– О-о-о… – Гурский, заложив пальцем страницу, закрыл блокнот и направился из кухни, – все, я пошел.
– Блокнот оставь, – сказал Волков.
– Сейчас, перепишу и верну.
– Что ты, Петя, – понимающе сказал Андрей Иваныч и поднял свою рюмку, – о чем ты говоришь.:. А мне тут еще Александр и про телегонию рассказывал, так я чуть не разрыдался, ей-богу. Это ж такое… такое…
– Какое?
– Потом расскажу, давай выпьем.
– Давай.
Они выпили, взяли по кусочку лимона, обмакнули их в соль и с удовольствием закусили.
– Я ушел. – Гурский вернулся на кухню, положил черный блокнот на место и взглянул на товарищей: – Держите себя в руках.
– Увидимся за чаем, – кивнул ему Андрей Иваныч.
– Алло, – держа телефонную трубку в руке, Адашев-Гурский присел на краешек стола в редакционном кабинете, – извините, пожалуйста, это вас Гурский беспокоит, Александр Васильевич, будьте добры Анну.
– Да, я вас слушаю.
– Анна… еще раз извините, мы с вами не знакомы, но… видите ли… дело в том, что меня не было в городе, я журналист, в командировке был на Таймыре. И вот вернулся.
– И что?
– Видите ли, у меня материал в плане стоит, интервью с вашим мужем, ну… о бандитских крышах, охранных структурах и… обо всем, что с этим связано. Материал этот у меня готов, мне его в номер сдавать нужно, но у нас принято сначала показать тому, с кем интервью было. Профессиональная этика, так сказать. Ну вот… я звоню Вадим Николаичу в офис, а мне там говорят, что его убили. Вот я и решился вас побеспокоить. Вы меня простите, я понимаю, что вам не до меня, но… и вы меня поймите – этика. Что мне с этим материалом делать, ставить в номер?
– Как это убили?!
– А разве нет? Он что же – жив?
– Да нет, но… никто его не убивал! Он умер. Инфаркт. Что за слухи такие дурацкие?
– Господи… вы меня простите, пожалуйста, еще раз, просто… мне сказали «погиб» и еще про машину что-то, вот я и… это, очевидно, в свете того, о чем мы с ним разговаривали, вот, наверное, у меня такое впечатление и возникло, что аварию подстроили. А вы говорите: «инфаркт»? Дома?
– Нет, не дома. Все правильно, в машине это произошло, но… а когда вы с ним встречались?
– Да не так давно. Просто мне на Таймыр пришлось улететь, поэтому я материал вовремя сдать и не успел. А тут вот вернулся и… вы уж простите меня, пожалуйста, я прекрасно понимаю ваши чувства, не стану больше беспокоить. А интервью это я сейчас пойду и сдам, вы не против?
– Нет… то есть, да… то есть, против, конечно!
– Почему?
– Могла бы я на него взглянуть?
– Ну конечно! Для этого я вам и звоню.
– А как я могу это сделать?
– Очень просто. Я даже сам могу к вам подъехать. У вас компьютер дома есть?
– Конечно.
– Ну вот. Я могу к вам подъехать с дискетой и показать. Только, если можно… я очень спешу, мне на Камчатку лететь.
– Приезжайте прямо сейчас, можете?
– Могу, диктуйте адрес.
Записав адрес вдовы Заславского, Александр положил телефонную трубку на рычаг, вышел из кабинета и прошел коридором до двери, на которой висела табличка: «Не входи, а? Тебе это очень надо?»
Открыл дверь, вошел и, увидев сидящую за компьютером девушку, сказал:
– Ленка, очень надо, честное слово. Я потом услужу, я отстираю…
– Саша-Саша-Саша-Саша,– не отрывая взгляда от монитора и легко скользя пальцами по клавишам мануала, девушка даже не повернула к нему головы. – На хуй – на хуй – на хуй – на хуй…
– А Васька где?
– Ни-ни-ни-ни-ни-ни-ни… Гурский вышел, закрыл за собой дверь и пошел дальше.
Из одной из дверей быстрым шагом вышел чуть полноватый седой мужчина, на его груди поблескивали оправой очки, висящие на черном шнурке.
– Аркадий Андреич, – чуть придержал его за плечо Гурский, – чем можно спровоцировать инфаркт у человека с больным сердцем?
– Скажите, что у него машину угнали.
– А медикаментозно?
– Амфетамины. Только с дозировкой будьте внимательны, – не взглянув на Александра, мужчина поспешил дальше.
В конце коридора Адашев повернул направо и едва успел схватить за рукав свитера пробегающего мимо юношу невысокого роста.
– Васька, стоп!
– Саша, у нас номер горит…
– С меня банка.
– Саша, ну ни секунды…
– Два слова можно?
– Ну?
– Мне нужна дискета, чтобы она не раскрывалась.
