет, этих харадримцев.
Ирханну – так ее, кажется, сначала звали. Грубый лающий голос, окликающий девчонку каждый раз, стоило ей высунуть нос из комнаты, выкрикивал что-то похожее на это. Казалось бы, никакой роли ни ее имя, ни сама худая, как щепка, вертлявая пигалица, по самые глаза замотанная в цветные тряпки, не играли.
Задержались гости из Харада не то, чтобы действительно очень надолго, неделя еще по-божески, но трактирщик уже устал молиться Эру о скорейшем благополучном отъезде дорогих гостей. Сидели недобрые люди у себя в комнатах спокойно, только разговаривали слишком громко, исключительно между собой. Ни с кем другим ни словом не перебросились, будто не замечали.
Лишь их шебутная девка, похожая на саранчу, шустрая и прыгучая, иногда носилась по лестнице без всякой надобности, за что каждый раз получала порцию криков, а то и затрещину. Темный народ, что сказать. Вмешиваться никто не захотел — их обычаи, им и виднее, значит.
Бродяжник, может, и вмешался бы, но, к счастью, в ту неделю его не было. Да и что лезть, куда не просили, было бы девчонке невмоготу, убежала бы, чай не на привязи держат. И вообще, такая же она идолопоклонница, так же молится тому, чье имя лучше не произносить в добром доме.
В последний вечер (этого тогда никто еще не знал) пребывания в Гарцующем пони нежеланных постояльцев градус напряжения и недовольства достиг апогея. Южане развили непонятную и изрядно напугавшую всех активность. Нет, не затеяли скандал с воплями, руганью и мордобоем, не перепились вдрызг и не попытались сбежать, не заплатив.
Если бы обошлось такой ерундой, хозяин трактира, доведись ему перед этим увидеть через волшебный Палантир другое будущее, сам бы запил на радостях и непременно расцеловал бы харадримцев, не взяв с них половину платы, или даже всю.
Ибо в последнюю свою ночь в Бри постояльцы проклятого номера (Ноб и другие работники ходили туда со скорбными и напряженными лицами, как на эшафот) устроили сопровождающийся тошнотворно-заунывными песнопениями ритуал. Кому именно молились южане, все прекрасно поняли, не угадать тут невозможно, только один вариант и был.
Но чтобы окончательно не отдаться на растерзание липкому страху, притворились ничего не понимающими и не замечающими. Ну попеть решили варвары, бывает. Песнопения переходили в монотонный бубнеж, звонкие удары чего-то металлического отбивали ритм.
Твердо решив, что завтра наконец соберется с духом и выпроводит чернокнижников (или кто они там) по-плохому, позвав на помощь знакомых стражников, Наркисс залпом выпил большую кружку крепкого темного пива и некоторое время поворочавшись, все же сумел забыться не вполне сладким сном в своей комнате. К счастью, она располагалась далеко от логова харадримцев.
На следующее утро, которое не выспавшийся Наркисс поторопился посчитать добрым, выяснилось, что прибегать к спорным методам и нарушать вековые законы гостеприимства не придется. Харадримцы сами убрались еще затемно, не дожидаясь рассвета. Неважно куда… к Морготу, туда им и дорога. И даже расплатиться не забыли, хотя и дали меньше, чем взял бы с них сам хозяин, но и пес с ними. Главное, нет здесь уже приспешников Тьмы и, дай Эру, впредь не будет.
Но не успели радость и облегчение целиком и полностью завладеть хозяином трактира, даже побаливающая после дурной ночи голова враз прошла, как истошный крик Линды, сестры Ноба, заставил подскочить. Судя по мгновенно образовавшейся в зале толпе испуганно-возбужденных зевак, услышали его даже на улице.
Придя убирать оставленную уроженцами Харада комнату, пугливая и глуповатая Линда наткнулась на мертвое тело их спутницы, лежавшее на столе в окружении догоревших черных свечей, сухих колючих стеблей и прочих гадостей, которые рассматривать не хотелось. Больше всего они напоминали засохших пауков и многоножек, но на фоне трупа с окровавленной раной в груди полностью потерялись и должного впечатления не произвели.
Заорав так, словно началась Дагор-Дагорат, толстая хоббитянка с несвойственной ей прытью выскочила в коридор и мешком свалилась на пол. Что же на самом деле увидела Линда в проклятой комнате, в дальнейшем неоднократно выясняли, и спорили, могла ли горе-работница все же ошибиться и со страху разглядеть то, чего не было.
Но Линда каждый раз клялась и божилась, что девчонка была мертвее некуда, закоченела вся, и лицо такое, что ни с чем не спутаешь, не спала она и не лежала без сознания совершенно точно.
Она, Линда Шерстолап, может, и не всегда в работе усердна, но полностью в своем уме и твердой памяти. Ничего, кроме легкого пива, отродясь не пила и на голову крепка.
Конечно, что бы ни говорила Линда, померещилось ей все же со страху, глаза у него велики, как известно. Потому что никак иначе последовавшего далее не объяснить.
Когда Лавр Наркисс с терзаемым кровопролитной борьбой между страхом и любопытством Нобом, вызванные на всякий случай лекарь и начальник стражи, и, само собой разумеется (куда ж без них-то), любопытствующие горожане, вдохнув поглубже, заглянули в комнату с покойницей, дело чуть было не закончилось самыми массовыми похоронами в истории Бри. Потому что убитая девушка вдруг села, окинув всех сразу пробравшим до костей взглядом, пустым и переполненным непонятно чем одновременно.
Наркисс не видел такого ни у кого и никогда, но в чем именно заключалась странность и на что он все-таки был похож, объяснить не мог, как ни старался. То ли потому, что не мастер он буквы в слова складывать и книги мудреные сочинять, то ли просто нет в человеческом языке подходящих слов. Наверное, примерно так Лавр Наркисс или Ноб разглядывали бы чертоги Безвременья, доведись им туда неожиданно перенестись. Хотя нет, все равно не то.
Может, ошиблась все-таки дурочка Линда, и девчонка была только ранена, а не убита? Или даже вообще не пострадала, только умом тронулась от пережитого? Раненые так легко со стола не спрыгивают, даже не морщась, а уж о покойниках и говорить нечего.
Хотя с «легко» и «даже не морщась» оказалось не совсем верно. Неловко коснувшись пола, воскресшая все же поморщилась, ее красиво очерченные губы со слегка опущенными вниз уголками искривились еще больше, придав лицу презрительно-брезгливое выражение. Прежде взлетавшая по лестнице, как птичка, перепрыгивая через ступеньки, девушка теперь двигалась гораздо медленнее и довольно неловко, заметно прихрамывая на левую ногу. Еще одна в копилку странностей и загадок.
Ну, впрочем, и балрог бы с ними, потому что харадримка (Лавр Наркисс вдруг осознал, что девчонка явно не в себе теперь его проблема) была полностью раздета и этот факт ее ни капли не смущал. Чего никак нельзя было сказать об остальных многочисленных свидетелях. Такое здесь не принято, и увидишь не часто, правильнее сказать, никогда еще не было. Жили тихо, мирно и исключительно благопристойно до сих пор, без подобного срама.