– Не понял?
– Объясняю: я ее вставляю – директория есть, файлы есть, все в порядке, но один файл, нужный, не раскрывается. Можно так сделать?
– Зачем?
– Тебе надо? Ты скажи – сделать можешь?
– Побежали. Только очень быстро.
Выбравшись наконец – посредством электромеханического эскалатора – из подземелья на поверхность, Адашев-Гурский шагнул в вестибюль станции метро «Черная речка». Вышел на свежий воздух, облегченно вздохнул, спустился по ступеням широкого крыльца, пересек сквер и, перейдя улицу, остановился на трамвайной остановке.
Вынул из кармана записку с адресом, уточнил у стоящего рядом мужчины, на каком трамвае ехать и на какой остановке удобнее выйти.
Сел в трамвай. Доехал. . «Господи… – рассуждал он, неторопливо бредя от трамвайной остановки к дому Анны Заславской. – Ну что же это за жизнь? Что ж им всем неймется-то, а? Прав Андрей Иваныч, пока в рыло не сунешь, не успокоятся».
В этом месте нашего повествования, автор вынужден буквально на минуту отвлечь внимание любезного читателя от непосредственного, так сказать, изложения данной истории для того, чтобы дать необходимые, на его (автора) взгляд, пояснения относительно последней– фразы своего героя.
Дело в том, что существует на свете некая категория пренеприятнейших людей, достаточно редкая – слава Богу! – но тем не менее весьма распространенная.
Сия, кажущаяся парадоксом, фигура речи на самом деле парадоксом не является, и объясняется этот факт тем, что при всей своей малочисленности данная популяция обладает чрезвычайной активностью. Наверняка читателю доводилось встречать их на своем жизненном пути.
Называется эта категория – «правдолюбы».
Даже чисто антропологически это совершенно особый тип: лоб у них иной раз может быть очень высоким, а может быть и гориллообразно низким, но надбровные дуги непременно ярко выраженные, выпуклые, и нижняя челюсть тяжелая. Они все, как правило, ноздрястые, со склеенными в ниточку бескровными губами, светлоглазые и нервически бледные.
Господи… Сколько греха-то на них! Они жизнь свою, не колеблясь, отдадут – а заодно положат и вашу – для того, чтобы:
а) выяснить, почему из подвала соседнего дома не откачивают воду;
б) доказать, что последние выборы – не важно кого и куда – были сфальсифицированы;
в) определить, с какого конца – острого или тупого – правильнее есть яйцо всмятку;
г) et cetera
Так вот, уважаемый читатель, наш с вами герой к этой категории людей, конечно же, не относится.
И если он и взялся выяснить, каким это образом женщина славянских кровей, будучи замужем за мужчиной не менее славянского типа, все-таки умудрилась родить от него негроидного младенца, то исключительно из собственного любопытства, а уж никак не ради восстановления торжества справедливости в отдельно взятой семье.
И вообще, являясь прямым потомком дворянского рода, достаточно древнего и славного – иные представители которого имели влияние на европейскую политику, а иные были по-настоящему богаты, – и, следовательно, неся в своей генетической памяти информацию о причастности к событиям поистине значительным, на мелочную сутолоку окружающей его действительности Александр Адашев-Гурский взирал несколько скептически.
Ну зашел он, допустим, в жилконтору – узнать, когда наконец починят лифт в его парадной – ну встретила его там какая-то мерзкая харя по-хамски, ну и что? Опускаться до раздражения в ее адрес? Кто она такая, эта Гекуба? Что ему до нее? Все проходит, и это пройдет. Суета…
Но случалось иной раз так, что некие события втягивали Гурского, помимо его воли, в чуждую ему логику своей порочной проблематики и принуждали к действию.
Вынужденный, сообразуясь с навязанными обстоятельствами, погружаться в чуждую ему стихию активного образа жизни, Александр анализировал ситуацию, принимал решения, совершал поступки, но чувствовал себя при этом весьма дискомфортно, потому что в глубине души жаждал лишь покоя и отстраненной созерцательности. («Тишина и Евангелие. А больше ничего и не надо».)
Но… если уж так случилось, если уже сделан самый первый шаг – вольный, невольный, это значения не имеет, – то теперь уж необходимо идти до конца, к самой что ни на есть окончательной победе. А как же иначе? И тем более во всей этой грязной истории с другом детства Петром Волковым. Ибо… н-ну… есть же, в конце концов, на свете и «клятва на Воробьевых горах», есть у нас еще и «небо Аустерлица». Разве нет? А как жить-то иначе? И зачем?
Адашев-Гурский обошел крашенную битумным лаком чугунную решетку, вошел во двор небольшого, отдельно стоящего двухэтажного дома, подошел к двери, над которой глазела на всех входящих портативная телекамера и нажал на некую кнопку.
